– Мадемуазель, знатность и корона не тревожат моей застенчивости, а на сцене и на трибуне чувствую себя великолепно и дышу свободно, и все же, все же… В общем, существует чувство, активное вот в этот самый момент. Презираю его воздействие. Если бы я мог жениться (о чем даже не думаю, так что можете избавить себя от любых презрительных предположений на этот счет) и счел необходимым спросить леди, готова ли она увидеть во мне будущего мужа, тогда сразу стало бы ясно, что я именно таков: скромен и застенчив.
Теперь я вполне ему поверила, а поверив, прониклась уважением, глубоким до сердечной боли.
– Что же касается Сен-Пьер, – продолжил месье Поль, взяв себя в руки, ибо голос его заметно дрогнул, – однажды она вознамерилась стать мадам Эммануэль. Не знаю, до чего бы я дошел, если бы не маленькое освещенное окошко. Ах, это мудрое окно! На какие чудесные открытия оно способно! Да, я видел ее злобу, тщеславие, ветреность: не только здесь, но и повсюду, – видел то, что надежно защищает от посягательств с ее стороны. Я в безопасности от бедной Зели!
Помолчав, профессор продолжил:
– А мои ученицы? Такие милые и тихие девушки, а носятся и скачут словно сорванцы. Даже скромницы из скромниц срывают со стен виноградные гроздья, трясут груши. Но вот появилась учительница английского языка, и я сразу обратил на нее внимание: заметил любовь к тихой аллее и склонность к уединению, наблюдал за ней еще до того, как мы познакомились и начали беседовать. Может быть, помните, как однажды я неслышно подошел и преподнес букетик белых фиалок?
– Отлично помню. Я эти цветы засушила, и они по-прежнему со мной.
– Мне понравилось, что вы приняли букет со спокойным достоинством, без тени жеманства и притворной стыдливости. Я всегда опасаюсь вызвать эти чувства, а заметив во взоре или жестах, мстительно презираю. Однако к теме. За вами наблюдал не только я – еще один заботливый ангел часто – особенно в сумерках – неслышно присутствовал рядом. Вечер за вечером кузина Бек осторожно спускалась с этих ступеней и тайно, незаметно следовала за вами.
– Но, месье, в темноте вы не могли видеть из этого окна, что происходит в саду!
– Света луны вполне достаточно при наличии подзорной трубы, а кроме того, я всегда могу выйти в сад. Внизу, в сарае, есть дверь, через которую можно выйти во двор пансиона, и ключ от нее всегда со мной. Сегодня днем вот пришел и увидел, что вы спите в классе, да и сейчас воспользовался той же привилегией.
Я не сдержалась и воскликнула:
– Будь вы порочным, коварным интриганом, какой ужас внушило бы ваше откровение!
Не обратив внимания на это замечание, профессор зажег сигару и затянулся, прислонившись спиной к дереву и глядя на меня с холодным интересом, как всегда, если пребывал в спокойном расположении духа. Я же сочла необходимым продолжить проповедь.
Профессор часто отчитывал меня по часу и дольше, так почему бы и мне хоть раз не высказать все, что думаю, – например, поделиться впечатлениями от иезуитской системы?
– Знание достается вам слишком дорого, месье. Эти тайные появления и исчезновения подрывают достоинство.
– Достоинство! – со смехом повторил профессор. – Видели хотя бы раз, чтобы я беспокоился насчет достоинства? Это вы, мисс Люси, обладаете чувством собственного достоинства. Как часто в вашем высоком присутствии я с удовольствием позволял себе топтать то, что вы изволили назвать этим словом: рвать его и разбрасывать по ветру в безумных порывах, которые вы созерцали с неподражаемым высокомерием, считая подобием игры третьесортного лондонского актера.
– Месье, уверяю, что каждый взгляд из этого окна наносит вред лучшей части вашей собственной души. Изучать человеческую природу таким способом – то же самое, что тайно, богохульственно пировать яблоками Евы. Как жаль, что вы не протестант!
Равнодушный к моим словам, профессор продолжал невозмутимо курить, а после задумчивого, хотя и не лишенного улыбки молчания, неожиданно проговорил:
– Видел я и кое-что другое.
– Что именно?
Он бросил в кусты недокуренную сигару, и она еще несколько мгновений светилась во мраке.
– Посмотрите, разве она не похожа на наблюдающий за нами глаз?
Он немного прошелся по аллее, но вскоре вернулся и продолжил:
– Я видел однажды нечто совершенно непонятное и потом всю ночь искал разгадку, но, признаюсь, до сих пор не нашел объяснения.
Я вздрогнула, и месье Поль заметил это.
– Испугались? Но чего: моих слов или ревнивого красного глаза?
– Просто замерзла: уже поздно, темно, да и воздух стал сырым. Пора вернуться в дом.
– Всего лишь начало девятого, но я не стану вас задерживать, только ответьте на один вопрос.
Я кивнула, но он не спешил его задавать. В саду действительно быстро темнело, к тому же вместе с сумерками пришли тучи и сквозь листву деревьев проникли первые капли дождя. Я надеялась, что месье Эммануэль обратит внимание на перемену погоды, однако он выглядел слишком сосредоточенным.
– Мадемуазель, протестанты верят в сверхъестественные явления? – заговорил он наконец.
– На этот счет у протестантов, как и у представителей других вероисповеданий, теория расходится с жизнью, – ответила я. – Почему вы об этом спрашиваете, месье?
– А почему вы ежитесь и отвечаете так робко? Страдаете суеверием?
– Наверное, у меня не очень крепкие нервы, да и говорить на такие темы не люблю, оттого…
– Оттого что верите?
– Нет, но кое-что смутило…
– Уже после того, как сюда приехали?
– Да, несколько месяцев назад.
– Здесь, в этом доме?
– Да.
– Отлично! Очень рад. Почему-то я знал ответ еще до того, как его услышал, и чувствовал, что между нами существует связь. Вы терпеливы, а я холерик; вы спокойны и бледны, а я вспыльчив и смугл; вы – строгая протестантка, а я – мирской иезуит, и все же мы похожи. Между нами есть сходство. Разве вы не замечаете этого, глядя в зеркало? Не видите, что ваш лоб имеет такую же форму, как мой, да и разрез глаз похож? Не слышите, что в вашем голосе звучат мои интонации? Не замечаете множества моих черт? А я вот все вижу, а потому полагаю, что вы родились под моей звездой. Да, именно так! Трепещите, ибо нити судьбы трудно распутать! Случаются узлы и зацепки, а внезапные разрывы наносят паутине вред. Но вернемся к «впечатлениям», как вы выразились с английской осторожностью. У меня тоже есть свои впечатления.
– Поделитесь, месье.
– Именно это я и намерен сделать. Вам известна легенда об этом доме и саде?
– Да, известна. Вроде бы много лет назад у подножия старого дерева, вот в этой самой земле, заживо похоронили монахиню.
– И в прежние времена ее призрак бродил по саду.
– Месье, а что, если он и сейчас здесь появляется?
– Нечто странное определенно происходит. По ночам здесь появляется фигура, не похожая ни на кого из обитателей пансиона и вообще на живое существо. Я не раз видел явление собственными глазами, в странном одеянии, похожем на монашеское!
– Месье, я тоже видела.
– Так я и думал. Не важно, состоит ли она из плоти и крови или представляет собой то, что остается, когда кровь высыхает, а плоть истлевает, – скорее всего, мы оба нужны ей. Что же, значит, необходимо выяснить, в чем дело. Пока я в тупике, однако намерен…
Внезапно умолкнув, профессор поднял голову, в тот же миг я повторила его движение, и мы оба посмотрели в одну точку: на высокое дерево, нависшее над большой беседкой. Оттуда донесся странный, необъяснимый звук, как будто естественное существование дерева подверглось испытанию, а крона всей массой обрушилась на массивный ствол. Ветра почти не было, но мощное дерево содрогалось в конвульсиях, в то время как кусты вокруг стояли неподвижно. Несколько минут продолжалась борьба дерева с самим собой, а потом, несмотря на темноту, я заметила, как от ствола отделилось что-то черное и более плотное, чем тень ветвей. Наконец агония стихла. Чем же закончились родовые муки? Что за дриада появилась из плоти дерева? Мы сосредоточенно смотрели. Внезапно из дома донесся колокольный звон – призыв к молитве, – и в тот же миг из беседки на нашу аллею вышло привидение в черно-белом одеянии. Мимо нас быстро, словно в сердитой спешке, проскользнула монахиня! Никогда еще мне не доводилось видеть ее так ясно. Она выглядела высокой, а двигалась стремительно, почти яростно. Зарыдал ветер, полил холодный дождь. Так ночь отозвалась на ее появление.
Глава XXXIIПервое письмо
Пришла пора рассказать, как обстояли дела у Полины Мэри Хоум де Бассомпьер. На некоторое время мое общение с обитателями роскошного отеля «Креси» прервалось из-за их отсутствия: месье и мисс Бассомпьер посвятили несколько недель путешествию по Франции и жили то в провинции, то в столице.
Как-то теплым днем я гуляла по тихому бульвару, наслаждаясь мягким апрельским солнцем и довольно приятными размышлениями, и вдруг увидела: посреди широкой, ровной липовой аллеи остановились три всадника: джентльмен средних лет, юная леди и молодой красивый мужчина, – словно для того, чтобы обменяться приветствиями. Манеры леди отличались грациозностью, амазонка и аксессуары радовали взгляд элегантностью, а внешность восхищала изысканностью и благородным достоинством. Вглядевшись повнимательнее, я почувствовала, что знаю этих людей, а подойдя поближе, поняла, что не ошиблась: граф Хоум Бассомпьер собственной персоной с дочерью и доктор Бреттон.
Каким воодушевлением светилось лицо Грэхема! Какую глубокую, горячую и в то же время сдержанную радость оно выражало! Сочетание обстоятельств одновременно привлекало и сковывало, возбуждало и подавляло доктора Джона. Жемчужина, которой он восхищался, сама по себе обладала огромной ценностью и безупречной чистотой, однако он не относился к тем легковерным личностям, которые готовы созерцать лишь сокровище, забывая об оправе. Если бы он встретил Полину в таком же расцвете юности, красоты и грации, но пешком, без сопровождения и в простом платье, в образе простой работницы, почти гризетки, то всего лишь с