В тот же вечер горизонт опять омрачился.
На закате я заметила, как месье Эммануэль выходит в сад в сопровождении мадам Бек. Почти час они прогуливались по центральной аллее и серьезно беседовали: он был явно чем-то опечален и встревожен, а она – изумлена, возмущена и пыталась что-то ему доказать.
Весь вечер тема разговора не давала мне покоя, а когда стемнело и мадам Бек вернулась в дом, оставив родственника расхаживать по саду, я сказала себе: «Утром он назвал меня сестричкой. Если бы действительно был братом, как бы хотелось немедленно подойти и спросить, что тяготит душу! Как он стоит, прислонившись спиной к дереву, сложив руки на груди и нахмурившись! Утешение необходимо, причем срочно. Знаю, что мадам не способна утешить, поскольку умеет лишь возражать и убеждать. Так что же дальше?»
Сменив неподвижность на действие, месье Поль быстро и целеустремленно зашагал по саду. Двери холла еще оставались открытыми, и я решила, что он собрался полить апельсиновые деревья в кадках, что иногда делал, однако, войдя во двор, он внезапно свернул в сторону беседки, к двери первого класса, где я и сидела, наблюдая за ним, однако не нашла мужества дождаться приближения. Месье Поль так неожиданно изменил маршрут и сейчас шел так быстро, а выглядел так странно, что, поддавшись трусости, я побледнела, съежилась и, не дожидаясь, пока скрип гравия на дорожке возвестит о его появлении, улетела на крыльях паники.
Я не остановилась до тех пор, пока не нашла убежища в пустой часовне. Притаившись с лихорадочно бьющимся сердцем и безотчетным, смутным предчувствием, услышала, как, нетерпеливо хлопая дверьми, профессор быстро заглянул во все классные комнаты, а потом вошел в притихшую под усыпляющим действием религиозного чтения столовую.
– Où est Mademoiselle Lucie?[306] – донеслось до моего обостренного от волнения слуха.
И вот в тот самый момент, когда я собралась наконец спуститься и сделать то, чего хотела больше всего на свете: встретиться с ним, – металлический голос Сен-Пьер бойко и фальшиво произнес:
– Elle est au lit[307].
Раздраженные шаги месье Поля зазвучали в коридоре, где мадам Бек немедленно захватила его в плен, отчитала, увлекла к парадному крыльцу и выпроводила на улицу.
Едва дверь закрылась, меня молнией пронзило изумление перед собственным диким поведением. С самого начала я знала, что он ищет меня, желает увидеть. Но разве сама не хотела встречи? Что же заставило поспешно убежать, скрыться? Что унесло прочь? Ему требовалось сказать что-то важное, причем именно мне, но, стремясь услышать откровение, я сама сделала беседу невозможной. Жаждая выслушать и успокоить, пока откровение и утешение казались недостижимыми, в тот самый момент, когда возможность внезапно представилась, я испугалась, как испугалась бы нацеленного в грудь смертоносного копья.
Моя безумная противоречивость получила достойную награду. Вместо долгожданного душевного комфорта и бескорыстного удовлетворения, которое я смогла бы обрести, сумев подавить панический приступ и две минуты постоять спокойно, пришлось пережить опустошительное темное сомнение и тоскливую неопределенность.
Я достала свои скудные сбережения, выложила на подушку и боролась с бессонницей всю ночь, пересчитывая деньги.
Глава XXXIVМалевола
В четверг, в свободное время второй половины дня, мадам Бек подозвала меня и спросила, не соглашусь ли выйти в город и исполнить несколько мелких поручений – а именно, кое-что купить для школы.
Не имея определенных планов, я согласилась и, поступив в полное распоряжение начальницы, тут же получила подробный список необходимых для рукоделия шерстяных и шелковых ниток, а также других столь же важных принадлежностей, оделась в соответствии с угрожающе облачной, душной погодой и уже собралась выйти, даже взялась за ручку двери, когда голос мадам вновь призвал в столовую:
– Простите, мисс Люси! Только что вспомнила еще кое о чем – если, конечно, ваша добрая душа не сочтет себя переутомленной.
Я рассыпалась в заверениях в преданности и готовности помочь. Мадам тут же поспешила в маленькую гостиную и вынесла симпатичную милую корзинку, полную прекрасных тепличных фруктов – красивых, спелых и ароматных – в окружении темно-зеленых восковых листьев и бледно-желтых цветов неведомого южного растения.
– Вот, – пояснила мадам Бек. – Это совсем не тяжело и не испортит ваш аккуратный костюм, как простецкая, достойная служанки деталь. Сделайте одолжение: отнесите эту корзинку мадам Вальравен и передайте поздравление с именинами. Она живет в Старом городе, в доме номер три по рю Маж. Боюсь, путь покажется неблизким, однако в вашем распоряжении несколько часов. Если не успеете вернуться к ужину, распоряжусь оставить вашу порцию, а Готон вас так любит, что непременно добавит что-нибудь особенно вкусное, так что голодной не останетесь, моя дорогая мисс. Ах да! Непременно добейтесь встречи с мадам Вальравен и отдайте корзинку лично в руки, чтобы не вышло ошибки. Эта особа довольно привередлива. Adieu! Au revoir![308]
Наконец удалось выйти из дома. Покупки, конечно, заняли некоторое время: выбирать нужные нитки и иголки всегда скучно, – но я исполнила поручение в полном соответствии со списком. Узоры для домашних туфель, шнуры для колокольчиков, матерчатые сумки были выбраны, застежки и кисточки для дамских кошельков приобретены – одним словом, весь tripotage[309] представлен в наилучшем виде. Оставалось одно: передать фрукты и поздравления.
Перспектива долгого путешествия в недра старинного мрачного Старого города радовала, даже несмотря на то, что вечернее небо над городом напоминало сине-черную крышку с раскаленными докрасна краями.
Сильный ветер всегда пугает, потому что буря требует напряжения сил и немедленного действия, что дается с большим трудом, но внезапный густой снегопад или плотный, темный ливень лишь взывают к смирению, к покорному согласию промокнуть до нитки. Взамен стихия обещает чисто вымытый город, приятный путь по широким свободным улицам. Вечно торопливая столица наполняется восточным очарованием, из Виллета превращается в Фадмор[310]. Так что пусть льет дождь, пусть низвергаются потоки. Только прежде необходимо избавиться от корзинки с фруктами.
Когда я нашла нужную улицу и нужный дом, часы на колокольне неизвестной церкви (голос Иоанна Крестителя остался слишком далеко) пробили без четверти шесть. Впрочем, улица оказалась вовсе не улицей, а скорее частью площади. Здесь стояла тишина, между широкими серыми плитами пробивалась трава, массивные дома выглядели очень старыми, а за ними, намекая на сады, возвышались деревья. Древний квартал дремал; бизнес давно покинул сонное царство. Но когда-то здесь жили богатые люди, и царило великолепие. Нависавшая над площадью темная церковь представляла собой освященное веками и в давние времена процветающее место поклонения трем волхвам, однако богатство и величие давно расправили свои золоченые крылья и улетели в поисках лучшей доли, оставив родные гнезда на волю бедности, а то и разрушительной заброшенности.
Проходя по площади, на плитах которой уже темнели крупные, размером с пятифранковую монету, дождевые капли, я не заметила иных признаков или свидетельств жизни, кроме старого немощного священника, который проходил мимо, опираясь на посох, словно воплощение ветхости и угасания.
Он появился из того самого дома, куда направлял меня адрес, а когда я остановилась возле только что закрывшейся за ним двери и позвонила, он обернулся и внимательно посмотрел. Должно быть, корзинка с фруктами и общее отсутствие налагаемого возрастом достоинства мешали мне вписаться в окружающее пространство. Действительно, если бы дверь открыла молодая румяная горничная, я бы сочла ее чуждой обстановке, однако, увидев очень старую женщину в древнем крестьянском костюме, в безобразном, хотя и дорогом, чепце с длинными лентами из местного кружева, в полотняной юбке и кофте, в деревянных башмаках, больше похожих на маленькие лодки, чем на обувь, сразу успокоилась и поняла, что гармония не покинула это место.
Впрочем, выражение лица служанки оказалось не таким многообещающим, как наряд. Вряд ли доводилось видеть менее приветливое существо в человеческом облике. На вопрос о мадам Вальравен странная особа не ответила, и, наверное, выхватила бы корзинку с фруктами, если бы не помешал священник, который подошел и проявил внимание к немногословной сцене.
Из-за очевидной глухоты он не сразу понял, что мне приказано встретиться с мадам Вальравен и лично передать фрукты. Наконец факт достиг его сознания, как и то, что долг обязывал неукоснительно исполнить предписание. Обратившись к престарелой служанке не по-французски, а на местном наречии Лабаскура, святой отец убедил ее позволить мне переступить негостеприимный порог и сам проводил наверх, в подобие гостиной, где и оставил в одиночестве.
Просторную комнату украшал великолепный старинный потолок, почти церковные окна пропускали свет сквозь витражи, однако помещение казалось пустынным и в тени надвигавшейся грозы странно темным. В дальнем конце виднелась открытая дверь в меньшую комнату, единственное окно которой было закрыто ставнями. Во мраке удалось рассмотреть лишь некоторые подробности обстановки. Особенно заинтересовала картина на стене, но, к моему изумлению, вскоре исчезла: то ли куда-то провалилась, то ли переместилась в иное пространство, – а на ее месте открылась арка, ведущая в сводчатый коридор с мистической винтовой лестницей. И коридор, и лестница сохраняли холод голого камня, без ковров и краски. Сверху, из невидимой башни, вниз по лестнице начали медленно спускаться звуки: тук-тук, словно стук палки, – потом на ступени упала тень, и в конце кон