– Похоже, вы готовы с радостью проглотить сладкую отраву, а полезную горькую настойку с отвращением отвергнуть.
– Никогда не пила горькие настойки и не считаю их полезными, а что касается сладкого – будь то отрава или что-то съедобное, – по крайней мере невозможно отрицать одного чудесного свойства – сладости. Лучше умереть быстрой приятной смертью, чем влачить долгую безрадостную жизнь.
– И все же, если бы я мог распоряжаться, то вы ежедневно получали бы свою горькую порцию, а что касается возлюбленной сладости, то разбил бы чашку, ее содержащую.
Я стремительно отвернулась: и оттого, что присутствие месье Поля вызывало досаду, и чтобы избежать вопросов: в нынешнем состоянии необходимое для ответов усилие могло разрушить самообладание.
– Ну же, – произнес месье Поль мягче, – скажите правду: печалитесь из-за разлуки с друзьями, правда?
Вкрадчивая учтивость показалась не более приемлемой, чем инквизиторское любопытство. Я молчала. Профессор вошел в комнату, сел на скамью в двух ярдах от меня и принялся долго, упорно, терпеливо вызывать на откровение. Попытка провалилась естественным образом, так как я просто не могла говорить, а когда сумела, попросила оставить меня в покое, хотя голос даже при этих словах дрогнул, голова упала на сложенные на столе руки, и я горько, хотя и беззвучно, расплакалась. Месье Поль посидел еще немного. Я не подняла головы и не произнесла ни слова до тех пор, пока звук закрывшейся двери и удаляющиеся шаги не сообщили об уходе незваного наблюдателя. Слезы принесли облегчение.
До завтрака я успела умыться и, надеюсь, к трапезе вышла такой же спокойной, как и все остальные, хотя и не столь веселой, как жизнерадостная молодая леди, которая заняла место напротив, устремила на меня ликующий взгляд маленьких острых глазок и доброжелательно протянула через стол белую руку для пожатия. Путешествие, флирт и развлечения пошли мисс Фэншо на пользу: она стала пухленькой, а щеки округлились подобно яблокам. В последний раз я видела ее в элегантном вечернем наряде, однако сейчас, в школьном платье, которое представляло собой подобие кимоно из темно-синей ткани в тонкую, малозаметную черную клетку, она выглядела не менее очаровательной. Думаю даже, что унылое одеяние подчеркнуло ее прелесть, выгодно контрастируя с прекрасным цветом кожи, свежестью румянца, золотом локонов.
– Рада, что вы вернулись, Тимон, – заявила Джиневра. Это было одно из дюжины имен, которые она для меня придумала. – Даже не представляете, как часто я вспоминала вас в этой ужасной дыре.
– Неужели? В таком случае наверняка уже приготовили для меня какую-нибудь работу: например, заштопать чулки или что-нибудь в этом роде.
Я никогда не верила в искренность мисс Фэншо.
– Как всегда, ворчлива и груба! – заметила она. – Ничего другого я и не ожидала: если бы не ужалили, то не были бы собой. И все же, бабуля, надеюсь, что, как и прежде, вы любите кофе и терпеть не можете булочки. Готовы меняться?
– Поступайте, как считаете нужным.
Она сочла нужным поступить привычным образом. Утренний кофе она не любила: школьный вариант казался ей недостаточно крепким и сладким, – зато, как любая здоровая девушка, обожала свежие булочки – действительно очень хорошие, – которые в определенном количестве подавались каждой из нас. Мне этого количества хватало с избытком, а потому я неизменно отдавала половину мисс Фэншо, хотя находились и другие желающие. Взамен она иногда уступала мне свою порцию кофе. Этим утром я с благодарностью приняла напиток, так как голода не ощущала, зато страдала от жажды. Сама не знаю, почему отдавала еду именно Джиневре, а не какой-нибудь другой девушке, почему, когда приходилось вдвоем пить из одного сосуда – иногда так случалось: например, во время долгих прогулок за город, когда мы останавливались на ферме, – всегда устраивала так, чтобы делиться именно с ней, отдавая львиную долю светлого пива, сладкого вина или парного молока. Мы почти каждый день ссорились, но никогда не отдалялись друг от друга.
После завтрака я обычно уходила в первый класс, где в полном одиночестве можно было почитать или обдумать планы на день (чаще второе), пока ровно в девять звонок не распахивал все двери, чтобы впустить толпу приходящих учениц и объявить о начале работы, без перерыва продолжавшейся до пяти часов вечера.
В то утро в дверь класса постучали.
– Pardon, Mademoiselle[192], – произнесла, осторожно войдя, одна из пансионерок, взяла со своей парты нужную книгу или тетрадь и на цыпочках удалилась, пробормотав по пути: – Que mademoiselle est appliquée![193]
Прилежна, ничего не скажешь! Учебники лежали передо мной, но я ничего не делала и делать не собиралась. Вот так мир приписывает нам несуществующие достоинства. Сама мадам Бек считала меня настоящим bas-bleu[194] и часто всерьез уговаривала не заниматься слишком много, чтобы «вся кровь не ушла в голову». Действительно, на рю Фоссет бытовало общее мнение, что мисс Люси очень образованна. Исключение составлял один лишь месье Эммануэль. Каким-то неведомым способом он сумел получить довольно точное представление о моей реальной квалификации и использовал любую возможность, чтобы шепнуть на ухо злорадную оценку ее скудости. Сама же я на этот счет никогда не беспокоилась. Очень любила размышлять; получала огромное удовольствие от чтения, хотя и предпочитала книги, в стиле и настроении которых чувствовалась индивидуальность автора, и неизбежно скучала над заумными, но безликими произведениями. Я всегда понимала, что Господь ограничил силу и действенность моего ума, а потому испытывала благодарность за ниспосланный дар, не мечтая ни о более щедрых воздаяниях, ни о высшей культуре.
Едва ушла вежливая ученица, как без стука и церемоний вторглась самозванка. Даже не видя ее, не составляло труда понять, с кем предстоит побеседовать. К этому времени моя природная сдержанность уже успела благотворно повлиять на поведение окружающих: теперь я редко страдала от грубого или навязчивого обращения, – а поначалу не раз случалось, что непонятливая немка хлопала по плечу и предлагала пробежать наперегонки или энергичная жительница Лабаскура хватала за руку и тащила на площадку. Прежде едва ли не каждый час звучали предложения прокатиться на «Pas de Géant»[195] или принять участие в буйной игре в прятки под названием «Un, deux, trois»[196]. Однако некоторое время назад эти маленькие знаки внимания кончились сами собой, мне даже не пришлось прикладывать усилий. Теперь можно было не опасаться внезапных нападений, если не считать одной-единственной ученицы, а поскольку она тоже пересекла пролив, я терпела. Джиневра Фэншо не стеснялась поймать меня в холле и закружить в принудительном вальсе, искренне наслаждаясь доставленным внезапным порывом моральными и физическими неудобствами. Именно Джиневра Фэншо сейчас прервала мой «ученый досуг», явившись с толстым нотным сборником под мышкой.
– Отправляйтесь заниматься! – сразу распорядилась я. – Ваше место в маленькой гостиной!
– Только после того, как поговорю с вами, chèr amie[197].Знаю, где провели каникулы, каким образом отдали дань элегантности и светским развлечениям. Недавно видела вас на концерте, прекрасно одетой, не хуже остальных. Кто ваша портниха?
– Ах-ах-ах! Какое чудесное начало! Моя портниха! Что за ерунда! Право, Джиневра, займитесь делом. Вовсе не хочу с вами болтать.
– Когда этого хочу я, мой ange farouche[198], что значит ваше скромное нежелание? Dieu merci[199], мы-то знаем, как обращаться с нашей одаренной соотечественницей – ученой ourse Britannique[200]. Итак, мадам, вы знакомы с Исидором?
– С доктором Бреттоном, вы хотите сказать?
– О, тише! – Джиневра театрально заткнула уши. – Не то грубыми англицизмами повредите мои нежные барабанные перепонки. Ну и как поживает наш дорогой Джон? Расскажите о нем. Должно быть, бедняга в печали. Как он отозвался о моем поведении? Наверное, сказал, что я была жестока?
– Думаете, я вас заметила?
– Вечер прошел восхитительно. О, божественный Амаль! До чего приятно было наблюдать, как другой дуется и умирает вдалеке! А пожилая леди, моя будущая свекровь… Боюсь, правда, что мы с леди Сарой слишком откровенно и насмешливо ее рассматривали.
– Леди Сара не насмехалась, а что касается вашего собственного поведения, не беспокойтесь: миссис Бреттон не обольщается на ваш счет и, думаю, уж презрение переживет.
– Надеюсь: пожилые леди очень выносливы, но бедный ее сын! Как отреагировал он? Мне показалось, что расстроился.
– Сказал, что вы ведете себя, словно уже стали мадам де Амаль.
– Правда? – восторженно воскликнула мисс Фэншо. – Он это заметил? Как мило! Я так и думала: теперь сойдет с ума от ревности.
– Джиневра, вы действительно хотите, чтобы доктор от вас отказался?
– Вам прекрасно известно, что это невозможно. Так он бесился?
– Еще как! Сходил с ума, как мартовский заяц.
– Ну и как же вам удалось довезти его домой?
– О, не спрашивайте! Неужели вам не жалко его бедную матушку? Только представьте, как нам пришлось держать доктора с двух сторон, когда он рвал и метал! Мы едва не лишились рассудка, а кучер даже сбился с пути, и мы заблудились.
– Да вы смеетесь надо мной, Люси Сноу!
– Уверяю, что все так и было. Больше того: доктор Бреттон не усидел в экипаже, вылез и поехал на козлах.
– А потом?
– Потом… То, что произошло дома, и вовсе не поддается описанию.
– И все же попытайтесь. До чего занятно!