Прежде чем произнести эти слова, святой отец вытер слезы, на миг поднял глаза и посмотрел на меня в упор. Несмотря на краткость, я уловила взгляд: мгновенная искра пронзила до глубины души, опалила сердце.
Католики – странные создания. Любой из них, с которым вы знакомы не ближе, чем с последним представителем народа инков или с первым императором Китая, знает вас со всеми вашими заботами и считает себя вправе диктовать собственные взгляды, даже если вы считаете разговор случайным, возникшим экспромтом. Он вполне уверен, что вам необходимо явиться в такой-то день в такое-то место при таких-то обстоятельствах, когда, по вашему грубому разумению, все события представляют собой цепь случайных совпадений или следствие высшей необходимости. Мадам Бек внезапно вспомнила о подарке и поздравлении, и я доверчиво отправилась с поручением на площадь Трех Волхвов. В нужный момент старый священник вышел из дома, но вернулся, чтобы замолвить за меня словечко старой служанке, которая ни за что бы не впустила, а потом опять появился на лестнице, привел в эту комнату и с готовностью рассказал о портрете. Все эти мелкие события казались независимыми друг от друга, случайными, похожими на пригоршню рассыпавшихся бусин, однако игла быстрого, всезнающего взгляда иезуита пронзила их и мгновенно нанизала на длинную бечевку. Так разрозненные бусины превратились в четки, похожие на те, что сейчас лежали на скамеечке для молитвы. Но где же скрывалось соединительное звено, где пряталась крошечная пряжка монашеского ожерелья? Я ощущала связь, но пока не могла найти самый важный элемент, определить способ соединения.
Наверное, глубокая задумчивость показалась святому отцу непонятной, а потому подозрительной, и он осторожно вернул меня к действительности.
– Мадемуазель, надеюсь, вам не придется слишком далеко идти по затопленым улицам?
– Больше половины лиги.
– Вы живете на…
– На рю Фоссет.
– Неужели? – обрадовался святой отец. – В пансионате мадам Бек?
– Именно там.
Он хлопнул в ладоши и воскликнул:
– Donc, vous devez connaître mon noble élève, mon Paule![313]
– Месье Поля Эммануэля, профессора литературы?
– Верно.
Наступило короткое молчание. Недостающая соединительная пружина внезапно появилась и стала явственно ощутимой; я почувствовала, как она щелкнула, встав на место.
– Значит, вы рассказывали о месье Поле? – наконец спросила я. – Он и есть ваш ученик и благодетель мадам Вальравен?
– Да. Не только ее, но и старой служанки Агнес. Больше того: он был и остается истинным, верным и вечным возлюбленным вознесшейся на небеса невинной девы Жюстин Мари.
– А кто же тогда вы, святой отец? – продолжила я, заранее понимая чрезмерность вопроса, ибо уже предполагала ответ, который услышала.
– Я, дочь моя, отец Силас – тот самый недостойный сын Святой Церкви, которого вы однажды почтили благородным и трогательным доверием, открыв глубину сердца и разума, куда, сказать по правде, я жаждал вложить руководство в единственно истинной вере. Ни на один день не терял вас из виду, ни на один час не ослаблял внимания. Воспитанный в строгой дисциплине Римско-католической церкви, сформированный ее высокой наукой, закаленный ее целительными доктринами, вдохновленный ей одной свойственным усердием, я отчетливо вижу, какой высоты могло бы достичь ваше духовное развитие, какой могла бы стать практическая ценность ясного ума, и ревностно сожалею о доставшейся ереси жертве.
Признание поразило странным сходством: сама я ощущала себя почти в таком же состоянии – воспитанной, сформированной, закаленной, вдохновленной и так далее. «Не в такой степени», – сказала я себе, однако сдержала возражение и промолчала.
– Полагаю, сам месье Поль здесь не живет? – осведомилась я, продолжив тему, более походящую случаю, чем любые дикие, предательские мечты.
– Нет. Приходит иногда, чтобы поклониться своей святой, исповедаться мне и выразить почтение той, кого называет матушкой. Его собственное жилище состоит всего из двух комнат. Он не держит слуг, однако ни за что не допустит, чтобы мадам Вальравен рассталась с теми великолепными украшениями, которые вы видели и которыми она наивно гордится как сокровищами собственной молодости и остатками богатства сына-ювелира.
– Как часто, – пробормотала я, – мне казалось, что месье Эммануэль лишен благородства в мелочах, однако до чего он велик в важных делах!
Признаюсь, что ни акт исповеди, ни поклонение святой не стали для меня свидетельствами величия.
– Сколько лет прошло после смерти этой леди? – спросила я, глядя на Жюстин Мари.
– Двадцать. Она была несколько старше месье Эммануэля, а ему и сейчас едва за сорок.
– Он по-прежнему ее оплакивает?
– Сердце его не утешится, ибо сущность натуры моего Поля заключается в постоянстве.
Слова прозвучали с подчеркнутой значительностью.
Внезапно за окном показалось бледное, водянистое солнце. Дождь еще продолжался, однако буря выплеснула ярость и стихла. Раскаленный небосвод раскрылся и изверг накопившиеся молнии. Дальнейшее промедление грозило возвращением по улицам не только мокрым, но и темным, поэтому я встала, поблагодарила святого отца за гостеприимство и рассказ, получила благосклонный ответ «pax vobiscum»[314], который встретила добродушно, ибо он был добродушно произнесен, однако следующая таинственная фраза: «Дочь моя, вы станете тем, кем станете!» – поставила в тупик.
Мало кто из нас знает наверняка, что его ждет, но вся предшествующая жизнь позволяла надеяться на возможность жить и умереть здравомыслящей протестанткой. Внешняя цветистость и внутренняя пустота «святой церкви» привлекала лишь издали, да и то умеренно. Домой я шла в глубокой задумчивости, размышляя о многом. Что бы ни представлял собой католицизм, среди католиков попадались хорошие люди, и месье Эммануэль казался одним из лучших: не лишенный религиозных предрассудков, испорченный инквизицией и все же наделенный удивительной искренностью веры, религиозной преданностью, самоотречением и безмерным милосердием. Оставалось понять, как Римская церковь через своих агентов распоряжалась таким богатством: лелеяла ради всеобщего блага на радость Господу или же сдавала под проценты и жадно загребала прибыль.
Домой я вернулась в густых сумерках. Готон любезно сохранила ужин, в котором я остро нуждалась, и позвала в маленькую гостиную, куда вскоре явилась мадам Бек с бокалом вина и начала с усмешкой:
– Итак, какой же прием оказала вам мадам Вальравен? Elle est drôlle, n’est pas?[315]
Я подробно рассказала о встрече и дословно передала любезное послание дамы.
– Oh la singulière petite bossue![316] – рассмеялась мадам Бек. – Et figurez-vous qu’elle me déteste, parcequ’elle me croit amoureuse de mon cousin Paul; ce petit dévot qui n’ose pas bouger, à moins que son confesseur ne lui donne la permission![317] К тому же, даже если бы он захотел жениться на мне или на ком-то еще, все равно не смог бы из-за целой толпы нахлебников: матушки Вальравен, отца Силаса, Агнес и еще каких-то безымянных нищих. Только он способен взвалить на свои плечи непосильный груз, добровольно приняв лишнюю ответственность. Он до сих пор хранит романтические идеи о некой бледнолицей Жюстин Мари – personnage assez niaise à ce que je pense[318], – непочтительно отозвалась мадам Бек. – Дама эта вот уже два десятка лет пребывает ангелом на небесах или еще где-то, и он собирается встретиться с ней свободным от земных пут, pure comme un lis, à ce qu’il dit[319]. О, вы бы долго смеялись, узнав хотя бы половину причуд и выходок месье Поля! Однако я мешаю вам ужинать, дорогая мисс, а ведь вы наверняка проголодались. Ешьте, пейте вино, oubliez les anges, les bossues, et surtout, les professeurs, – et bon soir![320]
Глава XXXVБратство
«Забудьте о профессорах», – именно так сказала мадам Бек. Она хоть и дама мудрая, но произнесла эти слова напрасно, совершила ошибку. В тот вечер следовало оставить меня в одиночестве: спокойной, равнодушной, незаинтересованной, изолированной в самооценке и оценке других людей, – даже мысленно не связанной со вторым человеком, которого предстояло забыть.
Забыть его? Ах, они придумали хитрый план, чтобы заставить его забыть. Умники! Показали, насколько он хорош, превратили моего дорогого маленького тирана в безупречного маленького героя, а потом принялись высмеивать его любовь. Разве прежде я могла знать, способен он любить или нет?
Я видела его ревность, подозрительность; замечала нежность, порывистость; встречала подступающую теплой волной мягкость и проходящее, словно утренняя роса, высыхающее в жаре раздражительности сочувствие, – это все, что мне дано было познать. А они, отец Силас и Модеста Мария Бек (в том, что эти двое действовали сообща, сомневаться не приходилось), открыли сокровищницу горячего сердца, неосторожно показали великую любовь, дитя молодости этого южного человека, рожденное таким сильным и жизнеспособным, что смогло победить саму смерть, разорвать узы плоти, превратиться в непобедимый дух и в течение двадцати лет преданно стоять возле могилы.
Верность не стала пустым потворством сентиментальности. Месье Поль доказал глубину чувств, направив свою лучшую энергию на возвышенную цель, подкрепив усилия бесконечными личными жертвами. Ради тех, кто был дорог любимой, отказался от мести и добровольно принял крест.
Что же касается Жюстин Мари, теперь я знала ее так хорошо, как будто была лично знакома, и глубоко понимала натуру. В школе мадам Бек учились похожие на нее девушки: флегматичные, бледные, медленные, пассивные, но добродушные, лишенные зла и неприметные в благонравии.