Близнецы ушли вмѣстѣ съ Бэкстономъ, а Томъ Дрисколль присоединился къ нимъ самопроизвольно, такъ какъ его никто не приглашалъ.
Издали уже бросалась въ глаза длинная колыхавшаяся линія зажженныхъ факеловъ, тянувшаяся сверху внизъ по главной городской улицѣ, откуда доносился глухой барабанный бой, бряцанье литавръ, визгливо завываніе нѣсколькихъ флейтъ и слабые отголоски отдаленныхъ ура. Хвостъ процессіи взбирался уже по лѣстницѣ верхняго этажа гостинаго двора, когда итальянскіе графы-близнецы еще только подходили къ этому зданію. Войдя въ залъ, они нашли его переполненнымъ людьми, факелами, дымомъ, шумомъ и восторженннымъ гамомъ. Близнецовъ, равно какъ и неразлучнаго съ ними Тома Дрисколля, Бэкстонъ провелъ на эстраду и сдалъ тамъ, среди бурныхъ привѣтственныхъ возгласовъ предсѣдателю сходки. Какъ только шумъ нѣсколько стихъ, предсѣдатель внесъ слѣдующую резолюцію: «Безатлогательно избрать знаменитыхъ гостей, путемъ торжественнаго привѣтствія, въ члены нашей достославной партіи, являющейся раемъ для свободолюбивыхъ и гибелью для рабовъ».
Эта краснорѣчивая резолюція снова открыла шлюзы шумной восторженности, причемъ братья-близнецы немедленно же оказались избранными съ самымъ трогательнымъ единодушіемъ въ члены ромовой партіи. Вслѣдъ за тѣмъ поднялась цѣлая буря возгласовъ:
— Смочить ихъ, смочить хорошенько! Пропустить имъ за галстухи!
Обоимъ братьямъ близнецамъ подали большія рюмки, до краевъ полныя водки. Луиджи поднялъ свою рюмку надъ головой, граціознымъ движеніемъ руки поклонился этой рюмкой всему собранію и поднесъ ее къ губамъ. Анджело, напротивъ того, поставилъ свою рюмку на столъ. Снова поднялись бурные крики:
— Отчего жь не пьетъ другой? Ужъ не собирается ли блондинъ намъ измѣнить? Потрудитесь объясниться!
Наведя требуемыя справки, предсѣдатель доложилъ:
— Мы, господа, сдѣлали прискорбный промахъ: оказывается, что графъ Анджело Капелли держится противоположныхъ намъ воззрѣній! Онъ вовсе не употребляетъ спиртныхъ напитковъ и не предполагалъ добиваться избранія въ члены нашей партіи, а потому желаетъ пересмотра своего избранія. Какъ угодно рѣшить на этотъ счетъ сходкѣ?
Весь залъ огласился хохотомъ, къ которому въ достаточной дозѣ примѣшивались свистки и мяуканье, но энергическое употребленіе предсѣдательскаго звонка возстановило подъ конецъ нѣчто вродѣ спокойствія и порядка. Тогда, кто-то изъ толпы объявилъ, что хотя очень сожалѣетъ о сдѣланномъ промахѣ, но считаетъ исправленіе его невозможнымъ въ нынѣшнее засѣданіе. По существующимъ обычаямъ, это можно сдѣлать лишь въ слѣдующее засѣданіе. Онъ не предлагаетъ никакой резолюціи, такъ какъ ея въ данномъ случаѣ не требуется, но желалъ бы извиниться передъ джентльмэномъ отъ лица всего собранія и въ тоже время увѣрить джентльмена, что, поскольку это будетъ зависѣть отъ Сыновъ Свободы, они постараются сдѣлать временную принадлежность джентльмэна къ ихъ партіи для него пріятной.
Рѣчь эта была встрѣчена громкими рукоплесканіями и возгласами:
— Умно сказано! Что правда, то правда! Онъ хоть и не пьющій, а всетаки славный малый! Выпьемте за его здоровье! Провозгласимъ ему здравицу и осушимъ рюмки до дна.
Розданы были рюмки и всѣ на эстрадѣ выпили за здоровье Анджело. Вся сходка тѣмъ временемъ ревѣла:
— Онъ веселый славный малый!
За него пріятно пить!
Онъ веселый славный малый!
Многи лѣта ему жить!
Томъ Дрисколль тоже выпилъ здравицу, полагавшуюся по уставу. Это была вторая рюмка, такъ какъ онъ передъ тѣмъ успѣлъ уже осушить рюмку Анджело, въ то самое мгновеніе, когда непьющій графъ поставилъ ее на столъ. Двѣ рюмки крѣпчайшей водки привели его въ развеселое состояніе, граничившее почти съ невмѣняемостью. Онъ началъ принимать весьма оживленное и выдающееся участіе въ сходкѣ, особенно же по части свистковъ, мяуканья и болѣе или менѣе остроумныхъ замѣчаній на рѣчи ораторовъ.
Предсѣдатель все еще стоялъ на эстрадѣ вмѣстѣ съ обоими графами Капелли. Необыкновенно близкое сходство между братьями-близнецами пробудило остроуміе Тома Дрисколля. Въ ту самую минуту когда предсѣдатель началъ говорить рѣчь, Томъ выступилъ въ свою очередь впередъ и, обращаясь къ присутствующимъ съ довѣрчивостью пьянаго парня, объявилъ:
— Ребята, я вношу предложеніе, чтобы онъ замолчалъ и предоставилъ слово этимъ…
Непечатное выраженіе, замѣненное здѣсь многоточіемъ произвело большой эффектъ и вызвало въ залѣ громкій взрывъ хохота.
Южная кровь Луиджи мгновенно дошла до точки кипѣнія тѣмъ болѣе что оскорбленіе было нанесено ему и брату въ присутствіи четырехсотъ постороннихъ лицъ. Оставлять подобное оскорбленіе безнаказаннымъ, или же откладывать возмездіе за него хоть на минуту, было не въ натурѣ молодого графа. Сдѣлавъ шага два въ сторону, онъ остановился позади ничего не подозрѣвавшаго шутника, а затѣмъ, отступивъ шагъ назадъ, угостилъ Тома пониже спины такимъ богатырскимъ пинкомъ, что бѣдняга взвился на воздухъ, перелетѣлъ черезъ рампу и очутился на головахъ передняго ряда Сыновъ Свободы.
Человѣку даже и въ трезвомъ видѣ наврядъ ли будетъ особенно пріятно, если кто-либо изъ его ближнихъ свалится ему ни съ того, ни съ сего, какъ снѣгъ на голову; человѣкъ же успѣвшій подвыпить не приминетъ въ такомъ случаѣ выразить свое негодованіе дѣйствіемъ. Въ гнѣздѣ Сыновъ Свободы, на которое свалился Томъ Дрисколль, не нашлось ни одного трезваго птенца. Весьма вѣроятно даже, что во всемъ залѣ не было за исключеніемъ графа Анджело, ни одного вполнѣ трезваго человѣка. Не мудрено поэтому, что первый рядъ Сыновъ Свободы, въ порывѣ негодованія, швырнулъ Тома на головы второго ряда, который, препроводивъ бѣднягу дальше, принялся немедленно обработывать кулаками первый рядъ, угостившій его столь не желаннымъ подаркомъ. Третій, четвертый и всѣ слѣдующіе ряды поступали соотвѣтственно такимъ же образомъ. По мѣрѣ того, какъ Дрисколль, въ бурномъ своемъ воздушномъ полетѣ, подвигался къ дверямъ, онъ оставлялъ за собою все расширявшееся поле ожесточенной битвы, подъ аккомпаниментъ бѣшеной пьяной ругани. Факелы, рядъ за рядомъ, валились на полъ; подъ конецъ раздались отчаянные крики: «Пожаръ, горимъ!», заглушившіе собою неистовый звонъ предсѣдательскаго колокольчика, ревъ разъяренныхъ голосовъ и трескъ подламывающихся скамеекъ.
Драка мгновенно прекратилась. Проклятія и брань сразу умолкли. Настало мгновеніе, когда шумъ и гамъ смѣнились мертвымъ затишьемъ. Это былъ штиль, заступившій мѣсто бури. Затѣмъ, сразу же, въ толпѣ снова проснулись жизнь и энергія. Она заколыхалась и хлынула изъ горѣвшаго зала. Окраины ея словно таяли, вытекая сквозь окна и двери. Одновременно съ этимъ внутреннее давленіе постепенно ослабѣвало.
Никогда еще пожарная команда не являлась такъ быстро на выручку. Дѣло въ томъ, что на этотъ разъ ей почти не пришлось перемѣщаться, такъ какъ главная ея квартира находилась тутъ-же, въ заднемъ флигелѣ гостинаго двора. Пожарная команда состояла изъ двухъ ротъ: машинной, дѣйствовавшей трубами, и рабочей, съ баграми, топорами и лѣстницами. Половина каждой роты была навербована изъ ромовиковъ, а другая изъ враговъ рома, что вполнѣ согласовалось съ тогдашвимъ нравственнымъ и политическимъ распредѣленіемъ партій на Даусоновой пристани. Въ казармахъ дежурило достаточное число враговъ рома, для того, чтобы привести въ дѣйствіе насосъ и придвинуть лѣстницы къ стѣнамъ горѣвшаго зданія. Черезъ какихъ-нибудь двѣ минуты пожарная команда успѣла уже облечься въ красныя рубашки и мѣдные шлемы (она никогда не совершала оффиціальныхъ подвиговъ въ неоффиціальныхъ костюмахъ). Въ то время, когда ромовики хлынули сквозь длинный рядъ оконъ верхняго этажа на крышу веранды гостинаго двора, избавители были уже наготовѣ встрѣтить ихъ могучей струею воды, которая смыла нѣсколькихъ несчастливцевъ съ крыши и чуть не утопила остальныхъ. Вода представлялась всетаки лучше огня, а потому ромовики продолжали выливаться непрерывными потоками на крышу сквозь окна большого зала, гдѣ происходила сходка. Ихъ продолжали безпощадно окачивать водою до тѣхъ поръ, пока залъ не опустѣлъ совсѣмъ. Тогда пожарные поднялись туда и затопили его такимъ количествомъ воды, которымъ можно было бы потушить въ сорокъ разъ большее количество огня, чѣмъ имѣлось тамъ въ наличности. Извѣстно, что пожарнымъ командамъ въ американскихъ провинціальныхъ городахъ рѣдко лишь представляется возможность проявить свою дѣятельность. Немудрено поэтому, что если выпадетъ благопріятный случай, то они пользуются имъ уже на совѣсть. Благоразумные и разсудительные обыватели такихъ провинціальныхъ городовъ страхуютъ поэтому свои дома не столько отъ огня, сколько отъ поврежденій, которыя могутъ быть нанесены пожарными командами.
ГЛАВА XII
«Что такое мужество? — Это способность сопротивляться страху и одерживать надъ нимъ верхъ, а вовсе не безстрашіе. Храбрость дѣлаетъ честь только тому, кто въ глубинѣ души немножко труситъ. Въ противномъ случаѣ совершенно ошибочно примѣнять такой почетный эпитетъ. Возьмемъ, напримѣръ, блоху. Если бы невѣдѣніе страха было равнозначущимъ мужеству, то она безъ сомнѣнія оказалась бы храбрѣйшею изъ всѣхъ тварей Божіихъ. Находитесь вы въ спящемъ, или же бодрствующемъ состояніи, безстрашная блоха нападаетъ на васъ, не обращая вниманія на то, что вы своимъ объемомъ и силою превосходите ее востолько же разъ во сколько соединенныя человѣческія арміи]превосходятъ могущество грудного младенца. Блоха денно и нощно живетъ подъ угрозою смерти, которая можетъ обрушиться на нее со всѣхъ сторонъ, а между тѣмъ это мужественное созданіе путешествуетъ но вашему тѣлу также безбоязненно, какъ человѣкъ, прогуливающійся по улицамъ города, которому за тысячу лѣтъ передъ тѣмъ угрожало землетрясеніе. Когда мы говоримъ про Клейва, Нельсона и Путнэма, „не знавшихъ, что такое страхъ, мы должны присоединить къ нимъ блоху и даже поставить ее во главѣ этихъ героевъ“.
Къ десяти часамъ вечера, въ пятницу, судья Дрисколль лежалъ уже въ постели и спалъ сномъ праведника. На другой день утромъ онъ, еще до разсвѣта, проснулся и отправился на рыбную ловлю со своимъ пріятелемъ Пемброкомъ Говардомъ. Оба они провели раннюю свою молодость въ Виргиніи, когда этотъ штатъ считался еще главнымъ и самымъ вліятельнымъ во всей Сѣверо-Американской республикѣ. Говоря про тогдашнюю Виргинію, они все еще присоединяли къ ней, съ чувствомъ гордости и любящей благоговѣйной привязанности, прилагательное «старая». За каждымъ переселенцемъ изъ старой Виргиніи признавалось въ Миссурійскомъ штатѣ извѣстнаго рода преимущество, дѣлавшее его аристократомъ, если только онъ могъ доказать что происходитъ сверхъ того отъ первыхъ старовиргинскихъ поселенцевъ. Говарды и Дрисколли принадлежали къ такой аристократіи, являвшейся въ ихъ глазахъ чѣмъ-то вродѣ дворянскаго сословія. Она обладала своими неписанными законами, которые были однако столь же ясно и строго опредѣлены какъ и наилучше редактированныя статьи печатнаго свода законовъ. Потомокъ П. В. П. (первыхъ виргинскихъ поселенцевъ) былъ природный джентльмэнъ. Важнѣйшей обязанностью въ жизни было для него блюсти за этимъ великимъ наслѣдіемъ и сохранять его цѣлымъ и неприкосновеннымъ. До чести такого джентльмэна не должно было коснуться ни малѣйшее пятнышко. Упомянутые уже неписанные законы являлись для него обязательнымъ уложеніемъ, съ которымъ поведеніе его строго сообразовалось. Если бы онъ отступилъ хотя на іоту отъ этихь законовъ, то оказался бы обезчещеннымъ т. е. утратилъ бы право считаться джентльменомъ. Законы «чести» служили для него какъ бы компасомъ, указывавшимъ путь въ морѣ житейскомъ. Малѣйшее уклоненіе съ этого пути влекло за собой кораблекрушеніе. Случалось, что требованія этихъ законовъ шли въ разрѣзъ съ требованіями религіи и тогда религія отодвигалась на второй планъ, такъ какъ законы надлежитъ соблюдать во что бы то ни стало. Честь джентльмена не допускала никакихъ компромиссовъ, а