Как мы уже говорили, в сложные времена переоценки ценностей лучше не оставаться наедине с самим собой. Можно и нужно искать помощи. Очень хорошо, если рядом окажется мудрый наставник, например, опытный священник или хороший психолог, который поможет не делать скоропалительных выводов, не принимать радикальных решений, а спокойно и по существу разобраться в происходящем.
Освобождение от самозащиты
Есть ситуации, когда любовь и сострадание (которое, в сущности, тоже является формой любви) могут многое в нас изменить, выявить подлинную вину и изгнать поддельную. Они выносят человека за пределы его самого, и тревога уходит, растворяется. Благодаря этому здоровая вина, до той поры вытесненная невротической виной или мнимым равнодушием, поднимается со дна души на поверхность – тайное становится явным. Причем это справедливо в отношении всякой любви – и любви по отношению к нам, и нашей собственной любви к кому-то.
Возможно, именно о таком случае из жизни протоиерея Александра Ельчанинова рассказывал митрополит Антоний Сурожский:
«Много лет тому назад, в 1920-х годах, был съезд РСХД во Франции. Один бывший офицер пришел на исповедь к отцу Александру Ельчанинову, «Записки» которого вы можете еще и теперь читать, они были изданы. Он был один из самых светлых духовников эмиграции в ранние годы. Офицер исповедовался, но предварил свою исповедь тем, что сказал: «Я сознаю свою греховность умом, но ничего до моего сердца не доходит, я знаю, в чем я не прав, знаю, в чем я согрешил, знаю, что я недостоин ни себя, ни Бога, ни тех людей, которые меня любят и уважают, и не могу этого почувствовать». И отец Александр сделал нечто очень смелое. Он сказал: «Знаешь, не исповедуйся мне. Когда завтра утром мы соберемся на Литургию, ты выйдешь вперед и открыто всему съезду молодежи скажешь о том, что ты совершил в течение своей жизни». И этот человек настолько чувствовал, что ему нужна свобода, нужно вырваться из плена греха, что на следующее утро, когда все собрались, и молодежь, и люди менее молодые, составлявшие этот съезд, он вышел и объяснил, для чего он вышел вперед, и начал говорить. И его тогда поразило: он ожидал, что люди, слыша его исповедь, будут как-то сторониться его, отреагируют отрицательно, закроются, отвергнут его: «Как ты можешь быть таким, как ты смеешь быть в храме, как ты можешь быть в нашей среде, когда ты исповедуешься в таких страшных вещах!» И вместо этого он почувствовал такое сострадание, такую жалость, такую любовь, такую открытость, он почувствовал, что весь съезд, вместо того чтобы шарахнуться от его исповеди, открылся и открыл ему объятия своего сердца. И этот опыт на него так подействовал, что он разрыдался, и его покаяние исходило уже не из его ума, а из глубин сердца. Он стал новым человеком, потому что был принят состраданием и любовью других людей»[26].
Как мы уже сказали, это преобразование возможно не только тогда, когда любовь направлена на нас, но и в том случае, когда мы сами любим. Человек, уязвимый к критике, может забыть о себе, если его ошибка коснется очень важных для него ценностей, значимых для него людей, потрясет основы его жизни. Проблема личной защищенности на фоне этой встряски может попросту потерять свое значение. Человек как бы «забудет» о том, что ему нужно защищаться.
«Например, пятнадцатилетняя девочка-подросток отправилась на прогулку, пообещав родителям вернуться не позже десяти часов вечера. Но неожиданно она познакомилась с симпатичным молодым человеком, который пригласил ее в кафе. Новый друг оказался очень интересным, больше того, это был первый мальчик, всерьез обративший на нее внимание. И взволнованная девушка совершенно забыла о времени. Она опомнилась, только когда на часах был первый час ночи и родители уже сбились с ног в поисках дочери. Самой большой ошибкой было то, что она забыла взять с собой телефон. Девушка со всех ног бросилась домой. Увидев смертельно напуганных родителей, она испытала такое сильное чувство вины, что не обиделась ни на крики отца, ни на упреки плачущей матери. Она понимала, как сильно они переживали за нее, как боялись ее потерять, поэтому искренне попросила прощения. Более того, после этого случая она переосмыслила свои отношения с родителями, которые до сих пор были довольно сложными. Теперь за их требованиями и претензиями она смогла увидеть не самодурство, а тревогу за нее.
Самообвинения вместо вины: третий тип невротической вины
Бывает, что человек испытывает подлинную вину, но уклоняется от ее полного осознания, опасаясь последствий, которые она за собой повлечет. Ведь ему нужно будет что-то менять в себе и окружающем мире. Он подавляет вину, однако ее энергия никуда не исчезает. Она переходит на самого человека и становится разрушительной. Подавленная вина часто оборачивается переживанием бессмысленности существования, изоляции от окружающих, внутренней рассогласованностью. Иногда – самобичеванием и самообвинениями.
Человек вроде бы не отрекается от своей виновности, но этим формальным признанием все и заканчивается. Чем «удобны» самообвинения – они помогают и имитировать переживание подлинной вины (настоящее переживание при этом подавлено), и частично оправдывать совершенное. Человек может рассуждать так:
«Я себя и так виню, а это уже кое-что».
«Я плохой, не стоит требовать с меня чего-то большего».
«Я и так страдаю от самообвинений, что вам еще нужно?»
Человек избегает подлинной вины, однако он может имитировать некоторые ее этапы – например, раскаяние, искупление. Он показывает и другим, и часто самому себе, что не снимает с себя ответственности, и тем самым защищается от того, чтобы ее нести.
В невротической вине второго типа – например, в описанном раньше «гоголевском» случае – подлинной вины нет. Человек пытается, но не может до нее «дотянуться». А здесь подлинная вина есть, но она не допускается до полного осознания.
Поскольку человек переходит к самообвинениям, он внутренне раздваивается, разделяется надвое, на обвинителя и обвиняемого. Задача первого – ругать и винить, а не помогать изменению второго. «Критика» обвинителя изначально разрушительна. Обвиняемый, погруженный в эти пустые слова, ощущает себя лишь «плохим» – тем, от кого ничего не требуют и кому ничего не позволено, кроме как снова и снова признавать свою «плохость». Происходит серьезный внутренний конфликт, который не имеет разрешения. Простить себя, плохого, невозможно, поскольку что-то менять нельзя: опасно.
В таких переживаниях нет решимости. Более того, человек становится уязвимым для внешней критики в свой адрес, ведь она возвращает его к пониманию того, что одних самообвинений недостаточно.
Люди с такой невротической виной обращаются к психологу не так часто: втайне они опасаются, что это повлечет за собой вскрытие подлинной вины. Если кто-то из них все же решается работать со своими переживаниями, то нередко пытается манипулировать специалистом, надеясь в глубине души на «оправдательный приговор» из уст психолога. Чтобы не поддаваться самообману вместе с клиентом, специалисту приходится быть очень внимательным.
Подлинная вина не уйдет просто так: она будет требовать тех изменений, которые возможны в конкретной ситуации, даже если их непросто осуществить.
Самообвинения как сливной канал: четвертый тип невротической вины
Самообвинения могут защищать нас и от многих других чувств. Как правило, это острые негативные переживания: гнев, стыд и другие. Если у человека нет возможности их преодолеть, облегчить, куда-то выплеснуть, он чувствует ужасную тревогу и отчаяние. Иногда накал страстей достигает такой силы, что он оказывается на грани суицида.
Что остается делать? Человек может направить негативную энергию на кого-то из близких или посторонних людей, «подвернувшихся» под руку. Но если такой путь неприемлем или невозможен, энергия обращается на себя. Она воплощается в самоедстве и самообвинениях.
Самообвинения становятся тем «сливным каналом», куда можно «направить» многие мучительные переживания, разрывающие человека изнутри. Когда он уничижает, бичует себя, ему, как ни странно, становится легче.
Например, я злюсь на кого-то, а злость выразить не могу: страшно. Тогда я начинаю злиться на себя, обвиняя, например, в малодушии.
♦Еще один яркий пример такой подмены можно наблюдать в ситуации стыда. Стыд очень близок к невротической вине первого типа, и между ними существует лишь тонкая грань.
Знаменитый философ Жан-Поль Сартр писал, что стыд возникает под взглядом Другого: «Что имеет значение, так это наличие того, кто на тебя смотрит, и в чьих глазах ты подвергаешься оценке, и перед кем ты никогда не можешь быть целиком самим собой»[27].
Упрощая, стыд можно определить как переживание неловкости перед другим человеком или людьми (иногда даже воображаемыми) за то, что я – это я, за то, что я такой, какой я есть. Стыд, как правило, означает, что меня увидел тот, кто не может оценить меня по достоинству. Казалось бы, что тут страшного? Но беда в том, что я «заражаюсь» его видением меня. Чужой взгляд как бы «гипнотизирует», разоблачая, принижая, делая меня недостойным и для самого себя.
Появляется отвращение к себе, мучительный страх последствий, желание как можно скорее уйти из этой ситуации. И очень часто, особенно если уйти невозможно, мы можем принять решение отказаться от себя, надеть маску, солгать, чтобы любой ценой показать Другому, что он ошибся и на самом деле мы вовсе не такие, какими он нас увидел.
Потом человек может сожалеть о том, что смалодушничал, даже презирать себя. Но вспышка стыда похожа на приступ горячки: мы находимся в измененном состоянии сознания, и в этот момент нам бывает крайне трудно «собраться» и устоять.
«„Опустошающая дыра“ взгляда Другого высасывает то, кем я являюсь для себя, переопределяя меня через восприятие того, кто не является мной»