– Да. Они живут рядом с пуэбло.
– И пленные кайова тоже здесь?
– Да. Их надо было убить. Любое другое племя предало бы их мучительной смерти, но нашим учителем был мудрый и добрый Клеки-Петра, открывший нам доброту и милосердие Великого Духа. Если кайова хорошо заплатят, их отпустят.
– А мои три товарища? Ты знаешь, где они сейчас?
– В такой же комнате, но темной. Они связаны.
– Как им живется?
– У них есть все необходимое. Приговоренные к смерти у столба пыток должны быть сильными, чтобы не умереть прежде времени.
– Значит, они должны умереть?
– Да. Как и ты.
В ее голосе не чувствовалось ни капли жалости. Неужели эта прекрасная девушка столь жестока сердцем, что может без содрогания смотреть на муки умирающих от пыток?
– Скажи, могу ли я поговорить с ними?
– Это запрещено.
– А увидеть их хотя бы издали?
– И это запрещено.
– А передать им весть о себе?
– Тоже нельзя.
Произнеся это, она подумала и сказала:
– Ну хорошо. Я попрошу моего брата Виннету, чтобы он разрешил передать им о твоем самочувствии.
– Виннету придет сюда еще раз?
– Нет.
– Мне надо с ним поговорить!
– Ему это не нужно.
– Нам необходимо поговорить!
– Кому необходимо – ему или тебе?
– Мне и моим товарищам.
– Виннету не придет. Но если хочешь, я передам ему твои слова. Ты доверишь их мне?
– Нет. Спасибо. Тебе я доверю все, но если твой брат слишком горд, чтобы говорить со мной, то у меня тоже есть самолюбие, и я не стану говорить с ним через посредников.
– Ты увидишься с ним в день своей смерти. Потом я принесу тебе чего-нибудь поесть – ведь ты, наверное, очень голоден? А сейчас мы уйдем. Если тебе что-нибудь понадобится, свистни в этот свисток. Мы будем недалеко.
С этими словами она вынула из кармана маленькую глиняную трубочку и сунула ее мне в рот. Затем обе удалились.
Оставшись один, я глубоко задумался над всем происшедшим. Разве положение, в котором я оказался, не было своего рода трагикомедией? Я был на волосок от смерти, меня старательно лечили, чтобы потом, после моего выздоровления, отправить со всевозможными пытками на тот свет! Поражало также и то, что человек, настаивавший на моей казни, поручил уход за мной своей сестре, вместо того чтобы предоставить меня попечению ужасной индейской старухи.
Естественно, наш разговор с Ншо-Чи велся не так легко, как здесь написано. Мне было трудно говорить, каждое слово причиняло боль, я медленно выжимал из себя фразу за фразой и долго отдыхал после каждой реплики. Разговор измотал меня, и, когда Ншо-Чи ушла, я сразу уснул.
Через несколько часов я проснулся голодный как волк и вспомнил о свистке. Старуха, видно, сидела под дверью, ибо она тут же вошла и о чем-то спросила меня. Я понял только два слова: «есть» и «пить» – и жестами показал, что голоден. Женщина скрылась, а в скором времени показалась Ншо-Чи с глиняной миской и ложкой. Наличие такой посуды у апачей можно объяснить лишь влиянием Клеки-Петры. Девушка опустилась на колени рядом с моей постелью и начала кормить меня как малого ребенка, который не умеет есть без посторонней помощи.
В миске был крепкий бульон с кукурузной мукой. Индианки обычно растирают кукурузные зерна двумя камнями и таким образом получают муку. Специально для хозяйства Инчу-Чуны Клеки-Петра сделал жернова, которые потом показывали мне как местную достопримечательность.
Одолеть еду было значительно сложнее, чем справиться с водой. Я с трудом удерживался от крика, глотая очередную ложку похлебки, но организм требовал пищи, и я ел, чтобы не умереть с голоду. Я не издал ни звука, но скрыть наворачивающиеся на глазах слезы мне не удалось. Чуткая Ншо-Чи все поняла. Когда я проглотил последнюю ложку, она сказала:
– Болезнь ослабила тебя, но ты очень сильный и мужественный человек. О, если бы ты родился апачем, а не лживым бледнолицым!
– Я не лгу и никогда не лгал, и ты сама убедишься в этом.
– Хотелось бы верить тебе, но из бледнолицых только один говорил правду – Клеки-Петра. Мы все его любили. Язык его не знал лжи, а сердце не ведало страха. Вы убили его, хотя он и не сделал вам ничего плохого. Поэтому вы погибнете и вас похоронят вместе с ним.
– Как? Разве он еще не похоронен?
– Нет.
– Но тело не может сохраняться столько времени!
– Тело Клеки-Петры находится в плотно закрытом гробу, куда не проникает воздух. В таких гробах принято хоронить у вас, бледнолицых. Впрочем, перед смертью ты сам его увидишь.
С этими многообещающими словами девушка вышла из комнаты, прихватив с собой пустую миску.
Похоже, индейцы считали, что обреченный на смерть легче переносит муки, когда у него перед глазами лежит труп жертвы. Они верили, что это зрелище придает противнику сил и мужества.
Однако серьезно думать о своей смерти я уже не мог. Напротив, во мне откуда-то появилась какая-то уверенность, что я останусь жив. Ведь у меня в руках было неоспоримое доказательство моей невиновности – волосы Виннету, отрезанные мной, когда я освобождал его.
Но вот были ли они на месте? Стоило обыскать свои карманы.
Вообще, одежду с меня не сняли, я лежал в той самой, в которой был на поле боя. И пролежал в ней все три недели, пока метался в горячке. Можно себе только представить, что это значит… В жизни есть много вещей, с которыми ты можешь столкнуться и о которых, пожалуй, не стоит подробно писать в книгах. Читатель обычно завидует тому, кто много путешествует, видит разные страны, переживает интересные приключения. Как бы ему, читателю, хотелось оказаться на месте этого путешественника! В жизни, однако, все намного сложнее. Путешествия сопряжены почти всегда с такими трудностями, о которых в книгах не пишут, но которые, узнай о них читатель, наверняка излечили бы его от тоски по приключениям. В бесчисленных письмах, которыми до сих пор засыпают меня читатели, обычно содержится одно и то же: они жаждут принять участие в путешествии, они хотят знать, сколько для этого надо денег и что необходимо взять с собой. Но никто не поинтересовался, какими качествами и знаниями должен обладать такой путешественник; никто не задумался, выдержит ли он тяготы пути. И вот когда я во всех подробностях информирую такого энтузиаста о тяготах, он, как правило, полностью излечивается от жажды приключений.
Итак, чтобы проверить, не отняли ли у меня самое ценное доказательство моей невиновности, я исследовал свои карманы и с радостью заметил, что все, кроме оружия, находилось при мне в целости и сохранности: в банке из-под сардин по-прежнему лежали мои заметки, а между ними – спасительная прядь. Это меня успокоило, и я сразу же после проверки карманов крепко уснул.
Проснулся я только вечером. Появилась Ншо-Чи и принесла еду и свежую воду. На этот раз я ел без посторонней помощи и забросал ее вопросами. Девушке, видимо, объяснили, что́ я могу знать, а что́ – нет, и многие мои вопросы остались без ответа. Но на вопрос, почему мне оставили все мои вещи, она ответила:
– Виннету, мой брат, так распорядился.
– Зачем?
– Не знаю. У меня для тебя есть хорошая новость.
– Какая?
– Я навестила бледнолицых, пойманных вместе с тобой. Я сказала им, что ты чувствуешь себя лучше и скоро выздоровеешь. Тогда тот, которого зовут Сэм Хокенс, попросил передать от него подарок. Он мастерил его целые три недели, пока ты лежал в бреду. Виннету позволил передать подарок тебе. Вот он! Наверное, ты очень сильный и отважный человек, если пошел с ножом на медведя! Сэм Хокенс рассказал мне об этом.
Ншо-Чи вынула ожерелье, сделанное из когтей и зубов медведя. Особое изящество ему придавали два медвежьих уха, украшавшие его с обоих концов.
Разглядывая подарок с неподдельным восхищением, я не удержался и спросил:
– Как он сумел его сделать голыми руками? Разве ему оставили нож и не отобрали медвежьи когти и зубы?
– Нет, вещи оставили только тебе. Но Сэм Хокенс сказал моему брату, что хочет сделать для тебя ожерелье, и попросил вернуть ему когти и медвежьи зубы. Виннету разрешил и дал нужные инструменты. Надень ожерелье прямо сегодня, тебе недолго ему радоваться.
– Потому что я скоро умру?
– Да.
Она забрала у меня из рук ожерелье и сама повесила его мне на шею. С того дня, находясь на Диком Западе, я никогда больше не снимал его.
– Этот подарок ты могла бы вручить мне и позже, – заметил я прекрасной индианке. – Я успею им вдоволь насладиться, у меня впереди много лет жизни.
– Нет. У тебя очень мало времени.
– Поверь мне, воины апачей не убьют меня.
– Убьют! Так уже решил совет старейшин.
– Когда они узнают правду, они подарят мне жизнь.
– Они не поверят тебе!
– Поверят, у меня есть доказательства.
– Тогда докажи! Я буду только рада, если ты не лжец и не предатель! Скажи мне, какие у тебя доказательства, и я сообщу все брату!
– Пусть он придет ко мне.
– Этому не бывать.
– Тогда он ни о чем не узнает. Я не привык выпрашивать дружбу.
– Какие же вы, мужчины, упрямые! Я с радостью передала бы тебе прощение Виннету.
– Я не нуждаюсь в прощении, потому что ни в чем не виноват. Я прошу тебя только об одном одолжении.
– О каком?
– Если еще раз увидишь Сэма Хокенса, скажи ему: нас освободят, как только я выздоровею.
– Твои надежды не сбудутся!
– Это не надежды, а твердая уверенность, вот увидишь.
Мой голос звучал столь убедительно, что Ншо-Чи прекратила спор и ушла.
Итак, моя «тюрьма» располагалась на Рио-Пекос. Скорее всего, даже не на ней, а в одной из узких долин какого-нибудь ее притока. Через дверной проем комнаты я хорошо видел отвесную скалу, расположенную довольно близко. Поэтому я сделал вывод, что пуэбло построено не у самой реки, а у ее притока, ибо сам Пекос должен быть гораздо шире. Очень хотелось посмотреть и на долину, и на пуэбло, но об этом пока нечего было и думать. Я был еще слишком слаб и не мог ходить. Да и кто разрешит мне покинуть помещение?