Подозрения доктора Бреттона не позволили остаться на прежнем месте: пришлось немедленно покинуть опасное соседство. Я выбрала удобный момент, встала и незаметно удалилась. Он мог догадываться и даже предполагать, что под шалью и шляпой скрывалась Люси, однако удостовериться не мог, так как не видел лица.
Вполне разумно представить, что беспокойство духа получило удовлетворение, жажда приключений исчерпала себя, а страх разоблачения увлек в сонную тишину дома на рю Фоссет. Ничего подобного. Я по-прежнему ненавидела свою кровать в общей спальне больше, чем можно описать словами, и стремилась любым способом рассеять мысли. Больше того, возникло ощущение, что ночная драма только началась и прозвучали лишь слова пролога. Над сценой витала тень тайны, за кулисами прятались неожиданные актеры и события. Я знала, что предчувствие меня не обманывает.
Блуждая без цели, подчиняясь каждому случайному толчку чужого локтя, я попала туда, где зеленые насаждения несколько рассредоточили публику и придали толпе более свободный характер. Эта часть парка находилась в удалении от музыки и даже от фонарей, однако звуки долетали сюда в достаточной степени, чтобы успокоить, а полная луна позволяла обходиться без дополнительного освещения. Здесь расположились семейные группы, супружеские пары бюргеров, причем некоторые, несмотря на поздний час, в окружении детей, которых не захотели вести в шумный центр праздника.
Три высоких дерева, стволы которых почти соприкасались, простирали кроны над зеленым холмом, увенчанным скамейкой, где без труда разместились бы несколько человек, однако сидел лишь один, а все остальные члены удачно завладевшей уютным уголком компании почтительно стояли вокруг. Удивительно, что среди стоявших присутствовала дама, которая держала за руку маленькую девочку.
В ту минуту, когда я посмотрела, озорница крутилась на пятке, пытаясь вырвать ладошку, дергалась из стороны в сторону и вообще всячески демонстрировала нетерпение. Фантастические движения привлекли внимание и показались странно знакомыми. При ближайшем рассмотрении знакомым показался и наряд девочки: шелковое сиреневое платьице, маленькая горжетка из лебяжьего пуха и белая шляпка – сочетание, достойное херувима, но в данном случае характерное для головастика по имени Дезире Бек. Если это была не она, то не кто иной, как бесенок в ее обличье.
Можно было бы сказать, что открытие поразило словно удар молнии, однако гипербола стала бы преждевременной. Прежде чем достичь кульминации, удивление возросло еще на несколько градусов.
Из чьей ладони милая Дезире могла так своевольно вырываться, чью перчатку столь беззаботно трепать, а руку безжалостно дергать? Подол чьего платья она так непочтительно испытывала на прочность? Ответ ясен: терпеть выходки своевольной дочери могла только матушка. Действительно, рядом с девочкой, в индийской шали и светло-зеленой креповой шляпе, стояла сама мадам Бек – как всегда свежая, дородная и жизнерадостная.
Удивительно! Я нисколько не сомневалась, что обе давно спят сном праведниц под защитой священных стен, в глубоком покое рю Фоссет: мадам – в своей постели, а малышка в уютной кроватке. Готова поклясться, что и они не представляли мисс Люси в ином состоянии. И вот в полночь все мы веселимся в залитом праздничными огнями парке!
Поразмыслив, я поняла, что удивляться нечему: вспомнился разговор учительниц, что часто, когда все думают, будто мадам спокойно спит, она уезжает в оперу, в драматический театр или на бал. Директриса вовсе не вела монашескую жизнь и старалась разнообразить существование мирскими удовольствиями.
Вокруг стояли с полдюжины джентльменов, и кое-кого я сразу узнала. Во-первых, брата мадам, месье Виктора Кинта. Другой мужчина – спокойный, молчаливый, с усами и длинными волосами – обладал сходством, которое я не могла заметить без волнения. Несмотря на сдержанность и флегматичность, контраст характеров и особенности внешности, что-то в нем напоминало другое лицо – подвижное, страстное, быстро переходящее от тьмы к свету. Это лицо исчезло из моего мира, ибо я его больше не видела, но именно в его тени и сиянии прошли лучшие весенние часы моей жизни. В этом лице я часто замечала признаки таланта, а порой и черты гениальности. Не могу сказать, почему несомненный огонь так и не воссиял во всем величии. Да, Жозеф Эммануэль – а это был, конечно же, он – напомнил мне своего страстного брата.
Помимо месье Виктора и месье Жозефа я узнала и еще одного господина, скромно стоявшего в тени, за спинами других джентльменов. Сутулость, костюм и почти лысая голова не оставляли сомнений: это отец Силас. Не думайте, читатель, что присутствие на празднике священника неуместно: торжество задумывалось не как ярмарка тщеславия, а как день поминовения погибших патриотов. Церковь демонстративно покровительствовала чествованию, и той ночью по парку разгуливало множество представителей духовенства.
Отец Силас заботливо склонился над скамейкой и сидевшим на ней существом – бесформенным и все же величественным. Можно было рассмотреть контуры лица и даже черты – до такой степени неживые и так странно расположенные, словно их отделили от тела и бросили на кучу богатых одежд и украшений. Лучи далеких фонарей отражались в драгоценных камнях, сверкали в широких кольцах. Ни сдержанный свет луны, ни яркие отблески факелов не могли затмить великолепия тканей. Ах, мадам Вальравен! В эту ночь вы больше, чем обычно, походили на ведьму. Вскоре почтенная леди доказала, что она вовсе не труп и не призрак: рассерженная громким требованием Дезире подойти к киоску и купить конфет, горбунья внезапно огрела девочку тростью с золотым набалдашником.
Итак, здесь собрались все: мадам Вальравен, мадам Бек, отец Силас – тайное сообщество в полном составе. Увидев их вместе, я многое поняла. Не могу сказать, что почувствовала себя слабой, растерянной или испуганной. Их было больше, они были сильнее. И все-таки, пусть и побежденная, я оставалась живой.
Глава XXXIXСтарые и новые знакомые
Зачарованная трехголовым чудовищем, я стояла, не в силах пошевелиться и уйти. Ноги словно прилипли к земле. Плотные кроны деревьев дарили густую тень, а ночь нашептывала обещание защиты. Услужливый фонарь послал единственный луч, чтобы показать темную скамью в укромном уголке, где можно было присесть, и тут же погас. Позвольте, читатель, коротко изложить все, что в течение двух мрачных недель я молча выведывала у слухов и сплетен относительно причины и цели отъезда месье Эммануэля. История коротка и стара как мир. Ее альфа – богатство, а омега – корысть.
Мадам Вальравен не просто напоминала безобразного индуистского идола. В глазах приверженцев она обладала могуществом идола. Когда-то Малевола была богата, очень богата. Не располагая средствами в настоящее время, надеялась на возвращение богатства. В Бас-Тере – одной из провинций Гваделупы – ей принадлежало обширное поместье, шестьдесят лет назад полученное в качестве свадебного приданого, однако потерянное после разорения мужа. Сейчас рекламация утратила силу, а потому, при компетентном управлении умным и честным агентом, имение могло принести огромную прибыль.
Отец Силас заинтересовался перспективами в интересах религии и церкви, чей преданной дочерью неизменно оставалась Малевола Вальравен. Мадам Бек доводилась горбунье дальней родственницей, знала, что своей семьи у той нет, давно с материнской расчетливостью размышляла о возможных последствиях и, несмотря на дурное обращение, в интересах дела не переставала оказывать знаки почтительного внимания. Таким образом, по материальным соображениям и отец Силас, и мадам Бек питали искренний и глубокий интерес к успешному управлению поместьем в Вест-Индии.
Климат в этой сказочной далекой стране считался крайне опасным. Компетентный и кристально честный управляющий должен был отличаться безусловной преданностью. Именно такого человека мадам Вальравен вот уже двадцать лет держала в услужении, присосавшись к нему, как гриб-паразит. Воспитал его, выучил и привязал к себе узами благодарности, привычки и веры отец Силас. Такого человека мадам Бек хорошо знала и в какой-то мере держала под своим контролем.
«Оставшись в Европе, мой ученик рискует встать на путь вероотступничества, ибо связал себя дружбой с еретичкой», – заявлял отец Силас. Мадам Бек также снизошла до частного комментария, однако оставила при себе тайную причину, побудившую ее желать экспатриации профессора литературы. Она не могла допустить, чтобы другой женщине досталось то, что оказалось недоступно ей, а потому стремилась разрушить все и сразу. Что же касается мадам Вальравен, то та не сомневалась, что Поль станет лучшим и самым преданным управляющим, и просто хотела вернуть свои деньги и свою землю. Вот так и случилось, что три интригана объединились и опутали паутиной единственного благородного, самоотверженного героя. Они убеждали, умоляли и увещевали. Взывали к милосердию, доверчиво отдавали свои интересы в его руки. Просили всего два-три года самоотверженной преданности, а после этого обещали свободную, независимую жизнь. Возможно, один из заговорщиков надеялся за это время умереть.
Ни одно живое существо не возлагало к ногам месье Эммануэля свои интересы и не отдавало благосостояние в его руки с тем, чтобы он нарушил доверие или отверг просьбу. Никто не спрашивал, не знал и не хотел узнать, готов ли он покинуть Европу, каким видит собственное будущее. История оставалась таинственной. О беседах с исповедником я догадывалась, как и о том, какую роль в убеждениях играли долг и религия. Он уехал, ничего не объяснив. На этом мои познания заканчивались.
С опущенной головой, закрыв ладонями лицо, сидела я под кронами деревьев и низко склонившихся ветвей кустарников. Здесь можно было услышать разговор соседей, расположившихся неподалеку, но вникать в болтовню о нарядах, музыке, иллюминации и чудесной ночи не хотелось. Я мечтала услышать что-нибудь наподобие: «Прекрасная погода для морского путешествия. «Антигуа» (так называется его корабль) благополучно вышел в море», – но никаких замечаний не прозвучало, а пассажир «Антигуа» не был упомянут.