Откладывая встречу с братом, Олег, конечно, был уверен, что у них все впереди. Но после его смерти жизнь предстала совсем в другом свете: она оказалась быстротечной и непредсказуемой, и та безответственность, с которой он заполнял ее, теперь казалась ему безрассудной.
Олег порвал с прежним кругом общения, начал искать новых друзей, стал заново учиться строить близкие отношения. Чувство вины перед братом понемногу отпустило, но не ушло совсем. Он говорил, что его остатки ему даже необходимы: они помогают сохранять живую память о близком человеке и еще что-то важное, что нельзя выразить…
Действительно, многим из нас бывает очень важно сохранить в себе что-то от переживания вины, потому что оно помогает нам оставаться человечными, напоминает о чем-то ценном.
Покаяться – не значит просто стать более нравственным и не возвращаться к греху. Покаяние предполагает долгое и трудное сближение с собой настоящим и с Богом. На этом пути нам помогает смирение, осознание невозможности искупить грех в одиночку и надежда, упование на Божью милость и Его прощение.
4Неизбежная вина
Конфликт, которого не миновать
сли мы ответственны сразу в нескольких направлениях, какая-то одна ответственность может как бы противоречить другой. Так бывает у руководителей больших коллективов, у отцов семейства, многодетных матерей, людей с разносторонними талантами, каждый из которых требует, чтобы его не зарыли: ресурсы времени и сил ограничены, «рук на все не хватает».
Бывает также, что в душе человека происходит столкновение двух несовместимых ценностей. Например, профессиональный долг вступает в конфликт с любовью к человеку. Военнослужащий-контрактник покидает семью, отправляясь на войну. Он чувствует вину перед родными, потому что рискует не вернуться домой, но и отказаться от чувства долга не может. Да и во время боевых действий офицерский или солдатский долг может вступить в конфликт с ценностью человеческой жизни. Ведь даже тому, кто защищает свою страну от захватчиков, угрожающих уничтожить все, что ему дорого, нелегко их убивать. Естественный внутренний блок, табу на убийство есть у большинства из нас: его нет только у психопатов.
«Мой дед, Велижанский Григорий Иванович, отправился на войну добровольцем в 1944 году. Ему было всего шестнадцать – прибавил себе год, спешил, боялся, что фашистов победят без него. Воевал он до конца, вернулся невредимым, но вспоминать о войне, как и многие, не любил. Только крупицы дошли до меня от мамы. Например, дед рассказывал, как трудно – морально трудно – было убивать. Первый немец ему снился больше недели. Убить его он смог, но обрадоваться этому не получилось.
Вина может касаться событий, в которых вообще ничего нельзя было изменить, и даже тех, к которым человек напрямую не причастен. Мы можем чувствовать себя виноватыми за ошибки и грехи других людей, поступки своего народа, а иногда и всего человечества. И даже наша повседневная жизнь пронизана нравственными дилеммами. Ведь человек не только духовное, но и биологическое, и социальное существо. Вот что пишет уже упоминавшийся нами Джеймс Холлис о неизбежной вине: «Мы знаем основной закон, согласно которому за жизнью следует смерть. Жизнь и смерть – это не только сокращение и расслабление вселенской сердечной мышцы; в основе самой жизни лежит убийство. Чтобы выжить, мы убиваем животных. Если мы становимся вегетарианцами, то убиваем растительную жизнь. Прекратив есть, мы совершим самоубийство… Даже не участвуя в круговороте жертвоприношения, мы продолжаем конкурировать, вступая в рыночные отношения, и брать что-то у других для себя. Если одна часть населения земного шара процветает, это процветание может происходить за счет другой половины. Если где-то происходит экономический подъем, он может происходить за счет окружающей среды и т. д. Эта дилемма присуща человеческой природе»[61].
♦Вина, от которой не уйти при любом выборе, вина, которая всегда была, есть и будет, может быть названа неизбежной виной (другое ее название – экзистенциальная вина).
Бывает трудно отделить реальную вину от неизбежной, но это и не всегда нужно делать. Скорее всего, стоит говорить только о степени объективной виновности.
Например, солдат, убивший человека, который был врагом его страны, объективно вовсе не виноват. Но эта данность не спасает его от мучительных страданий.
Ни исповедь, ни благословение иногда не могут избавить человека от той боли, которую он испытывает, когда вынужден поступать против того, что считает ценным – по сути, когда он вынужден грешить. И эта боль не случайна – она указывает нам на базовое несовершенство мира и человека, ее испытываем не только мы, но и Господь, воспринявший это страдание вместе с человеческой природой.
Неизбежную вину испытывали многие выдающиеся люди прошлого и настоящего. Вот как, например, Иван Шмелев[62] описывает болезнь Натальи Ильиной, супруги русского философа Ивана Ильина: «От души отлегло, – слава Богу, Наталия Николаевна выправляется. Мне написала Шарлотта Максимилиановна, что заболевание – нервного порядка – итог тяжелых переживаний за годы от всех зол в мире и, особенно, от тяжкого бремени, выпавшего России; душе глубоко чуткой и все хранящей в своей глубине такие перенаполнения, конечно, дают в конце концов заряжение, – болезненное, явно выражаемое то в полном упадке нервных сил, то в их бурном проявлении»[63].
Иван Шмелев советует Наталье Николаевне просто «отключиться»: «газет не читать и ничего не слышать о современном»[64].
В случае неизбежной вины не может быть настоящего раскаяния, поскольку она не связана с эпизодом неправильного нравственного выбора. По этой же причине такую вину невозможно искупить. Ее можно только принять как данность, разделив ответственность с Богом.
И все же, для неизбежной вины возможно покаяние, хотя оно непохоже на то, которым разрешается вина реальная. О покаянии в ситуации неизбежной вины мы поговорим немного позже.
Иногда мы пытаемся преодолеть неизбежную вину так, как будто имеем дело с реальной. И тогда она может стать болезненной, то есть перейдет в невроз. Это происходит так легко, что иногда нельзя точно сказать, с какой виной мы имеем дело: она все еще подлинная или уже стала двойственной?
Больше того, в зависимости от душевного состояния человека, в разное время он может переживать один и тот же эпизод своей жизни по-разному. Сегодня он вроде бы смирился с неизбежной виной по какому-то поводу, а позже снова впадает в отчаяние.
Неизбежная вина становится болезненной, если мы пытаемся искупить то, что не может быть искуплено, или пробуем всеми силами избежать виновности там, где от нее не уйти. По сути это тоже бегство от тревоги, это борьба с данностями, которые априори не могут быть побеждены: со смертностью человека и конечностью всего, с ограничениями мира, собственных ресурсов и т. д. Но в какой-то момент мы можем снова набраться мужества и принять тревогу на себя.
«Друг друга тяготы носите»
Христианин знает, что вина, которая лежит на наших предках Адаме и Еве, на самом деле лежит и на всех нас, ведь мы все в той или иной степени грешны. Каждый из нас мог бы поступить так же, а значит, в той или иной степени ответственен за то, что мы живем не в раю. Но и атеистически настроенный человек может ощущать взаимосвязь всего со всем. Например, он верит в то, что если будет делать добро окружающим, то когда-нибудь в критической ситуации ему тоже кто-нибудь поможет.
Неизбежная вина связана с расширением наших собственных границ. И в этом ее позитивный смысл. Ведь расширяя свою ответственность, мы расширяем самих себя. Благодаря неизбежной вине мы чувствуем и поддерживаем наши глубинные взаимосвязи с миром.
«Тысячу раз на дню испытываем мы чувство вины: когда мы проходим мимо просящего милостыню инвалида или мимо валяющегося на улице пьяницы, когда по небрежности или сознательно обижаем другого человека, когда думаем о войне, идущей в чужой стране. Короче говоря, человек испытывает чувство вины каждый раз, когда понимает, что „так не должно быть“, когда чувствует противоречие между тем, что есть, и тем, что должно быть, или между тем, что он делает и что следует делать, между существующей ситуацией и тем, какой она должна быть»[65], — писал Ролло Мэй.
Кто-то может чувствовать себя виноватым за алкоголизм бывшего одноклассника, которому когда-то не уделили достаточно внимания. Кто-то ощущает вину, узнав о самоубийстве едва знакомого человека.
Мы не можем ограничиться стенками своей «скорлупы» – своей «объективной» ответственности. Испытывать вину за произошедшее не по нашей вине и не благодаря нашему выбору – нормально. Да, такая вина не должна быть слишком тяжелой и мучительной, но и без нее жить нельзя: она означает, что мы ощущаем себя не изолированными, а причастными к миру существами, его соавторами.
Тем более это касается нашей потребности разделить вину за ошибки и преступления, которые совершают наши близкие, знакомые или члены сообщества, к которому мы себя относим. Когда в семье, являющейся единым организмом, кто-то один, например ребенок, допускает промах, вполне нормально, что некоторую вину испытывают все остальные ее члены. Когда в дружной приходской общине или любом другом хорошем коллективе кто-то совершает грех, нет ничего особенного в том, что окружающие разделяют вину с этим человеком. Многие испытывают вину за войну, которую ведет их государство, хотя непосредственно в ней они не участвуют.
«Если один член болеет – все тело болеет; когда потухает взор у одного человека – слепнет тело; когда поднимается в сердце одног