Прежде чем я успел что-нибудь ответить, Кусти крикнул:
— А теперь выкладывай, что там в шифровке! Еще с этим трать время. Ребята из третьего отряда каждую минуту могут быть здесь.
Я заметил, что Хельви с интересом смотрит на меня. Неужели и она ждет, чтобы я… Вот тебе раз! И не поверил бы.
Я хотел уже крикнуть, что зашифровано в последнем, и самом сложном пакете. Хотел уже сказать… Но сперва решил еще раз посмотреть на Хельви. Радостно и стыдливо поднял глаза. А сам подумал:
«Ради тебя я делаю это… это… А что «это»?» — вдруг ударило мне в голову.
— Ну! — торопил Рейго.
— Чего тянешь! — заворчал Кусти.
Хельви все еще улыбалась. Будто улыбка приклеилась ей на лицо.
И вдруг я понял, какая это была улыбка. Так смотрят на дрессированную собачку, которая тут же за конфетку начнет выкидывать трюки. Хельви была уверена в своей победе. Я чувствовал, что она считает меня круглым нулем. Об этом говорили валявшиеся передо мной во мху конфеты. Красивые на вид, но приторно сладкие. Да и жажда мучила меня. Я хотел пить. Хотел холодной, лучистой, тихо и весело журчащей воды.
— Уходите отсюда, — сказал я невозмутимым голосом. — Ребята из третьего придут и сразу увидят, где я нахожусь…
Они пошли к лесу. Ворчали, ругались, угрожали.
Я глянул вверх. Ярко-белые облака-корабли по-прежнему плыли над самой сосной. И опять казалось странным, что они не зацепляются, не оставляют на ветках белой пушистой бахромы. Казалось-то казалось, только я знал, что этого никогда не случится. «Девять тысяч девятьсот девяносто — это страшно большая ошибка, — думал я про себя. — А могут закрасться еще большие ошибки. Намного большие!»
Когда я думал об этом, у меня здорово поднялось настроение оттого, что наши там возле леса ломают головы над последней шифровкой.
Одна забота: что делать с этими конфетами? Оставить здесь? Закинуть в лес? Взять и торжественно вернуть владелице?
Этот вопрос разрешил третий отряд, который все их до последней съел.
Когда я был сенсацией
Я вышел из школьных ворот на улицу. На тротуаре была гололедица. Приближалась старушка с сумкой. И прямо возле меня поскользнулась и упала. Сумка описала в воздухе красивую дугу. Два длинных тонких батона вырвались на свободу и, весело вертясь, некоторое время неслись по улице.
Картина была довольно смешной. Так и хотелось рассмеяться. Но я сделал серьезный вид, помог старушке подняться и собрал ее батоны в сумку. Старушка сказала, что я хороший мальчик, спросила, что разве у школы нет песка, и… Мы уже расходились, как появилась Стенная Газета. Не какой-нибудь там фанерный стенд для заметок и карикатур, а ее редактор Кусти, которого все мы зовем Стенной Газетой. Потому что стенная газета была душою Кусти. Как для иного футбол, марки или похвальба. Просит Кусти нас написать в газету. Отвечаем «да-да» и спокойно оставляем без внимания. Потому что в последнюю минуту Кусти все равно сам все сделает. И с преогромным удовольствием. Одно время мы наш «Факел» даже называли «Газетой Кусти».
А как наш редактор любит сенсации и необычайные происшествия! Я часто задумывался, откуда он все эти тайные дела и потрясающие истории выкапывает. И отчего это он ни от кого не получает взбучки.
И вот появляется вдруг этот самый Кусти. Подскакивает ко мне и кричит:
— Интервью! Совсем короткое интервью! Вопрос первый: «О чем ты думал в тот миг, когда поспешил на помощь несчастной старушке?»
В руках Кусти уже мелькнули блокнот и ручка.
— Подумал — вот смехота! — ответил я, улыбаясь.
— Ах, так… — заморгал Кусти. — Вон что… А раньше ты проявлял желание помочь кому-нибудь?
— Проявлять не проявлял, а задний ход давал! — довольно зло ответил я.
— Ах, так… — переварил Кусти и этот мой ответ. — Вон что… А в детстве ты ощущал потребность помогать другим?
— Еще как ощущал. Конфеты соседского мальчишки всегда до последней съедал!
Кусти приготовился было еще о чем-то спросить, но я дал деру.
На следующий день в школе мне сразу же бросилась в глаза огромная толпа у стенной газеты. Из любопытства я тоже протиснулся ближе. И что же увидел!
Половина стенда была освобождена, и там была помещена единственная длиннющая заметка. Толстенными, в палец, буквами был выведен заголовок:
ААДУ КАРУ — НАМ ПРИМЕР!
Не знаю, побледнел я или покраснел. Но какая-то волна охватила меня. Потому что Ааду Кару — это же я сам!
После заголовка в глаза бросался огромный рисунок. На нем был изображен мальчишка с шишкастой головой. На шее у него был повязан галстук, по крайней мере со столовую скатерть. Напротив парнишки стояла копнообразная женщина. Копна пожимала правую руку мальчишки, а левой рукой он отдавал салют. Между двумя этими фигурами стояла сумка, из которой, будто головки снарядов, выглядывали десятки булок.
Изо рта копны исходил такой текст:
«Благодарю тебя от имени всех пенсионеров нашего города! Ты настоящий пионер, во всех отношениях достойный народа! Ты настоящий пионер, во всех отношениях достойный носить почетное звание пионера!»
А изо рта несуразного мальчишки исходили такие слова:
«Я, пионер Ааду Кару, клянусь вам, что я всегда готов!»
Готовность эту я чувствовал в себе и сейчас. Если бы Кусти попался мне на глаза, с ним непременно случилось бы что-нибудь ужасное. Но так как его не было, то я взялся читать заметку.
Там было написано, что Ааду Кару уже в дошкольном возрасте помогал всегда всем соседским мальчишкам и что вся улица называла его нежно «Наш Аадушка». И что у этого Ааду Кару теперь самый несчастливый день тот, когда ему не удается кого-нибудь спасти, оказать кому-нибудь помощь или кого-нибудь подсадить на «скорую». И наконец, как он душераздирающе вскрикнул при виде падающей старушки, как он с опасностью для жизни бросился на льдистый тротуар, протянул упавшей старушке свою мужественную пионерскую руку.
Я тихонечко выбрался из ребячьей толпы и шмыгнул в свой класс. Тут все смотрели на меня как на новенького, и я не знал, куда глаза девать.
После уроков был экстренный сбор звена. Звеньевой все время похлопывал меня по плечу и без конца повторял, что я честь и гордость звена и первый ученик, который прославился на всю школу. После чего меня выбрали командиром тимуровцев. Единогласно и впопыхах, потому что всем хотелось домой.
— А-а… а-а… — заикался я, когда все — шмыг-шмыг — ринулись мимо меня к двери.
— А где же эти тимуровцы? — гаркнул я ему вслед.
Звеньевой просунул голову в дверь и бросил:
— Вожак сделает, соберет, сорганизует, состимурирует! Пока!
На другой день после уроков был сбор совета дружины. Председатель говорил, что я честь и гордость дружины и что с того, кто на многое способен, и спрос больший, и что мне следует доверить достойный пост, и все такое. Кусти сидел возле председателя с таким видом, будто он изобрел человека.
И тогда меня избрали председателем «Клуба добрых дел». Единогласно и мигом, потому что совет дружины спешил домой.
— А-а… а-а… — начал я снова заикаться.
И у председателя совета дружины нашлось все же столько времени, чтобы на ходу сказать мне:
— Клуб нужно организовать, и это дело председателя. Давай действуй! Раз-два-три!
На третий день меня единогласно и мигом избрали председателем пионерского прожектора. Того самого, который уже давно угас.
На четвертый день меня единогласно и мигом направили в школу актива Дома пионеров.
На пятый — послали в библиотеку приводить в порядок книги.
На шестой меня, как активиста, выдвинули в члены городского пионерского штаба.
На седьмой день было воскресенье. На восьмой и девятый никуда не посылали, потому что я со страху сачканул. На десятый день я пробрался в школу. Длиннющая заметка со стенда исчезла.
На одиннадцатый день грянул гром. На первой перемене спросили, где «Клуб добрых дел». На второй потребовали сказать, где пионерский прожектор. На третьей рявкнули, почему бездействуют тимуровцы. На четвертой гаркнули, почему я не посещаю школу актива. На пятой перемене ничего уже не спрашивали. Но после шестого урока совет дружины вынес мне выговор, так как выяснилось, что я успевал лишь по вечерам переплетать в библиотеке книги.
Решение приняли единогласно и мигом, всем хотелось домой.
Я вышел из школьных ворот на улицу. На тротуаре блестел непосыпанный песком лед. Приближалась старушка с сумкой в руке. И прямо около меня поскользнулась и упала. Булки выскочили из сумки и покатились по тротуару, будто вырвавшиеся лыжи.
Я помог старушке подняться и засунул ее булки обратно в сумку.
Кусти безмолвно прошел мимо. Он, наверное, и не видел, что произошло. Это было вполне понятно. Ведь из меня уже сделали сенсацию и активиста. Я бросился вслед за Кусти, потому что у меня вдруг зачесались кулаки. Может, оттого, что я еще хорошенько не поблагодарил его за выговор!
Мне страшно
Можете себе представить — меня назначили вожатым октябрят! Просто назначили, другого слова и не подберешь. Стоило председателю совета отряда назвать мое имя, как все тут же подняли руки. Я, конечно, понимаю: просто все были рады, что их миновал этот удар.
Я пробовал возражать, но куда там!
— Ты однажды починил велосипед нянечкиному Юссю. Ты с этими проказниками умеешь обращаться!
Починил. Конечно, починил. А что мне оставалось делать? Я попробовал проехать на Юссиной трехколеске, а спицы возьми и скривись… Только лицо у Юсся скривилось еще больше. Наплывали слезы и неприятности.
— Ты и Ильме помог спуститься с крыши сарая!
Да, помог. Но сперва я посадил ее туда, чтобы посмотреть, что она будет там делать. Ничего особого делать не стала, взялась реветь. Что мне еще оставалось, как не снять девчонку с сарая!
Начни тут на сборе отряда объяснять оборотную сторону дела! Я умолк и вот таким образом стал вожатым звездочки.