Девушка расплакалась.
— Эй, ат, ат. Перестань. Чего ты извиваешься? Не хочешь, чтобы я помогал согреться? Хорошо, тогда лежи и жди. Мерзни дальше. Дура, просто хотел помочь.
Он отодвинул ширму, за которой стояло оборудование для звукозаписи, верстак и станок, подключенный к компьютеру.
— Включу, пусть загружается. Ат, ат, он у меня старичок, грузится по полгода.
Он нажал кнопку на системном блоке, компьютер загудел.
— Готово. Теперь можно и пообщаться, — он вернулся к женщине и повернул ее голову к себе. — Будешь дальше реветь или поговорим?
Женщина продолжила сопеть, но закивала, мол, развяжи. Закивала и попыталась успокоиться.
— Ну? Взяла себя в руки?
Она всхлипнула и еще раз кивнула.
— И-и-и оп, — он одним движением отклеил ленту с ее рта.
Женщина закричала.
— О… Ну вот… Ат, ат, а говорила, что взяла себя в руки. Врушка.
— Помогите! На помощь!
Он не обращал внимания на женщину. Спокойно распутал шнур и подвинул микрофонную стойку к пленнице.
— Спасите! Спасите меня! — кричала она в разные стороны.
— Можешь громче? — издевательски спросил он.
— Спасите-е-е!
— Да кричи, если хочется. Точно дура. Не видишь разве, я же совсем не против.
Он улыбнулся, подключил микрофон, установил его на стойке и поднес к лицу женщины.
— Проверка звука, — произнес он и постучал пальцем по микрофону.
— Помогите! Кто-нибудь! — произнесла она охрипшим голосом.
— Ты серьезно? Думаешь, если бы тебя могли услышать, я бы развязал тебе рот?
— Отпусти меня. Пожалуйста.
Он не ответил.
— Дима, умоляю… Отпусти. Отпусти, и я обещаю, что никому ничего не расскажу. Дима, я же…
— Ого. Дима? — он наклонился и посмотрел ей в глаза. — Ат, ат, Скворцова, ты меня удивляешь. Признаюсь, мне даже приятно, что ты меня помнишь.
— Дима, Димочка, конечно. Димочка, я тебя помню.
— Человеку всегда приятно, когда о нем помнят.
— Дима, зачем ты это делаешь?
— Хах. Скворцова, как и все мужчины… Ради любви. В этом мире все ради нее, проклятой.
— Ты меня изнасилуешь?
— Что? Ха-ха-ха. Нет, конечно. Я что, по-твоему, какой-то озабоченный псих? Или маньяк?
— Нет-нет, Димочка…
— Пойми, Маришка, все только ради любви.
— Поняла. Прошу. Умоляю, отпусти. Я все поняла. Я буду любить тебя сильно-сильно. Я уже люблю тебя, Дима, Димочка…
— Меня? Хах. Скворцова, не смеши.
— Я клянусь! Димочка, отпусти. Прошу! Клянусь, что никому ничего не расскажу! Я люблю…
— Э, нет, ат, ат, Маришка, так нельзя.
— Пожалуйста…
— Нет.
— Димоч…
— Сначала ты должна извиниться, ат, перед одним дорогим мне человеком. А потом… Потом, кстати, можешь и не обещать, я и так знаю, что ты никому, ат, ат, не расскажешь. Готова извиниться?
— Что? За что? Перед кем? Димочка, хорошо. Я готова, Димочка, только отпусти. Давай извинюсь. Дима, прости меня, пожалуйста. Прошу у тебя прощения за все.
— Не передо мной.
Он отошел к верстаку, взял щипцы.
— А перед кем? Димочка, я перед всеми извиняюсь. Зачем тебе ножницы и щипцы? Что ты задумал?
— Скворцова, сейчас ты скажешь в микрофон — Любовь Андреевна, простите меня.
— Что?
— Скажешь. И тогда я подумаю, можно ли тебя отпустить.
— Любовь Андреевна?
— Да.
— Кто это?
— Скворцова, ат, ат, не помнишь? Ты даже не помнишь?
— Нет, Дима, Димочка, прости.
— Остановись, мерзкая тварь! Не у меня! Не у меня надо просить прощения!
Он заорал и пнул со всего размаху ножку стола, к которому была привязана женщина.
— Даже не помнишь, гадина! Кого ты вместе со своей вонючей шайкой унижала? У кого за спиной говорила гадости? Кому на голову ведро с водой, кому кнопки на стул? А? А?
— Что? Химичка?
— Любовь Андреевна! Так ее называй!
— Хорошо, Димочка, хорошо.
— За каждый поступок нужно отвечать.
— При чем здесь она? Димочка, Дима, при чем здесь наша Любовь Андреевна?
— Не смей говорить о ней «наша»!
— Хорошо… Димочка, это было так давно. Мы были детьми. Глупыми жестокими детьми. Это все в прошлом.
— Молчать! Думала, раз за Любовь Андреевну некому заступиться, можно делать все, что захочется?
— Димочка…
— Молчать, я сказал! Ат, ат, теперь, у нее есть защитник.
— Дим…
— Теперь скажи ей. Не мне! Скажи моей первой, настоящей и единственной любви: «Простите меня, Любовь Андреевна». Скажи это, ат, ат, в микрофон! Живо!
— П-простите, простите меня, Любовь Андреевна…
Он обернулся, убедился, что извинения записаны.
— Молодец, Скворцова, — он перешел на шепот. — Теперь покажи мне свой язычок.
— Что?
— Язык высунь!
— Нет, Димочка, не надо, — она заплакала.
— Надо, Маришка…
— Зачем?
— Хоть сейчас он мне и не пригодится. Представляешь, моего друга за что-то арестовали. Нашли кого арестовывать. Дурдом. Представляешь? Так вот, он у полицейских, и мне теперь некому делать пластинку.
— Дима, зачем?
— Затем, что вы и его обижали… Ему тоже нужны твои извинения.
— Зачем ты все это делаешь?
— Да что ты заладила? Зачем-зачем! Я тебе уже сто раз объяснил. Дура непонятливая. Видимо, ат, ты своим наглым мозгом не в состоянии… Короче, незачем пытаться.
Он обошел вокруг стола, медленно провел ладонью от пальцев ног женщины до ее головы, схватил за волосы, запрокинул ей голову.
— Давай язык!
Женщина сжала челюсть.
— Дай, пожалуйста. Я же вежливо прошу. Его отпустят. Рано или поздно он вернется и спросит, нет ли у меня новой пластинки. А я отвечу, что есть. У меня будет все готово. Открой рот! Я измельчу твой поганый язык, вперемешку с твоей подлой кровью, добавлю в смесь и сделаю из них пластинку. Сделаю музыку для друга…
— Не надо, — кричала она через сомкнутый рот.
— Надо!
Он ударил ее кулаком и оттянул подбородок. Он вытащил и свой и ее язык. Ухватил кончик ее языка щипцами.
Женщина завизжала.
Он поднес ножницы.
— Так надо. Сама знаешь, он произнес слишком много обидных слов. И он, ат, ат, должен искупить твою вину.
Ножницы щелкнули.
Он отложил язык и пододвинул вплотную микрофон, чтобы не упустить ни единого крика, ни единого вздоха жертвы.
— Ничего уже не изменить. У каждого поступка есть своя цена, Скворцова. За все приходится ат, ат, платить. Рано или поздно, — он ударил по столу. — Громче! Скворцова, кричи громче!
Когда запись была закончена, он отложил ножницы, вытер руку от крови волосами женщины.
— Вот так, Маришка. Искупление кровью. В нашем с тобой случае поступкам цена — кровь. Иначе никак.
Он положил язык жертвы в банку с раствором и плотно закрыл сверху крышкой.
— Сберегу его для друга.
Он написал на крышке «Скворцова» и поставил банку на полку рядом с такими же пустыми банками, подписанными маркером.
— Радуйся. Теперь даже после смерти твои стоны останутся со мной навеки. А твоя плоть и искренние раскаяния, ат, ат, они будут прекрасным дополнением к твоим извинениям моей Любови Андреевне. Миссия выполнена.
Он передвинул каталку и развернул ее так, чтобы было удобнее переложить на нее женщину.
— Я наклоню стол, постарайся, пожалуйста, не свалиться на пол. Ты такая тяжелая, не хочу еще раз спину сорвать.
Он переложил женщину на каталку и подвез к вращающейся деревянной платформе.
— Нет-нет, — он испугался. — Нельзя! Только не теряй сознание.
Он бросил все, подбежал к верстаку, схватил аптечку, вытрусил содержимое на пол и отыскал пакет с лекарствами.
— Вот!
Он вытащил пузырек с нашатырем, оторвал пробку, вернулся к каталке и подставил женщине под нос.
— Нюхай!
Он вернулся к верстаку, открыл ящик, судорожно отыскал шприц с обезболивающим, подбежал, сделал укол пленнице и постучал ее по лицу.
— Эй! Очнись! Ты должна видеть. Так неинтересно. Ты же должна оценить.
Он ускорился.
Убрал микрофон, перебросил файл с извинениями и криками в редактор обработки звука. Наспех составил два звукоряда, соединил с ранее записанным своим посланием и нажал сохранить.
— Терпи, Маришка. Еще чуть-чуть.
Он подбежал к рубильнику, потянул его вниз и включил станок, попутно чертыхаясь и проклиная свой заторможенный старый компьютер, на мониторе которого едва ползла синяя строчка с уведомлением, что новый трек загружается.
Платформа начала вращаться.
— Скворцова, только не отключайся. Маришка!
Полоска загрузки замерла на цифре девяносто девять процентов.
— Ну же! Скорее!
Наконец на мониторе высветилось сообщение о том, что загрузка файла завершена. Мышь щелкнула по значку «продолжить».
— Успел!
Он закрепил каталку на вращающейся платформе.
— Маришка, теперь смотри…
Игла медленно поползла вниз, приближаясь к коже жертвы, чтобы прорезать на теле борозды.
Женщина закричала, но изо рта вместо крика вырвалось бульканье и поток крови.
— Ну вот, Скворцова. Теперь твои извинения приняты. Ты, ат, ат, прощена мной.
«Прощена!» — повторил он и закружился в праздничном вальсе под монотонный гул мотора чудовищного станка, нарезающего глубокую расходящуюся спираль.
Когда дорожка была записана, он выключил станок, нажал на компьютере «Завершение работы», отключил монитор и достал из коробки пилу.
— Теперь можешь спать, Скворцова Маринка, — сказал он.
Женщина не ответила. Она беззвучно лежала, едва дыша. Смотрела сухими глазами на потолок, захлебываясь собственной кровью.
Он натянул целлофановый комбинезон и бахилы. Надел маску, капюшон, очки и перчатки, чтобы не испачкаться в крови.
Воткнул вилку в розетку, проверил, работает ли инструмент, и плавно, уверенным движением, провел острым лезвием по шее беспомощной женщины.
— Вот и все.
Он разделся, снял испачканный комбинезон. Выдернул шнур из розетки и положил пилу на стол.
— Все, — повторил он и с наслаждением выдохнул.