Алексеевская церковь в городе Ядрин – свидетель пугачёвщины
Однако Яковлев не отцепился от Ядрина: он засел в кустах на правом берегу Суры напротив городка. А в городок вошёл отряд секунд-майора Карла Меллина. Майор воевал в деташементе Михельсона. Михельсон из Чебоксар двинулся в Арзамас, чтобы преградить Пугачёву дорогу на Москву, а Меллина командировал на выручку Ядрина. Майор без рассуждений переправил свою команду из городка через Суру на правый берег.
Меллин атаковал бунтовщиков, погнал, и у деревни Сормы его драгуны схватили самого Ивана Яковлева. Майор не церемонился и сразу вздёрнул разбойника на дереве. Взлетая в петле, Яковлев крикнул: пусть перелесок, где он умирает, будет кереметью. И чуваши потом выполнили волю атамана. Перелесок Яковлева объявили божьим. Уже два с лишним века на праздник солнцеворота в Сорминскую кереметь чуваши приносят печёных лошадок.
Керемети – священные рощи язычников. Огороженные заборчиками, они шумели почти у каждой чувашской деревушки. В середине XVIII века Комиссия новокрещенных дел подняла на них топор: крестоносцы вырубили множество рощ, а вместо них построили около сотни церквей. Чуваши этого не простили. И пугачёвщина в Чувашии превратилась в войну за веру. Бунтовщики сжигали храмы и топили в болотах колокола. Казнённых священников оказалось вшестеро больше, чем казнённых дворян и коштанов. Чаще всего чуваши вешали попов на деревьях – так в кереметях развешивали на ветвях шкуры жертвенных баранов. Надевая петли на шеи попам, чуваши говорили: «Теперь прими нашу веру». Ещё два века после бунта чуваши почитали у деревни Тогач «дуб двенадцати попов».
Тихая Сура течёт среди лесов, лугов и облаков, и здесь пугачёвщина очень фактурно предстаёт поединком вер. В какой вечности правда: в неизменности христианства или в изменчивости язычества? Какая вера лучше вписана в ландшафт?
В церкви села Кожваж мятежники устроили «концлагерь» для попов: их свезли сюда на общую казнь. Попы сидели и ждали смерти. Спасла их воинская команда из крепости Козьмодемьянск. Поначалу Козьмодемьянск был осаждён отрядом чуваша Михопара, но отбился силами гарнизона и чудом иконы Владимирской Богоматери. Команда из Козьмодемьянска погналась за Михопаром – и по пути освободила смертников из Кожважа.
Священная Сорминская кереметь
Майор Карл Меллин, казнив Яковлева, занял село Курмыш, откуда Яковлев отправился в свой бесславный поход на Ядрин. Тотчас на Курмыш налетел отряд другого чувашского вожака – Михаила Негея. Меллин разбил это воинство, а самого Негея взял в плен и повесил.
Пугачёв тем временем вошёл в город Алатырь. Город был основан по приказу Грозного ещё во времена взятия Казани. Воевода Белокопытов бежал от Пугачёва, бросив Алатырь на старого прапорщика Сульдешева. Испуганные жители Алатыря встретили Петра Фёдорыча «с принадлежащею церемониею»: с благовестом и слезами, на коленях и с хлебом-солью.
Пугачёв назначил Сульдешева полковником. Старый хрыч принял присягу, но смолчал, что прячет в лесу огромную казну: 24 тыщи рублёв серебром. Деньги потерял воевода Белокопытов, а Сульдешев подобрал их и сберёг, не позарившись и на копейку. В Алатыре Пугачёв «вверг в ров погибели» два десятка местных дворян. Бунтовщики приволокли их в тюрьму к Сульдешеву, а старик ночью тихонько выпустил несчастных. За спасение дворян царский суд потом простит Сульдешеву присягу самозванцу.
В Алатыре Пугачёв решил наградить своих отличившихся бойцов, и местные мастера серебряных дел из монет с Петром I понаделали медалей. Заодно мастера попробовали сделать деньги с портретом Пугачёва. Для этого они использовали вышедшие из обращения медные монетки – шелеги. Получилось, что ко всем своим грехам в придачу Пугачёв оказался ещё и фальшивомонетчиком. Это в Российской империи каралось смертной казнью, и на следствии Пугачёв будет отпираться: «Манет никаких с своею мерскою харею никому делать не приказывал и оных не давал».
Отдохнув пару дней в Алатыре, Пугачёв повёл своё войско на Саранск.
Пугачёвская Палатка
Семитысячная орда бунтовщиков, гомоня, валила по тракту от Алатыря к городу Саранску. За рекой Сурой кончались земли чувашей и начинались земли другого финно-угорского народа Поволжья – эрзи.
Эрзянское княжество было современником Булгарии. Столица его находилась сначала в Рязани – Эрзяни, потом в Арзамасе – Эрзямасе. Князья эрзи назывались инязорами. Инязор Пургас потерпел поражение от русских, и эрзя потеряли свою государственность. На реке Инсар, притоке Алатыря, в 1641 году русские возвели Саранский острог. Ко времени Пугачёва Саранск был бойким торговым и ремесленным городком.
Эрзяне почитали Христа, однако их православие было дремучим, как их леса: с причудливыми суевериями, с наследием язычества, с выдумками раскольников. Лесной гений эрзи не воевал с христианством, а бурно преображал его. Эрзянами были легендарные отцы раскола – патриарх Никон и протопоп Аввакум. Мальчонкой увидел пугачёвщину эрзя «Кузька-бог» – мужицкий пророк Кузьма Пиляндин. В конце XVIII века он соединит обряды кереметей с обрядами храмов и создаст в Поволжье новую религию, в которую ухнут тысячи крестьян. Власть, ошалевшая от такой дерзости, в 1810 году сошлёт еретика «Кузьку-бога» в Сибирь.
Когда Пугачёв нацелился на Саранск, знать бежала из города и спряталась в Большом Мокшанском лесу. Простые жители встретили самозванца хлебом-солью у моста через реку Инсар. Пугачёв вступил в город 27 июля «в силе и славе». В Саранске ему досталось семь пушек и тридцать тысяч рублей: деньги Пугачёв щедро раскидал народу. Ему привели дворян – 62 человека, и Пугачёв без колебаний «произвёл подобные своему зверству варварствы»: отправил пленников на виселицу.
Пугачёвская Палатка в городе Саранск
В Саранске Емельян повёл себя как свинья. Он решил поселиться не в шатре за околицей, как обычно, а в городе, и выбрал дом воеводской вдовы Авдотьи Каменецкой. Хозяйке приказали устроить пир. На пиру Пугачёв упился и покидал в окно всю посуду. Когда на хозяйку нажаловалась служанка, Емельян повелел повесить вдову Авдотью на воротах её подворья. Бабу повесили. А Пугачёв на другой день куражился уже на обеде у архимандрита Александра: сам он сыпал деньги «на обитель», а его молодцы, заставив дворню петь тропари, грабили жилище иерея.
Небольшой каменный дом казнённой вдовы Авдотьи Каменецкой жители Саранска прозовут Пугачёвской Палаткой. С крыльца этой Палатки и прогремел главный указ Емельяна Пугачёва: именем царя Петра III отныне в Российской державе всем крестьянам – воля, всем дворянам – смерть!
Угроза гибели, разумеется, пугала дворян, однако втрое страшнее была угроза свободы для всего народа. В могучей империи даже всесильные фавориты не владели своей жизнью и своей судьбой, а тут какой-то мужик в каком-то Саранске крикнул такую обжигающую дерзость!..
Пугачёв крепился девять месяцев бунта – не дарил народу свободу. Свободой он награждал только тех, кто шёл за него воевать: таких верстали в казаки. Но в Саранске Пугачёва прижало. Он увяз в Поволжье накрепко. Инородцы не заменили ему башкир, потому что сплошь окрестьянились. А крестьяне не заменили ему казаков, потому что из бунта они выколачивали выгоду, а вовсе не боролись за свои права. И что делать?
Из ловушки Саранска имелся единственный выход: поднять на бунт всех крестьян. Но жадным и расчётливым мужикам для бунта требовалась самая соблазнительная приманка. Мотивы типа «земля – крестьянам» или «Кубань – казакам» тогда ещё не работали. Расплатиться за бунт с мужиками Пугачёв мог только закланием дворян. Грабь любого. Всё – твоё.
Дворян Пугачёв, конечно, не жалел. Его проект переустройства державы подразумевал замену дворянства новой элитой – казаками. Но казак отличался от мужика не столько саблей, сколько свободой. Обречь всех дворян на истребление означало обречь всех крестьян на свободу. И Пугачёв швырнул её народу. Свобода вовсе не была целью пугачёвского бунта, как борода – не цель церковного раскола. Свобода была способом войны, потому что давала крестьянам доступ к собственности дворян. А собственность – главная ценность крестьянской идентичности.
Манифест о свободе стал самым страшным указом Пугачёва. Читать его вслух было запрещено даже тем прокурорам, которые требовали у судей смертных приговоров для пугачёвцев. На полях сражений солдаты рылись в карманах убитых бунтовщиков не в поисках денег, а в поисках этого проклятого листка. Но причина страха перед манифестом была не в слове «свобода», от которого императрице якобы делалось дурно. Не делалось. Власть не поверила в вольтерьянство казака и легко считала корыстный смысл призыва: Пугачёв «обольщал крестьян описанными в скверных его бумагах выгодами, думая, что такие больше прилепят их к его богомерской роже». Речь шла о точном политическом расчёте самозванца, а вовсе не о правах человека.
Карсунская линия
У крыльца Пугачёвской Палатки в Саранске манифест о свободе, разинув рот, выслушал крестьянин Фирс Иванов, который привёл отряд из села Сурали. Потом Фирс протолкался через толпу, чтобы поговорить с царём-батюшкой. Государь собирался опохмелиться и вести своё войско на Пензу, а Фирс считал, что царю обязательно надо побить бар в Симбирске. Емельян не стал спорить: вручил Фирсу указ взять Симбирск и дал «два возу денег» для платы добровольцам. После Симбирска Фирс должен был идти на соединение с Емельяном в город Камышин. Ободрённый доверием, Фирс двинул свой отряд от Саранска к Симбирску по старой Карсунской линии.
Эту засечную черту почти полтора века назад соорудил воевода Богдан Хитрово. От Суры до Волги он протянул полосу непроходимых лесных завалов, которые прикрыли от ногайских набегов русские селения на землях эрзи и чувашей. Ко времени Пугачёва вместо срубленных деревьев давно уже вырос новый лес, но рвы и насыпи сохранились. Засечная черта завершалась крепостью Симбирск, которою воевода Хитрово возвёл на перешейке между Волгой и Свиягой, на древнем городище булгарского князя Сенбера. В засечную черту были встроены семь бревенчатых острожков. Главным считался Карсунский острог, оберегавший броды через речку Барыш.