— Да так, ерунда… — не глядя ответила Юлька, с трудом сдерживая победную улыбку.
На прощанье девчонкам подарили по большому игрушечному медвежонку коале. Юлька получила своего и снова встала рядом с Натальей Сергеевной.
— Ну, как настроение? — спросила та.
Юлька засмеялась, пожала плечами.
— Еще бы, — усмехнулась Наталья Сергеевна. — Я, честно говоря, боялась, что ты, как услышишь про Австралию, забудешь и про Большой и про все на свете.
— Я просто подумала, что если они хотят меня пригласить, то пригласят и через год, — Юлька потерлась щекой о мягкую мордочку коалы. — А покупать девочку из училища и балерину из Большого — это разные вещи.
Наталья, поднесшая было зажигалку к сигарете, изумленно глянула на Юльку. Медленно покачала головой:
— А ты молодец, девочка…
В отель Наталья Сергеевна поехала со всеми вместе на автобусе. Юлька сидела рядом, держа на коленях медвежонка и рассыпающийся букет бархатных гвоздик.
Наталья долго молча смотрела в окно, на мозаику ночных огней.
— Я договорилась на фирме, — не оборачиваясь, негромко сказала она. — Тебе поменяли билет. Полетишь через Японию. Оттуда рейс на Хабаровск. Двадцатого вернешься в Москву. Поняла?
— Спасибо… — Такого подарка Юлька не ожидала.
— Давно дома не была? — по-прежнему глядя в окно, спросила Наталья Сергеевна.
— Восемь лет.
Педагогиня помолчала.
— Я, когда начинала в театре, три года мать не видела. Полтора часа на самолете. Некогда было… Если хочешь чего-то добиться, приходится переступать через людей… Сначала через себя. Потом через самых родных и близких… Сначала тяжело. Потом ожесточаешься.
— Я так не хочу, — тихо сказала Юлька.
Наталья Сергеевна жестко усмехнулась.
— Однако танцуешь вместо лучшей подруги — и ничего, уже не болит, верно?.. И у Титовой ни разу в больнице не была? Времени нет, правда?
Юлька опустила голову.
— А если честно, то и домой не очень хочется, — добавила Наталья.
— Очень… — шепотом сказала Юлька.
Педагогиня посмотрела на нее, снова усмехнулась и бросила ей на колени журнал:
— На, дома покажешь, — и отвернулась.
С яркой глянцевой обложки ослепительно улыбалась Юлька.
Кроме Юльки, в «кукурузнике» из Хабаровска летело человек шесть: солидный дядька в шляпе баюкал на коленях пухлый портфель — наверное, начальство из краевого управления; работяги с рудника, не дожидаясь взлета, начали резаться в карты; бабка гордо обнимала свой бесценный рюкзак, набитый буханками хлеба и сгущенкой. На входной двери красовалась строгая надпись: «Открывать дверь во время полета категорически запрещается!»
Дверца кабины была распахнута и привязана проволокой. Второй пилот, парень чуть старше Юльки, поглядывал на нее, явно нездешнюю — в белой куртке, свитере с австралийским звездным флагом, бордовых джинсах и новеньких кроссовках. Поймав ее взгляд, он подмигнул и похлопал ладонью по штурвалу: хочешь порулить?
Юлька засмеялась и кивнула, приняв за шутку, но парень затащил ее в кабину и усадил в кресло вместо себя. Первый пилот, пожилой мужик, улыбнулся, указал на правый штурвал:
— Держи! — крикнул он сквозь грохот мотора.
— Я не умею!
— Научим!
Юлька взялась за ребристые рукояти штурвала.
— Москвичка? — крикнул парень. — Я москвичей за километр узнаю! Гимнастка?
— Балерина!
— Ну-у! Не из Большого, случаем?
Юлька утвердительно кивнула. Парень присвистнул.
— Когда обратно?
— Двадцатого!
— Давай двадцать первого! Со мной полетишь!
Понятно было, что самолет ведет первый пилот, но все равно здорово было держать штурвал и видеть перед собой огромный горизонт. Внизу, под крыльями биплана проплывала тайга, ползли по раскисшему зимнику лесовозы, вдалеке пестрели крыши райцентра.
Самолет вдруг клюнул вниз, Юлька в ужасе вцепилась в штурвал, не зная, что делать. Летчики добродушно засмеялись:
— Проверка реакции!
Юльке повезло — прямо с самолета она успела на автобус, два раза в день идущий до Рудника. Старый раздрызганный «пазик», завывая мотором, полз по ступицу в грязи. Юлька сидела на продавленном кожаном сиденье, держась двумя руками, чтобы не слететь на пол от качки. Пассажиры искоса разглядывали яркую гостью.
— Не пойму что-то, — сказала наконец пожилая тетка, — ты Азаровых, что ль, дочка?
— Да.
— Так это ж Азаровых старшая! Москвичка! — оживился автобус.
— Юлька Азарова! Балерина!
— А я смотрю, вроде лицо знакомое, а вроде б и нет, — радостно запричитала тетка. — Дай, думаю, спрошу! Что ж ты так редко к матери? Сколько ж тебя не было?
— Восемь лет почти, — ответила другая. — Она уехала — тем летом завал на шахте был…
Сумасшедшая карусель гастролей, расцвеченные рекламой чужие города, международные аэропорты, зеркальные стены учебных залов, розовые хитоны и атласные ленты пуантов — все осталось в каком-то ином, нереальном мире, а здесь, в настоящем, осязаемом, гнулись под ногами скользкие дощатые мостки, переброшенные через весеннюю бездонную хлябь, неторопливо шагали люди в ватниках и резиновых сапогах, и возвышался за поселком рыжий дымящийся террикон.
Юлька поднялась на крыльцо. Навстречу ей выскочила Зойка — и с разбегу, как мчалась куда-то по своим делам, так и бросилась на шею.
— Юлька! Ты? Нет, правда, ты? Надолго?
— На три дня, — Юлька расцеловалась с сестрой. — Мать дома?
— Дома… — Зойка вдруг замялась.
Юлька шагнула в дом, удивляясь тому, каким он стал низким и тесным, — будто усох и в землю ушел, что ли? Весело, широко распахнула дверь в комнату — и застыла на пороге.
Мать сидела у стола, кормила грудью ребенка. Большой выпуклый лоб, темно-карие живые глаза, неистребимая азаровская порода. Сколько ему — месяца три? Значит, только после родов мать решилась написать ей об отце…
Так они и замерли все — Юлька, Зоя у нее за плечом, Катя, вышедшая из другой комнаты, мать. Даже младенец вдруг затих. И это — пропахший стиркой дом, пеленки, висящие крест-накрест по комнате, осунувшееся от недосыпания лицо матери и ее виноватый взгляд, и красные пятна диатеза на пухлых детских щеках — тоже было из реального, настоящего мира.
Юлька наконец очнулась, прошла в комнату, поцеловала мать, кивнула:
— Брат?
— Сестричка, — мать облегченно улыбнулась. — Мария.
Сестры бросились распаковывать Юлькину сумку, доставать подарки.
К вечеру в доме стали собираться соседи: кто мимо проходил, кто за солью заглянул — вскоре «проходивших мимо» было уже человек двадцать, на столе появилась водка и закуска. Юлька сидела во главе, рядом Зойка и Катя, похожие на сестру, как матрешки, — обе в новых австралийских футболках. Четвертая сестра болтала ногами в своей кроватке, таращилась вокруг, ошалев от невиданного наплыва людей.
— Ты что ж, видела все это или так купила? — спросил тощий дед в очках, разглядывая снимки.
— Конечно, видела. Это же фотографии, не открытки. Просто на «Кодаке» напечатаны, краски яркие. Вот это из моего номера, из окна сняли. Я в «Интерконтинентале» на двадцать четвертом этаже жила… — начала было Юлька.
— Ты главное скажи, — перебил какой-то мужик. — Кенгуру видела?
— Видела. Мы в национальный парк…
— Карман есть? — снова перебил мужик.
— Есть, — озадаченно ответила Юлька.
— Значит, все в порядке! Можно жить!.. У меня червонец за подкладку завалился, — обернулся он к соседу, — гадюка говорит: заначил!..
— Да расскажи толком про Австралию-то! — не унимался дед.
— Как другая планета, — начала Юлька. — Все наоборот. Даже машины по другой стороне ездят. Я на переходе во все стороны смотрела, — не поймешь, откуда появится. Один раз идем с девчонками по Пит-стрит — это центральная улица в Сити…
— Да что тебе Австралия, дед! — крикнул здоровенный усатый малый, уже изрядно набравшийся. — Что она есть, что нет! Ты в Хабаровске-то когда последний раз был?.. Ты вот скажи лучше, — прищурился он на Юльку, — правда, что народное звание не присвоят, если пяти мужей не было? — Он захохотал.
— Уймись, кобель! — замахнулась на него соседка.
Юлька досадливо сжала губы. Она не так представляла себе встречу с земляками, когда летела сюда через полмира. Собрались послушать про Австралию — так слушайте о том, чего сами никогда в жизни не увидите.
А ей рта не давали открыть, говорили все разом — о талонах на сахар, о рассаде, Горбачеве и ценах. Обновы для матери и сестер обсудили и не одобрили: «Пестровато будет». Фрукты тоже не произвели впечатления: авокадо — «паштет в кожуре», киви — «ничего, но яблоки не хуже будут», папайя и вовсе — «мыло земляничное».
— Юль! Юль! — давно пыталась докричаться до нее через стол конопатая девчонка. — Ты скажи — носят-то там чо?
— Да тебе-то что? Ты все равно здесь такого не купишь, — грубовато ответила Юлька.
— А вас по какой диете кормят там? — спросила другая.
— А?.. — Юлька глянула в окно и поднялась, стала проталкиваться к двери.
Мать попыталась остановить ее, махнула рукой и крикнула:
— Чего стаканы пустые? Витька, осталось там чего? Наливай…
Никто не обратил особого внимания на Юлькин уход.
Она вышла на крыльцо, притворила за собой дверь и встала, уперев кулаки в пояс. От калитки размашисто шагал моложавый красивый мужик, держа на отлете букет невесть откуда взявшихся в Руднике гвоздик. Он остановился перед Юлькой.
— Чего надо? — спросила она.
— Чего надо? — улыбнулся он. — На старшую вот пришел посмотреть. Имею право?
— Не имеешь, — отрезала Юлька. — Вали к своей бухгалтерше.
— Что ж ты такая суровая, Юлька? Сто лет уж…
— Вали, я сказала! И не ходи сюда больше, все равно ничего не выходишь. Даже если мать разжалобишь — все равно, приеду и выгоню!
— Ну пусти, Юлька, — улыбнулся отец. — Не позорь перед людьми-то…
— Перебьешься. Мать вытерпела… Иди, говорю! Полено сейчас возьму — на всю жизнь опозоришься!