— Дорогие ребята! — говорит сияющая старшая пионервожатая. В ее словах звучит ощутимая доля гордости и умиления. — У меня есть для вас хорошая, необыкновенно хорошая новость! Наша всеми любимая и уважаемая Лайли, наш волевой председатель совета дружины удостоена почетной грамоты…
В зале вспыхивают овации. Ребята вовсю аплодируют. Аплодируют учителя и гость с орденскими планками.
Пионервожатая отбивает ладонями такт:
— Б-р-а-в-о! Браво! Браво! Браво! — шумно скандирует зал.
Уже бегут по залу председатели отрядов. Они несут цветы. Вместе получается десять больших букетов. У Лайли полная охапка цветов.
Радость, огромная радость, наполняет ее. Это прекрасно, радость захватывает дух. Лайли зарывается лицом в цветы и вбирает их нежный аромат. Щеки ее пылают, грудь поднимается и опускается.
— Скоро нашу Лайли пошлют с поездом дружбы в ГДР, — слышит она умиленный голос старшей пионервожатой.
И вдруг цветы теряют свой запах и цвет, вдруг голос старшей пионервожатой исчезает куда-то за пределы слышимости…
Они стоят напротив по разные стороны ограды, и Райво говорит:
— Да, это правда, меня отправляют в колонию.
Это было всего час назад. Как раз незадолго до сбора, когда она, Лайли, спешила домой на обед и около детской площадки столкнулась с Райво.
Взгляд у Райво был жесткий. Был, конечно, был, хотя он старался скрыть это, хотя смотрел все время в сторону.
Так он сказал. Потом они замолчали. Шли по краю песочницы и молчали. Скакали по квадратам начерченных на асфальте классиков и молчали.
— Ну, я пошел… — сказал наконец Райво и принялся ломать оказавшуюся в руках ветку. Глаза его были опущены, и при этом ни разу не глянул на Лайли.
Она, Лайли, не ответила ни слова, потому что не могла овладеть своим голосом. Что-то тяжелое и щемящее сдавило его.
Так они и прошли безмолвно каждый в свою комнату.
«Поговорить, поговорить, поговорить!» — вдруг отчаянно загудело внутри. Она ворвалась в комнату и крикнула матери:
— Райво отправляют в колонию!
Она готова была броситься матери на шею, чтобы найти опору. Какое-то бессилие завладело ею.
Но мать приподняла брови и сказала:
— Почему это тебя так волнует?
И это отчаянное гудение сдавило щемящей тяжестью, которая опустилась рядом с бессилием, и Лайли просто удивилась: откуда ей взять силы, чтобы нести и то и другое? В таком состоянии она пообедала, вернулась в школу, скомандовала дружине «Смирно»… Но когда начались рапорты, это отчаянное гудение возникло вновь и потребовало:
«Поговорить! Поговорить! Поговорить! С кем-нибудь поговорить!»
С кем?
Все с ней считаются. Все уважают.
Поговорить! С кем?
Все ее слушаются. Все хвалят ее.
Поговорить! С кем?..
Гость рассказывает о далеких днях Великой Отечественной войны, о солдатской дружбе…
Поговорить! С кем?
— Дружина! Равняйся! Смирно! Знамя дружины вынести!
Торжественная линейка закончилась. Лайли забирает свои цветы и грамоту.
— О, поездом дружбы в Германию! Не загордись! — говорит кто-то.
— Нет… — отзывается Лайли.
— Завтра сбор совета дружины? — спрашивает другая.
— Да… — отвечает Лайли.
— Репетиция ансамбля. Не забудь! — кричит третья.
— Нет… — кивает она.
— Ну и счастливица! — завидует четвертая.
— А мы выполнили план по макулатуре! — хвастается пятая.
— Завтра придет фотограф из «Сяде», — сообщает шестая.
— Почетную повесь на стену! — советует седьмая.
Неожиданно Лайли вскидывает руки и зажимает уши. Цветы и грамота падают на пол. Она выбегает из зала.
— Господи, что это с Лайли! — восклицает старшая пионервожатая. — От радости помешалась или…
Все громко смеются.
Лайли сбегает по лестнице, выбегает через раздевалку во двор. Там стоит Сальме. Она подходит к Лайли и говорит:
— Я ждала тебя. С тобой еще днем что-то произошло. Я хотела спросить, но ты все в бегах…
В тот вечер желтая скамейка за кустами жасмина была дотемна занята.
Пощечина
Вагон, как всегда, был полон. Кто читал, кто переговаривался, кто-то дремал, кто-то поглядывал в окно. И в этом не было ничего необычного. Единственное отличие состояло, возможно, в том, что среди пассажиров на этот раз было много детей. Мальчишек и девчонок. Шестой пионерский отряд ехал на экскурсию, которой был премирован.
В коридоре школы висела большая таблица. Больше всего красных кружочков там именно в графе шестого отряда. За общественную работу, за сбор макулатуры, за порядок в классе, за тимуровскую работу… Внизу таблицы красным кружочкам дано пояснение — ПП, что, в свою очередь, расшифровывается, как полный порядок. А это значит, что лучше не сделаешь. Такая оценка, конечно, завышена, потому что каждое дело можно сделать и еще чуточку лучше…
Так как ребят в вагоне было больше обычного и это были уже не малыши, а, по всей вероятности, семиклассники, то и некоторые взрослые стали приглядываться более внимательно. Чем же это молодое поколение живет? Всякое о них говорят. Что бессовестные, и хулиганье, и… А сейчас вон их сколько перед глазами, да и времени хватает, можно понаблюдать.
Кое-кто из пассажиров перестал читать объявления, другой дремать, третий смотреть в окно.
Строгая средних лет дама повернулась вполоборота на скамейке. Так было удобнее смотреть в сторону противоположного окна. На другой стороне прохода сидело шестеро ребятишек. На одной скамейке три мальчика. На другой две девочки и мальчишка. Трое подростков выглядели чуточку старше, и строгая дама сделала вывод, что они вовсе и не из ребячьей группы. Просто оказались рядом.
Надо сказать, что тут дама оказалась права. «Совсем еще маленькие, едва по двенадцати», — определила дама возраст двух девочек и, мальчишки.
И тут она почти что угадала… Тринадцатого дня рождения никто из них еще не справлял.
Строгая дама отметила, что троица парней довольно оживленно переговаривается и жестикулирует. Они все время поглядывали на сидящих напротив, весело смеялись, переговаривались…
«Смотри, как мило они разговаривают с младшими», — сделала дама новый вывод. Но тут она ошиблась.
Ребята помладше почему-то не реагировали. Больше того, они даже замкнулись. Краснощекий мальчишка, насупившись, смотрел в окно. Худенькая девочка, опустив глаза, сидела, сложив руки на коленях. Лишь высокая, в очках, девочка пристально и чуточку как бы через плечо смотрела на говорящих. Но и она не произнесла ни слова.
Вагон гудел, колеса постукивали.
«Ни слова не разберешь, — посетовала строгая средних лет дама и вздохнула: — Этот грохот может у человека все нервы выесть!»
Колеса грохотали на стыках. Вагон гудел, как концертная раковина. Но слова и смех троицы слышались отчетливо.
Сидящий напротив хмурого Андреса парень сказал:
— Смотри-ка, и детсад усадили в вагон!
Второй вспомнил о сосках, третий о ночных горшочках…
Так уже порядочное время перемывали косточки детскому саду. Вскоре от оценки общего положения перешли к детальному разбору тех, кто сидел напротив. Сперва принялись за девчонок.
— Жуткая жердь, и слепая еще. — Это относилось к Лейде, которая была в очках.
Сидящий напротив Айли парень хихикнул:
— Во, маменькина дочка тоже здесь, ручки между коленочек, прямо дева невинная!
Насмешник открыл было снова рот, чтобы сказать еще что-нибудь и о Лейде, но, встретив презрительный взгляд девочки, только произнес: «Ха-ха-ха…» И опять принялся за Айли.
Андрес не отрывал взгляда от окна.
Он сидел прямо как палка. Сжатые в кулаки руки были засунуты в карманы брюк.
За мутными оконными стеклами проплыли опушки, серые крыши хуторских построек, дороги с запыленными машинами.
Картина была скучная. Но Андресу не хотелось оборачиваться. Тогда бы он снова увидел того же сидевшего напротив пошляка с усиками. Он только что кончил рассуждать о хилом кавалере и двух его барышнях. Андрес не знал, как ему реагировать, лишь почувствовал, как горячая волна бессилия невольно охватила его щеки и шею.
Вдруг этот усатик скажет еще что-нибудь… о нем или… о девочках. Совестно… Стыдно! Стыдно перед Айли и Лейдой. Особенно перед Айли… Но что ему ответить. Не каждый может говорить пошлость и бить по морде…
— Нос все равно что крючок, хоть пальто и зонтик вешай, — услышал Андрес, он знал, что это про Айли.
— Размер туфель — ящик из-под гвоздей. — Это было в адрес Лейды, но больше ее не касались. Наверное, перестала интересовать.
Что? Что делать?
Кулаки Андреса были до того сжаты, что побелели, наверное, костяшки пальцев.
Вдруг Андрес почувствовал, что кто-то наступает ему на ноги и бесцеремонно их отпихивает. Он глянул вниз. Троица далеко вытянула свои ножищи. Они доставали до скамейки Андреса, Айли и Лейды. Сидеть было ужасно неудобно. Особенно Айли, которая сидела посередине и не могла двинуться.
Андрес понимал, что он должен что-то предпринять. Как-то помочь Айли. Так больше продолжаться не может! Но как помочь? Прикрикнуть, так они и ухом не поведут. Попросить — тем более. Длинноногая троица только бы потешилась. Ответила бы смехом и вздором, и все осталось бы по-прежнему, все равно неслись бы оскорбительные замечания и все равно было бы неудобно сидеть…
Андрес мельком взглянул на Айли.
Она все так же сидела опустив глаза. Руки ее лежали на коленях. Они были крепко сцеплены. Пальцы были слегка лиловато-синими и какими-то жалкими и беспомощными. Руки будто ждали, чтобы кто-нибудь согрел их, взял бы в свои ладони и погладил.
Эти руки и эта уклоненная голова опечалили Андреса. Так опечалили, что он не мог смотреть на них и снова перевел взгляд на окно.
Но за мутными стеклами уже не было леса, не было домов и белых дорог. Виделось только лицо Айли, с ее большими голубыми глазами, носом пуговкой и круглым подбородком. Все это обрамляли длинные мокрые светло-желтые волосы. И лицо это так радостно смеялось, потому что Андрес догонял Айли, и они вместе ринутся с моста в реку.