Я же, со своей стороны, лишь отважилась спросить, помнит ли Грэхем, как однажды его вывел из себя мой чересчур пристальный взгляд.
– Кажется, помню! И свою резкую реакцию тоже помню.
– Возможно, сочли меня невоспитанной?
– Вовсе нет. Просто обычно вы держались очень скромно и даже застенчиво, а потому захотелось понять, какой изъян в характере или внешности привлек ваш обычно опущенный взгляд.
– А теперь понимаете, в чем дело?
– Абсолютно.
Миссис Бреттон прервала наш странный диалог, обратившись ко мне с многочисленными вопросами о прошлом. Чтобы удовлетворить ее интерес, пришлось вернуться к былым тревогам, объяснить причины видимого отчуждения, коснуться одинокого противостояния жизни, смерти, горю и судьбе. Доктор Джон слушал внимательно, а говорил мало. Потом мать и сын рассказали об изменениях в своей жизни. Даже у них не все сложилось гладко, и удача забрала свои некогда обильные дары, однако столь сильная духом матушка при поддержке своего замечательного сына смогла противостоять невзгодам и одержать безусловную победу. Доктор Джон относился к числу счастливцев, при рождении которых планеты благосклонно улыбнулись. Неприятности могли выступить против него единым фронтом – он все равно с легкостью их победил. Сильный и жизнерадостный, твердый и вежливый, не безрассудный, но доблестный, он претендовал на благосклонность самой судьбы и вполне мог заслужить почти нежный взгляд каменных глаз.
Успех в избранной профессии был предрешен. Около трех месяцев назад он купил этот дом (как мне объяснили, небольшое шато на расстоянии половины лиги от бульвара Креси). На сельскую местность выбор пал ради здоровья матушки, которая уже плохо переносила городской воздух. Он пригласил сюда миссис Бреттон, а она, покидая Англию, не поленилась взять с собой остатки мебели из особняка на улице Святой Анны, которые пожалела выставить на продажу. Этим и объяснялось мое недоумение перед призраками стульев, духами зеркала, привидениями самовара и чайных чашек. Как только часы пробили одиннадцать, доктор остановил матушку и решительно заявил:
– Мисс Сноу пора отдохнуть, а то она опять побледнела. Завтра отважусь задать ей несколько вопросов относительно здоровья. По сравнению с июлем, когда мне довелось увидеть вдохновенное исполнение роли умопомрачительного джентльмена, она очень изменилась. Что же касается вчерашней катастрофы, то не сомневаюсь, что здесь кроется какая-то история. Но это уже не сегодня. Доброй ночи, мисс Люси.
С этими словами он любезно подвел меня к двери и, прихватив со стола свечу, проводил наверх.
Когда я помолилась, разделась и легла в постель, то первым делом подумала о том, что друзья все-таки существуют, хотя не проявляют бурной любви, не предлагают нежного утешения близких или родственных отношений. От них можно ждать лишь умеренной привязанности и не рассчитывать на большее. Однако сердце мое сразу смягчилось и потянулось к ним с благодарностью столь пылкой, что пришлось призвать на помощь разум.
«Не позволяй себе думать о них слишком часто, слишком много, слишком горячо, – взмолилась я. – Разреши удовлетвориться спокойным течением жизненного потока. Не дай вообразить вкуса более сладкого, чем предлагают земные фонтаны. О, пусть Бог дарует насыщение редким дружеским общением – кратким, необременительным и спокойным. Совсем спокойным!»
Глава XVIIТерраса
Постоянная борьба с природой собственной души, с сердечной склонностью может показаться тщетной и бесплодной, но в конечном итоге принесет благо. Она ненавязчиво направляет поступки и поведение по пути разума, которому так часто противостоит чувство. Борьба эта, несомненно, изменяет течение жизни, делает его более размеренным, ровным и внешне спокойным. А ведь со стороны только поверхность и видно. Все, что находится в глубине, ведомо одному лишь Богу. Человек, равный нам и такой же слабый, не способен нас судить, а потому должен быть отвергнут. Откроем глубины Создателю; покажем тайны данного им духа; спросим, как пережить посланную им боль; преклоним колени и помолимся о свете во тьме, о силе в достойной сострадания слабости, о терпении в крайней нужде. В один прекрасный час, хотя, возможно, мы его и не увидим, стоячие воды тронутся. В некой форме – хотя, возможно, и не той, о которой мы мечтали, которую любили наши сердца, – с небес спустится исцеляющий вестник. Тогда омоются убогие и слепые, немые и одержимые. Приди же скорее, вестник! Тысячи лежат вокруг водоема, в слезах и отчаянии глядя на стоячие воды. Медленно текут «времена» небес: орбиты ангельских посланников кажутся смертному взору бесконечными, – могут заключать в себе века. Цикл единственного ухода и возвращения способен растянуться на несколько поколений. Прах, воплотившись в короткую, полную страданий жизнь и через боль снова обернувшись пылью, может снова и снова исчезнуть из памяти. К миллионам страждущих и скорбящих явится первый и единственный ангел, которого люди Востока зовут Азраилом!
Следующим утром я попыталась встать, и пока одевалась, то и дело останавливаясь, чтобы в надежде унять дрожь и слабость сделать несколько глотков из стоявшего на умывальнике кувшина, в комнату вошла миссис Бреттон и решительно заявила:
– Это абсурд! Ничего не выйдет.
В своей энергичной, деятельной манере, которую я когда-то с удовольствием наблюдала в применении к сыну, равно как и его активное сопротивление, уже через две минуты она уложила меня обратно в постель и строго наказала:
– Лежи до вечера. Перед уходом мой мальчик оставил распоряжение на этот счет, а уж он-то знает, что говорит, и не потерпит своеволия. Скоро принесут завтрак.
Завтрак она принесла собственноручно, не доверив меня слугам, а пока я ела, сидела на кровати. Сейчас даже среди уважаемых друзей и дорогих сердцу знакомых найдется не много таких, кому мы с радостью позволим сидеть рядом, наблюдать, ухаживать, находиться в непосредственной близости сиделки к больному. Далеко не каждый друг обладает таким добрым взглядом, далеко не всякое присутствие доставляет облегчение, но миссис Бреттон, как и прежде, принесла с собой спокойствие, заботу и утешение. Еда и напитки никогда не радовали меня так, как поданные ее руками. Не помню случая, чтобы появление крестной матушки не обрадовало. Наши натуры обладают симпатиями и антипатиями в равной мере странными. Существуют люди, которых мы интуитивно сторонимся, тайно избегаем, хотя разум подсказывает, что они хорошие, но есть и такие, чьи недостатки очевидны, и все же мы живем рядом с ними, делая вид, что всем довольны. Живые черные глаза крестной матушки, ее румяные щеки, теплые ловкие руки, уверенность в себе, решительные манеры действовали на меня так же благотворно, как свежий воздух и целительный климат. Сын называл ее старушкой, а я с радостным удивлением замечала, как бурно в ней кипела энергия двадцатипятилетней.
– С удовольствием принесла бы сюда рукоделие и просидела с тобой весь день, если бы безжалостный Джон Грэхем не наложил вето на мое намерение. «Итак, мама, – сказал он, уходя, – постарайся не замучить крестную дочь сплетнями». Приказал сидеть в своей комнате, чтобы избавить тебя от моего великолепного присутствия, и заявил, что, судя по твоему виду, Люси, у тебя случился нервный срыв. Это правда?
Я ответила, что не знаю, в чем заключается болезнь, но что в последнее время действительно страдала от странных проблем с сознанием. Распространяться на эту тему не хотелось, поскольку подробности пережитого относились к той части существования, которой я не собиралась делиться ни с кем – даже с крестной матушкой. В какую далекую, неведомую страну завело бы подобное признание эту здоровую, безмятежную натуру! Мы с миссис Бреттон отличались друг от друга как курсирующий по спокойному морю величавый корабль с умелой командой под управлением веселого, бравого, отважного и дальновидного капитана от спасательной лодки, почти весь год одиноко пролежавшей в старом сарае. Воду несчастное суденышко видит лишь тогда, когда волны вздымаются до облаков, а в море правят опасность и смерть. Нет, корабль «Луиза Бреттон» никогда не выходил из гавани в бурю, его команда не знала жестоких испытаний, а потому много раз тонувший моряк со спасательной лодки полагается на собственный ум и не ждет помощи со стороны.
Миссис Бреттон ушла, а я осталась лежать в душевном покое, радуясь, что утром Грэхем обо мне вспомнил.
День тянулся медленно, но мысль о грядущем вечере скрашивала одиночество, не позволяя скучать, к тому же я все еще чувствовала себя слабой и радовалась отдыху. Когда миновали утренние часы, это беспокойное время прошло, внушающее даже свободным людям ощущение необходимой деятельности, смутных обязательств и требующих решения задач, тихий день приглушил на лестнице и в комнатах деловитый топот горничной, я погрузилась в приятную дремоту.
Спокойная маленькая комната напоминала пещеру в море. Цвета здесь ограничивались белым и светло-зеленым и напоминали пену и воду в глубине. Белые карнизы были украшены завитушками в форме раковин, а на потолке, по углам, то ли плыли, то ли летели белые дельфины. Даже единственное яркое пятно в виде красной подушечки для булавок напоминало коралл, а темное мерцающее зеркало могло бы отражать русалку. Закрыв глаза, я слышала, как стихающий ветер бьется о фасад дома, словно иссякшая волна о подножие скалы, как ветер уходит вдаль, словно отлив отступает от берега небесного мира – такого высокого, что смятение грандиозных волн, неистовство яростных бурунов звучало в этом подводном доме совсем тихо и напоминало невнятное бормотание или колыбельную песню.
В мечтах незаметно настал вечер. Марта принесла свечу и помогла мне одеться. Я чувствовала себя значительно лучше, чем утром, и самостоятельно спустилась в голубую гостиную.
Оказалось, что доктор Джон закончил обход пациентов раньше, чем обычно. Едва войдя в комнату, я сразу заметила его фигуру: он стоял в нише окна, прямо напротив двери, и при тусклом свете угасающего дня читал мелкий газетный шрифт. Камин ярко горел, однако лампа стояла на столе незажженной, и чай еще не подали.