Я с трудом подобрала слова, но, кажется, все-таки ответила. Он взял меня за руку, и сразу стало тепло и спокойно. Дружба месье Поля не была сомнительным, неустойчивым благом, холодной далекой надеждой – чувством настолько хрупким, что его можно разрушить прикосновением пальца. Это была надежная поддержка, как за каменной спиной.
– Говоря о дружбе, я имею в виду истинную, – настойчиво повторил месье Поль, и я с трудом поверила, что слух мой благословили столь серьезные слова, с трудом приняла реальность доброго, встревоженного взгляда.
Если этот человек действительно желал моего доверия и расположения, а взамен был готов подарить свои чувства, то вряд ли стоило ожидать от жизни чего-то большего или лучшего. В этом случае я сразу становилась сильной и богатой, моментально обретала главное счастье жизни. Чтобы утвердиться в мысли, что не ослышалась, я осторожно спросила:
– Месье говорит серьезно? Он действительно нуждается в моей дружбе и готов увидеть во мне сестру?
– Конечно! – воскликнул профессор. – Одинокий мужчина должен радоваться, встретив в женском сердце чистую привязанность.
– Но допустимо ли положиться на благосклонность месье? Можно ли обратиться к нему, когда возникнет потребность?
– Сестренке предстоит все узнать на собственном опыте. Обещаний давать не стану: придется испытывать непутевого брата до тех пор, пока не удастся сделать из него что-то приличное. Хочется верить, что в умелых руках он окажется не таким уж неподатливым материалом.
Пока месье Поль говорил, звук его голоса, ласковое сияние глаз доставляли такую радость, какой я не испытывала ни разу в жизни. Я не завидовала счастью любимой, невесты, жены – вполне хватало добровольно предложенной руки дружбы. Если этот человек окажется надежным – а он выглядел именно таким, – то разве можно желать большего? Но что, если все растает словно сон, как уже однажды случилось?
– В чем дело? – встревожился месье Поль, заметив, что лицо мое омрачилось тенью сомнения.
Я призналась, и после минутной паузы он задумчиво улыбнулся и сказал, что тоже опасается, как бы я не устала от его сложного, вспыльчивого нрава. Страх этот терзал его ум не один день и не один месяц.
Осененная тихим мужеством, я отважилась заверить его в обратном. Заверение было не только терпеливо встречено, но и повторено по горячей просьбе адресата. Возможность подарить ему спокойствие, надежность и душевный мир сделала меня странно счастливой. Еще вчера было трудно представить, что земля таит, а жизнь преподносит моменты, подобные тем, какие довелось переживать сейчас. Много раз приходилось наблюдать, как подступает ожидаемая печаль, но впервые удалось увидеть, как зарождается, растет и с каждой секундой становится все реальнее настоящее счастье.
– Люси, вы видели картину в будуаре старого дома? – не выпуская моей руки, тихо спросил месье Поль.
– Ту, что написана на стенной панели? Видела.
– Портрет монахини?
– Да.
– Слышали ее историю?
– Да.
– А помните, что мы видели тем вечером в беседке?
– Никогда не забуду.
– Вам не приходило в голову связать эти два обстоятельства? Мысль кажется вам нелепой?
– Увидев портрет, первое, о чем я подумала, – это о призраке, – честно призналась я.
– А что, если святая на небесах беспокоится о земной сопернице? Протестанты не склонны к суевериям, но скажите: столь болезненные фантазии вас не посещают?
– Пока не знаю, что об этом думать, однако не сомневаюсь, что рано или поздно мистическое с виду явление получит вполне естественное объяснение.
– Несомненно, несомненно. К тому же ни одна добродетельная женщина, а тем более чистый счастливый дух, не осудит такую дружбу, как наша. N’est il-pas vrai?[331]
Прежде чем я успела ответить, подбежала розовощекая Фифин Бек и объявила, что я срочно нужна маме. Мадам собралась в город навестить английскую семью, пожелавшую отдать дочку в ее заведение, и меня приглашали в качестве переводчицы. Нельзя утверждать, что помеха оказалась несвоевременной: говорят, что зла всегда достаточно для одного дня, а этот час наполнился добром, – и все же хотелось спросить месье Поля, не беспокоят ли его ум те «болезненные фантазии», о которых он меня предупреждал.
Глава XXXVIЯблоко раздора
Помимо матушки маленькой Фифин Бек еще одна сила желала кое-что сказать месье Полю и мне, прежде чем договор о дружбе смог получить подтверждение. Мы находились под наблюдением недремлющего ока: католическая церковь ревностно следила за своим сыном через то таинственное окошко, возле которого я лишь однажды преклонила колени, в то время как месье Эммануэль делал это регулярно, месяц за месяцем. Я говорю о раздвижной стене исповедальни.
«Почему ты так обрадовалась дружбе с месье Полем? – спросит читатель. – Разве он не стал твоим другом давным-давно? Разве постоянным вниманием не доказал искренность чувств?»
Да, все так, но мне было приятно услышать серьезное признание в истинной дружбе. Нравились скромные сомнения, бережное почтение – то доверие, которое жаждало выражения и с благодарностью воспользовалось удобным случаем. Он назвал меня сестрой, и это было как бальзам на душу, но мог назвать как угодно, лишь бы поверил мне. Я была готова стать его сестрой при условии, что он не попросит включить в отношения и его будущую жену, но, учитывая молчаливый обет безбрачия, эта опасность казалась иллюзорной.
Почти всю наступившую ночь я вспоминала и обдумывала вечернюю беседу. Ждала, когда наступит утро, а потом прислушивалась, не звенит ли колокольчик. Встав и одевшись, торопила время: молитва и завтрак тянулись мучительно долго, так же как все время до единственно важного часа: того, который принесет с собой урок литературы. Хотелось полнее осознать смысл дружеского союза, увидеть в поведении наставника новые, братские черты и проверить собственные сестринские чувства: узнать, способна ли я ощутить мужество сестры, и способен ли он проявить откровенность брата.
Месье Поль явился. Жизнь устроена таким образом, что событие никогда не соответствует ожиданию. За весь день он ни разу ко мне не подошел. Уроки проводил заметно спокойнее, чем обычно, мягче, но в то же время печальнее. По-отечески относился к ученицам, но не по-братски ко мне. Я ожидала если не слова, то хотя бы улыбки, но не получила ничего. Мне достался лишь кивок – поспешный и застенчивый.
Я пыталась доказать себе, что холодность случайна и невольна: стоит проявить немного терпения, и отстраненность развеется сама собой, однако шли дни, а дистанция не только не сократилась, но заметно увеличилась. Я подавила удивление и проглотила другие, более сложные чувства.
Что помешало, приняв предложение братской дружбы, спросить, можно ли рассчитывать на постоянство? Зная себя, месье Поль вполне мог бы отказаться от предложения. Да, он действительно предложил убедиться на собственном опыте, испытать брата. Напрасный совет! Ничтожная, недостижимая привилегия! Некоторые женщины смогли бы ею воспользоваться, однако ни силы, ни интуиция не включили меня в это отважное войско. Оказавшись в одиночестве, я сразу становилась пассивной: отвергнутая – уходила, забытая – не отваживалась напомнить о себе. Казалось, в мои расчеты закралась ошибка, и требовалось время, чтобы ее обнаружить.
Однако настал день, когда месье Поль должен был преподать обычный урок. Один вечер из семи он щедро одаривал меня вниманием, посвящая время проверке приобретенных за неделю знаний по различным предметам и разработке плана на предстоящий учебный период. В подобных случаях классной комнатой мог оказаться любой тихий уголок неподалеку от остальных обитательниц дома; очень часто, когда толпа приходящих учениц разъезжалась по домам, а оставшиеся пансионерки собирались вокруг стола надзирательницы, занятия проходили в просторном втором отделении.
В положенный вечер, услышав, как часы пробили положенный час, я собрала книги, тетради, перо, чернильницу и отправилась в положенное место.
Пустой класс тонул в глубокой тени, однако сквозь распахнутую двойную дверь виднелся залитый лучами заходящего солнца, заполненный ученицами холл. Розовый, словно румянец, свет сиял так живо, что и стены, и разноцветные платья девушек слились в теплом зареве. Ученицы сидели за рукоделием или чтением, а в центре кружка стоял месье Эммануэль и добродушно беседовал с надзирательницей. Темное пальто и черные волосы оказались во власти разнообразных оттенков красного цвета. Повернутое к солнцу испанское лицо ответило на теплый поцелуй ласковой улыбкой. Я села за стол.
Апельсиновые деревья в кадках и еще несколько обильно цветущих растений наслаждались щедростью смеющегося солнца, радовались весь день, а сейчас нуждались в поливе. Месье Эммануэль любил копаться в саду, с радостью ухаживал за растениями. Мне даже казалось, что эта работа: среди кустов, с лопатой или лейкой в руках – успокаивала его раздражительный нрав, дарила отдых и умиротворение. Вот и сейчас, взглянув на апельсиновые деревца, герани и великолепные кактусы, месье Поль сразу же понял, что нужно делать, и принялся за полив, а губы его тем временем крепко сжимали незаменимую сигару, всегда и везде остававшуюся первой необходимостью и главным удовольствием. В сумерках кольца голубого дыма причудливо извивались, словно джинн, выпущенный из бутылки. Ни с ученицами, ни с дежурной учительницей профессор не разговаривал, зато с радостью общался с маленькой спаниелькой, которая хоть и считалась общей, месье Эммануэля любила больше всех и видела в нем хозяина. Воспитанная шелковистая и ласковая собачка постоянно терлась рядом, стараясь заглянуть в лицо выразительными преданными глазами, а если ему вдруг доводилось уронить феску или носовой платок, что иногда случалось во время игры, немедленно ложилась рядом, словно охраняла королевский флаг.
В холле стояло немало растений, а так как добровольный садовник собственными руками носил воду из колодца, работа растянулась на продолжительное время. Большие школьные часы неумолимо тикали, а потом пробили следующий час. Холл и группа девушек утратили закатное освещение. День подходил к концу, и, судя по всему, уроку моему было суждено оказаться очень коротким. Апельсины, кактусы и камелии получили свою долю заботы. Настала ли моя очередь?