Юлька подумала, что уже наверняка не сумеет заснуть этой ночью, — и через минуту спала.
Лунные квадраты, меняя форму, вытягиваясь, медленно плыли по комнате, добрались до Юлькиной постели. Она спала, подложив ладонь под щеку. Глубокие тени скрыли разбитую скулу. Юлька была удивительно красива сейчас, с почти прозрачным в лунном свете лицом.
Под одеялом угадывалось узкое, гибкое, детское еще тело. Сбившийся край одеяла обнажил тонкие лодыжки и грубые, изуродованные ступни, окостеневшие от мозолей, местами покрытые запекшейся коркой сукровицы и стрептоцида. Время от времени Юлька вздрагивала во сне и судорожно тянула носок, выгибая крутой подъем.
Света безучастно смотрела в темноту широко открытыми глазами.
Нина тихо плакала, уткнувшись в подушку.
Игорь появился именно в тот день, когда Юлька про себя твердо решила больше не ждать.
У Юльки чуть сердце не выпрыгнуло от радости, когда в интернат примчалась запыхавшаяся первоклассница с известием, что к «Азаговой мальчик птишел». Однако она не побежала тут же вниз, а не спеша переоделась в комнате, полистала учебник, выдерживая характер, и только потом неторопливо, с достоинством спустилась в вестибюль.
Царственно глянула по сторонам. Еще раз огляделась, уже с тревогой — Игоря не было.
— Ушел, — сказала Ольга Ивановна. — Сколько ж тебя ждать…
— Давно?
— Да только что.
Юлька вылетела на крыльцо, растерянно озираясь, не зная, куда бежать — в какую сторону он мог пойти и далеко ли ушел…
— Привет.
Юлька обернулась — Игорь стоял сзади, привалившись спиной к стене, и с интересом наблюдал за ней. Юлька покраснела и опустила глаза, с досадой сжимая губы.
— Мириться будем? — улыбаясь, спросил Игорь.
— Нет! — упрямо ответила она.
— Куда мы идем? — сварливо спросила Юлька, когда они миновали Крымский мост. Игорь быстро шагал впереди, Юлька с недовольным видом плелась сзади. Время от времени Игорь поддергивал ее за руку, перебегая улицу.
— Как куда? — удивился он. — В загс! У предков отметились, пора оформлять отношения. Паспорт взяла?
— Нет.
— Как нет?! — схватился за голову Игорь. — Ну вот… Так гибнут прекрасные порывы… Все, жизнь не сложилась, сердце разбито — меняем программу! Тогда загс в другой раз, а пока — свадебное фото! — он указал на огороженный пятачок перед воротами Парка культуры.
Здесь теснились огромные, в человеческий рост, куклы: Волк и Заяц, Винни-Пух, Гном, Обезьяна на пальме. Бородатый фотограф снимал дорогой камерой двух близнецов в обнимку с Гномом, родители ждали за кадром. Рядом на мольберте висели рекламные снимки.
— Вот! — Игорь взял один, показал Юльке. — Весомо, грубо, зримо! Искусство должно нести радость народу. А не кучке хилых балетоманов… Уважаемые москвичи и гости столицы! — заорал он. — Цветное фото на фоне памятника архитектуры сталинского периода! Память на всю жизнь! Из настоящего — в будущее!
— Да хватит орать, клиентов распугаешь, — сказал фотограф, подходя и пожимая ему руку. Достал из дипломата видеокассеты, отдал Игорю, тот вытащил из сумки другие. — Последний Блиер. Вторая копия, но посмотреть стоит. Остальное развлекуха… У тебя что?
— «Город женщин»…
— Забирай сразу, я Феллини всего на экране смотрел.
— Это Рассел… Лилиан Ковани… Тут бельмондятина какая-то…
— Паркер не появлялся?
— Нет пока. Появится — свистну… Это Юля, — сказал Игорь, когда быстрый, привычный обмен кассетами закончился. — Юля — балерина.
Фотограф кивнул, глядя на молодых родителей с малышом, который со слезами рвался к Винни-Пуху.
— Увековечишь, мастер? — спросил Игорь.
— Сейчас, подожди, — фотограф направился к клиентам.
— Фото свадебного кортежа, — Игорь взгромоздился на фанерный автомобиль, покрутил руль. — Потом, — он простер руку в сторону парка, — мороженое, пирожное, качели, карусели, кегельбан…
— У меня увольнение на два часа, — сказала Юлька.
— Как два часа? — насторожился Игорь. — Погоди, какое увольнение? Вас что, просто так в город не выпускают?
Юлька покачала головой.
— Идиотизм какой-то… — растерялся Игорь. — А если опоздаешь?
— Замечание.
— И что дальше?
— Три замечания — выгоняют.
— Кадетский корпус… Так, жизнь не складывается — меняем программу! — Игорь схватил Юльку за руку и побежал, маша свободному такси.
— Эй!.. — развел руками вслед фотограф. — А увековечить?
— Халтурщик! — закричал на бегу Игорь. — Ты променял свой талант на деньги! Ты потакаешь низменным вкусам! Мы — за высокое искусство!
— Куда? — упиралась Юлька.
— Там хорошо, — Игорь почти насильно запихнул ее в такси. — Вперед, шеф! На Патриаршие!..
В старом доме у Патриарших прудов с обвалившейся лепниной и вензелем владельца на фасаде они поднялись на второй этаж. Двери здесь, видимо, никогда не запирались. Игорь втащил Юльку в прихожую, заваленную куртками, шубами, дубленками, и повел по огромной, запутанной, как лабиринт, коммуналке. Всюду были толпы пестрого народа, в вечерних туалетах и затрапезных свитерах вперемешку, откуда-то слышалась английская речь, кругом лежали холсты, стояли подрамники и гипсовые головы.
— Жильцов выперли… Привет! Женька тут?.. Ремонт, под какую-то контору, а его леваки заняли. Такой вертеп советского авангарда… — объяснял на ходу Игорь, одновременно с кем-то здороваясь, кивая, пожимая руки. — «Бубновый валет» такой… Здорово! Женька здесь?.. Весь дом… Менты их штурмовали — ничего не могут сделать… Женьку не видел?..
У Юльки уже кружилась голова в этом водовороте.
Они наконец очутились в большой проходной зале, обставленной старой мебелью, где в креслах, на диване и прямо на полу сидели люди, пили вино, говорили все разом, нисколько не мешая друг другу. С Игорем поздоровались, но особого внимания на них с Юлькой никто не обратил — видно было, что свои люди здесь приходят и уходят, когда посчитают нужным.
— А-а! — истошно завопил вдруг долговязый стриженый парень. — Звезда советского балета! — тянуться было далеко, он залез коленями на журнальный столик и громко чмокнул ее в щеку.
— Это Валерка. Вы уже знакомы, — усмехнулся Игорь, отталкивая его.
— А где моя Лена? — спросил Валерка.
— Дома. То есть в интернате, — ответила Юлька.
— В следующий раз приходи с Леной.
Игорь усадил ее в продавленное кресло, сам сел на подлокотник. Им налили два стакана вина.
— Я не буду, — сказала Юлька.
— Ты действительно балерина? — спросил парень, сидящий на полу у стены в обнимку с гитарой.
— Учусь еще.
— Ноги специально выворачиваете? — спросил парень с гитарой. — Знак касты?
Юлька сидела, привычно развалив колени под широким шерстяным платьем и разведя носки в стороны. Она покраснела и сжала коленки.
— Вам удобно вот так? — сердито спросила она, скосив носки вовнутрь. — А мне неудобно, как вы. Суставы же развернуты.
— «Ах, эти ножки, ножки, ножки балерин, — негромко запел тот, подыгрывая на гитаре, — без вас бы я не смог прожить и день один…»
— А что, вам пить нельзя? — спросил другой.
— Просто не люблю.
— «…Ах, если бы я только, братцы, мог — я жизнь бы положил у этих ног!» — парень с гитарой неожиданно перешел на мелодию «маленьких лебедей».
— А правда, все балетные мужики — педики? — спросил другой.
— Все! Отстань! — торопливо сказал Игорь на секунду раньше, чем Юлька собралась ответить. — Женька, покажи, что еще натворил?
Женька, длинноволосый парень со смуглым, резким лицом, встал и направился в смежную комнату. Игорь повел Юльку следом.
В комнате-мастерской, где на всей небогатой мебели — стульях, столе, этажерке — пестрели следы засохшей краски, Женька, не выпуская сигарету изо рта, порылся в сваленных у стены холстах, выудил один, поставил на подрамник. Подождал, пока Юлька с Игорем оценят, поставил другой, третий.
Юлька осторожно склонила голову, пытаясь разобраться, где верх, где низ.
— Как?
Юлька неопределенно пожала плечами.
— Не нравится?
Юлька помедлила и решительно покачала головой.
— Почему?
— Непонятно.
— А что здесь понимать? Настроение… Вечер… Сумерки… А ты считаешь, все должно быть понятно, как «Летайте самолетами Аэрофлота»?
— Но вы же это рисовали для кого-то…
— Конечно, — улыбнулся Женька. — Для себя, любимого.
— Для себя — это не искусство, это самодеятельность, — заученно сказала Юлька.
— Да? — Женька почесал нос и глянул на Игоря. Тот не вмешивался в разговор и ухмылялся. — А-а… что такое искусство?
— Это десять процентов способностей и девяносто процентов работы, — упрямо сказала Юлька.
— Ну вот, уже и проценты пошли, — засмеялся Женька. — Это не искусство, это плановое хозяйство. Если бы я знал, что мне надо завтра встать к мольберту и отработать столько-то часов, я бы удавился… Понимаешь, это совдеповская идея — искусство для кого-то. Насильно осчастливить народ. А у меня нет мании величия, слава богу. Нравится кому-то — хорошо, не нравится — это дела не меняет…
Он говорил с тем терпеливым, доброжелательным участием, с которым объясняют ребенку очевидные вещи — например, почему днем светло, а ночью темно.
— Я в Бразилии был на карнавале: люди с утра до вечера танцевали на улице. Для себя. Вот это и есть искусство. А от звонка до звонка — это служба. Я не прав?
Юлька молчала.
— Ну вот я получаю удовольствие от того, что я делаю. А ты?.. Не от результата — на сцене, перед зрителем, — а от работы?..
Юлька по-прежнему молчала. Она никогда не думала, получает ли она удовольствие, пересиливая каждый день чугунную усталость под гестаповским взглядом Натальи.
— Значит, не нравится? — весело спросил Женька.
— Нет, — угрюмо сказала она.
— Ну, что ж делать… — Женька взял аэрозоль с краской и наискось перечеркнул картину жирной белой полосой.
— Зачем? — вскрикнула Юлька.
— Другую напишу. — Женька засмеялся, хлопнул Игоря по плечу и ушел в залу.