Именно по этим страшным деталям вспомнилась мне та убитая женщина, лежащая в луже крови у железнодорожного переезда. Бомбежка уже кончилась, и мы бежали на станцию, где горели вагоны с зерном. Темная загустевшая лужа и рой зеленых мух над ней вызвали во мне такой приступ тошноты, что я тут же в конвульсиях повалился на пыльную траву.
Когда речь идет о войне, взрывная сила слова, сила художественного изображения должна быть пропорциональна той, с которой люди имеют дело на самой войне.
У литературы и искусства своя особая миссия и ответственность перед будущим, и это понимали великие художники. Создав свою знаменитую «Гернику», Пабло Пикассо поведал нам о войне такое, чего мы еще не знали о ней. И тут, мне кажется, дело не только в силе таланта художника. История знает не менее талантливых живописцев, которые «писали войну», но Пикассо, как никому другому, удалось нарисовать не только гнусное и отвратительное лицо народного бедствия, но и заглянуть на десятилетия вперед, выразить беспощадную тотальность всех грядущих войн XX века, которые способны разъять единство целого, разрушить гармонию мироздания, убить саму человеческую мысль и погубить все живое на планете.
Так случилось, что в лагерь смерти Саласпилс под Ригой я попал только в начале семидесятых, когда там уже был сооружен мемориал. Великое и трагическое не всегда нуждается в памятниках. Могильный холмик, поросший травой, в Ясной Поляне величественнее любого памятника, а среднерусский простор поля Куликова с затерявшимся на нем скромным обелиском трогает сердце больше, чем многие помпезные мемориалы.
Однако когда я увидел на зеленом поле громадные фигуры мучеников Саласпилса, вырастающие будто из земли, меня оглушило это печальное сооружение. Нельзя было идти по необыкновенно густой и жирной траве в обуви. Я знал эту особую траву. Она многие годы росла в Сталинграде на местах массовых захоронений, когда трупы лишь присыпали землей.
Осторожно ступая по зеленому ковру, вспоминал лагеря смерти военнопленных под Гумраком — последним аэродромом окруженных гитлеровцев в Сталинграде (его описал К. Симонов в «Живых и мертвых») и близ станции Ремонтная на границе Волгоградской и Ростовской областей. Это было страшно. Но то, что мне рассказал выживший узник Саласпилсского лагеря Пудовский (имя и отчество его не запомнил, а вот лагерный номер 39078 врезался в память), вызывает во мне и сейчас глубокую боль и желание кричать на весь белый свет: «Люди! Защитите детей!»
Вот что рассказал мне тогда Пудовский.
«…Военнопленных держали за колючей проволокой в этом лесу под открытым небом. Несчастные рыли норы, чтобы укрыться от непогоды. Кора на деревьях на уровне человеческого роста была объедена.
В гражданском лагере находился барак для детей, у которых брали кровь. Часто ее брали столько, что дети уже не могли держаться на ногах и их убивали. Патронов не тратили. Малышей ударяли головой об камень… Лежал такой большой камень, и об него…
Было у извергов «трудовое воспитание». Детей заставляли работать на лесопилке. Самые маленькие перебирали щепки, сортируя их по величине. Эти крохи сидели на корточках и раскладывали отходы древесины на кучки, а когда бессмысленная работа подходила к концу, по рядам проходил эсэсовец и сапогами смешивал все кучки, а потом заново заставлял детей делать то же самое…»
Переписав эти слова из своего блокнота, я и сейчас, как и тогда, когда слушал рассказ узника Саласпилса, сделался больным, но моя уверенность, что об этом изуверском преступлении должны знать как можно больше людей, стала еще сильнее. Непременно должны знать и те, кто был на войне, и те, кто ее не знает. Они обязательно должны помнить о крайних пределах народного бедствия, за которым, как и в картине П. Пикассо «Герника», уже не существует ничего достойного человека и его памяти на Земле, а разверзается бездна холодного небытия. Постигнув, а главное, осознав свою личную ответственность за то, что мир вновь может скатиться до этих пределов падения, я тешу себя надеждой, что такого мы больше не допустим, я верю, придет час, когда все люди нашей планеты отвергнут бредовое утверждение «есть вещи поважнее, чем мир», которое прозвучало из уст высокопоставленного деятеля страны из-за океана.
Я верю, что народы мира скажут НЕТ не только ядерному, лазерному и другому страшному оружию, но и освободят нашу землю от всякого насилия человека над человеком. Если правительства ядерных держав и, прежде всего правительство США, примут программу разоружения, предложенную нашей страной, программу мира, которую провозгласил XXVII съезд КПСС, то уже в конце второго тысячелетия человечество сможет смело смотреть в свое будущее. Но для этого людям еще столько надо сделать. Наше огненное слово против войны должно проникать и в те уголки земли, которые не знают, что такое война.
Советские люди завоевали это право.
Через наш дом только на памяти одного поколения не раз прокатывались войны. У нас в каждой семье еще и сейчас оплакивают погибших. От имени миллионов наших отцов, братьев, а теперь уже и дедов, не вернувшихся с этих войн, мы утверждаем: для человечества на планете нет важнее и первостепеннее задачи, чем остановить занесенный меч.
Те, кто повторяет, что это пропаганда коммунистов, напоминают мне несчастных, которые входили в газовые камеры гитлеровцев и верили, что идут в душ. Есть заблуждения, цена которым жизнь, и об этом человек должен помнить.
Литература и искусство свершили бы самое большое и никем не прощенное преступление, если бы они перестали бить в набат совести. Они непременно должны достучаться до сердец тех, кто предпочитает дрему заблуждений суровой природе действительности. Литература и искусство во все времена бесстрашно говорили об этом людям.
Сейчас, когда мир подведен к роковой черте быть или не быть, их голос должен звучать с особой силой. Люди не имеют права забыть горькие уроки прошлого.
Когда Ольга Берггольц в святом порыве протеста против этого забвения восклицала: «Не дам забыть, как падал ленинградец на желтый снег…» — она имела в виду трагедию не только своих земляков. В ее раскаленных строках я слышу и боль моего Сталинграда, и муки Хатыни и Лидице, и беззвучный плач лишенных крови детей Саласпилса, и все другие безмерные страдания и смерти, которые принесла вторая мировая война.
Время обладает редкой добродетелью. Оно лечит самые тяжелые раны, но оно же не прощает беспечного забвения преподанных им уроков. К сожалению, наша общественная память уже сейчас стала утрачивать многое из того, что никогда забывать не следует.
Мы помним печальную цифру потерь нашей страны во второй мировой войне. Но ведь к тем двадцати миллионам убитых надо прибавить еще 32—35 миллионов раненых, многие из которых до конца своих дней так и не смогли жить полноценной жизнью.
Во вторую мировую войну было втянуто 60 государств с населением в 1 миллиард 700 миллионов человек, но ее судьба решалась на советско-германском фронте. 607 вражеских дивизий воевали на нашем фронте и только 127 — на Западном. На Восточном фронте гитлеровцы потеряли 60 тысяч самолетов, а на Западном всего 8 тысяч… И такое соотношение потерь приблизительно и по другим видам вооружений.
Эта статистика для тех, кто склонен преуменьшать роль нашего народа в войне и его жертвы.
А вот другой факт, не столько статистический, сколько психологический. В Освенциме, где с 1940 по 1945 год были уничтожены миллионы людей, работало семь тысяч эсэсовцев. Девяносто процентов из них, как установили эксперты судебной медицины, были «абсолютно нормальными» людьми. После «работы» они приходили в свои семьи, занимались домашними делами, воспитывали детей… И лишь десять процентов были признаны ответственными за акты садизма. Война втянула этих «нормальных» людей в гнуснейшее преступление, она поставила их к печам смерти. Этого тоже не надо забывать.
О войне надо знать всю правду, как бы ома страшна и горька ни была, и наш долг сохранить в народной памяти все свидетельства того грозового и трагического времени.
Только в нашей стране о минувшей войне написано около двадцати тысяч книг. Лишь в одном издательстве — Воениздат — после войны вышло свыше двух тысяч таких книг. Среди них немало настоящих произведений, вошедших в золотой фонд советской литературы.
Однако сколько в этой гигантской библиотеке о минувшей войне таких (а они, к сожалению, продолжают выходить и сейчас), где не соблюдается главное — отображать правду. Читая эти книги, ловишь себя на мысли: неужели утратил силу тот непреложный закон художественного творчества, о котором говорил Толстой, что талант обладает свойством вести к правде, или, как он любил говорить, «талант все равно правду найдет».
Я, естественно, говорю не о правде факта, а о той правде искусства, без которой не может быть подлинного художественно открытия. И этой правдой прежде всего должны быть заражены произведения о войне. Здесь неправда или полуправда особенно опасны и вредны. Они несут в себе такие потери и утраты, какие вряд ли могут быть в других сферах творчества. Попытка художественно выпрямить или сгладить факты и события безнравственна не только по отношению к нашему тревожному настоящему, но и к непредсказуемому будущему.
В начале этих заметок я упоминал, что в нашей литературной критике в последнее время все чаще вспыхивают споры: могут ли писать о войне молодые?
С большей вероятностью истины можно, видно, было бы ответить так.
Молодым, не знающим войны, вряд ли стоит браться за перо. Но то же самое можно сказать и о литераторах старших поколений. Значит, дело не в возрасте и даже не в личном опыте, а в знании войны, в мере постижения художником народной трагедии, в которое ввергает человечество это страшное бедствие.
И я взялся за эти заметки только потому, чтобы напомнить изначальную истину для каждого берущего в руки перо — держаться правды.
1984—1986