Он с тихим бессознательным благоговением посмотрел в долину. Оттуда уже возвращались Инчу-Чуна и Виннету, на этот раз верхом, ведя на поводу лошадь Клеки-Петры. Мы встали, чтобы направиться к лагерю, в который прибыли одновременно с всадниками. Возле бочонка, облокотись на него, стоял Рэтлер с огненно-красным распухшим лицом и вытаращенными на нас глазами. Этот опустившийся человек успел за короткое время нашего отсутствия проглотить столько водки, что не мог больше пить. В его взгляде можно было прочесть ярость дикого быка, готовящегося к нападению. Я решил тайком наблюдать за ним.
Вождь индейцев и Виннету соскочили с лошадей и приблизились к нам. Мы стояли, образуя довольной широкий круг.
– Решили ли мои бледнолицые братья, оставаться им здесь или уйти? – спросил Инчу-Чуна.
Между тем старшему инженеру пришла на ум хитрая мысль, и он ответил:
– Если бы нам даже хотелось уйти, мы все же должны были бы остаться, чтобы не ослушаться данных нам приказаний. Сегодня же я пошлю гонца в Санта-Фэ с запросом, после его возвращения смогу дать тебе ответ.
Это было недурно выдумано, так как мы должны были справиться с работой еще до возвращения гонца. Но вождь решительно возразил:
– Я не стану ждать так долго. Мои бледнолицые братья сейчас же должны мне сказать, что они намерены делать.
В это время к нам подошел Рэтлер с наполненной кружкой. Я подумал было, что он наметил меня, но он направился к краснокожим и сказал заплетающимся языком:
– Если индейцы выпьют со мной, мы исполним их желание и уйдем. В противном случае мы не сделаем этого. Пусть молодой индеец начнет. Вот огненная вода, Виннету!
Он подал ему кружку. Виннету отступил на шаг, сделав отстраняющий жест рукой.
– Как? Ты не хочешь пить со мной? Какое страшное оскорбление! Хорошо же! Я разолью водку по всей твоей физиономии, проклятый краснокожий! Слизывай ее, если не хочешь пить!
Прежде чем кто-либо успел помешать ему в этом, Рэтлер швырнул кружку со всем ее содержимым в лицо молодого апача. По понятиям индейцев это было смертельной обидой, и Виннету, не долго думая, нанес дерзкому такой удар кулаком в лицо, что тот грохнулся наземь. Только с большими усилиями ему удалось опять подняться. Я же приготовился вмешаться, так как думал, что Рэтлер будет продолжать в том же духе, но этого не случилось. Он только угрожающе выпучил глаза на молодого апача и, пошатываясь, с проклятиями удалился к бочонку.
Виннету вытер свое лицо, на котором застыло каменное выражение, не позволявшее проникнуть в то, что происходило в его душе.
– Я спрашиваю в последний раз, – сказал вождь. – Покинут ли сегодня бледнолицые эту долину?
– Мы не имеем права сделать это, – был ответ.
– В таком случае мы покидаем ее. Между нами не может быть мира.
Я сделал попытку выступить посредником, но тщетно – трое пришельцев уже направились к лошадям. Вдруг раздался голос Рэтлера:
– Убирайтесь поскорее, краснокожие собаки! А за удар в лицо ты мне ответишь, молокосос!
В десять раз скорее, чем можно было ожидать от него в таком состоянии, Рэтлер выхватил из находившейся рядом с ним повозки ружье и прицелился в Виннету. Последний стоял без всякого прикрытия, и пуля непременно должна была попасть в него. В этот момент Клеки-Петра в ужасе закричал:
– Прочь, Виннету! С дороги!
Одновременно с этим он сделал прыжок, чтобы стать перед молодым апачем и закрыть его. Раздался выстрел. Клеки-Петра схватился за грудь, пошатнулся несколько раз и затем тяжело упал на землю. Но в этот же момент повалился и Рэтлер от моего удара. Чтобы предупредить выстрел, я поспешно подскочил к нему, но все же опоздал. Раздались крики, одни лишь апачи не проронили ни звука. Они тотчас опустились перед пожертвовавшим собой другом на колени и молча искали рану. Она оказалась возле самого сердца, и из нее ручьями струилась кровь. Я подошел к ним. Глаза Клеки-Петры были закрыты. Лицо его сразу побледнело и осунулось.
– Возьми его голову к себе на колени, – сказал я Виннету. – Его смерть будет радостной, если, открыв глаза, он увидит тебя.
Молодой индеец молча исполнил мою просьбу. Ни один мускул не дрогнул на его лице, но он не спускал глаз с умирающего. Наконец раненый медленно поднял веки. Он увидел склоненного над ним Виннету, блаженная улыбка промелькнула на его осунувшемся лице и он прошептал:
– Виннету, Виннету, о сын мой Виннету!
Затем его угасающий взор стал искать кого-то. Он остановился на мне, и Клеки-Петра с усилием произнес по-немецки:
– Останьтесь при нем, чтобы… Чтобы… Продолжать мое дело…
Он умоляюще поднял руку, я пожал ее и ответил:
– Я исполню это. Будьте уверены, исполню!
Тут лицо его приняло нездешнее выражение. Еще один судорожный вздох, и его голова откинулась назад. Клеки-Петра тихо скончался.
Виннету опустил голову умершего на траву, медленно поднялся и вопросительно посмотрел на отца.
– Вот лежит убийца, я сшиб его наземь, – сказал я. – Поступайте с ним по своему усмотрению.
– Огненная вода! – таков был краткий, но суровый и презрительный ответ вождя.
– Я хочу быть вашим другом и братом; я отправлюсь с вами! – сорвалось у меня с языка.
На это он плюнул мне в лицо и сказал:
– Паршивый пес! Продажная душа, ворующая чужую землю за деньги! Смердящий волк! Посмей только следовать за нами, и я сотру тебя в порошок!
Если бы это сказал кто-либо другой, я ответил бы ему ударом кулака. Почему я тогда этого не сделал? Быть может, я осознал, что заслужил такое наказание, вторгшись в чужие владения? Вернее всего я инстинктивно снес оскорбление, но все же не смог повторить своего предложения, несмотря на обещание, данное умершему.
Белые молча обступили апачей, выжидая, что же они станут делать. Но краснокожие не уделили нам больше ни единого взгляда. Они подняли покойника на лошадь и крепко привязали его к седлу, затем уселись на своих скакунов, поправили съехавшее было тело Клеки-Петры и медленно двинулись вперед, поддерживая его с обеих сторон.
Ни одной угрозы, ни одного слова мести не было сказано ими, они даже не посмотрели в нашу сторону. Но это было хуже, гораздо хуже, чем если бы они громогласно поклялись отомстить нам самым жестоким образом.
– Это было ужасно, и может стать еще ужаснее! – сказал мне Сэм Хоукенс. – Вон лежит негодяй, все еще не пришедший в себя от вашего удара и от спирта. Что нам делать с ним?
Я ничего не ответил, оседлал своего чалого и ускакал в прерию. Мне необходимо было остаться одному, чтобы как-нибудь забыть эти кошмарные полчаса. Было уже поздно, когда, усталый и разбитый, я вернулся в наш лагерь.
Глава 3Виннету в оковах
За время моего отсутствия лагерь был передвинут ближе к тому месту, где я убил медведя. Гризли оказался таким тяжелым, что лишь с большими усилиями десятку дюжих вестманов удалось перетащить его через кустарник к разведенному в долине костру.
Несмотря на то, что было уже довольно поздно, в лагере никто еще не ложился. Один только Рэтлер высыпался с похмелья. Он был перенесен сюда товарищами, которые бросили его, как чурбан, на траву. Сэм уже успел снять с медведя шкуру, но мяса пока не трогал. Едва только я соскочил с лошади и подошел к костру, он обратился ко мне:
– Где это вы пропадали, сэр? Мы с нетерпением поджидали вас, так как нам очень хотелось полакомиться медвежатиной, но мы не решались резать мишку без вас. Все же за это время я успел снять с него фрак. Портной так хорошо сшил его по фигуре, что на нем не оказалось ни малейшей складочки! Хи-хи-хи! Надеюсь, вы не в претензии, что я это сделал? А теперь скажите, как распределить мясо? Не мешало бы зажарить кусочек, прежде чем отправиться спать?
Делите по собственному усмотрению, – ответил я. – мясо принадлежит всем.
– Отлично! В таком случае я вам кое-что скажу. Самое вкусное – это лапы. На свете ничего нет вкуснее медвежьих лап! Но для этого они должны как следует полежать, пока не приобретут особый душок… А если в них к тому же заведутся черви, то это сущее объедение! Однако мы не сможем так долго ждать, так как я опасаюсь, что сюда явятся апачи и испортят нам аппетит. Поэтому лучше всего сегодня же полакомиться, пока нас самих не прикончили индейцы. Имеете ли вы что-нибудь против этого?
– О нет!
– Тогда приступим к этому славному делу! Ведь на отсутствие аппетита сейчас, пожалуй, никто не сможет пожаловаться, если не ошибаюсь…
Он поделил лапы таким образом, что на долю каждого из нас пришлось по куску. Получив лучшую часть передней лапы, я завернул ее и отложил в сторону, в то время как другие поспешили зажарить свои порции. В тот вечер, как это ни странно, я был очень голоден и вместе с тем лишен всякого аппетита. После долгой утомительной поездки я чувствовал потребность в принятии пищи, но не мог есть. Перед моими глазами все еще стояла ужасная картина убийства. Я видел себя сидящим рядом с Клеки-Петрой, я слышал его признания, которые теперь представлялись мне его последней исповедью, и я все время думал о сказанных им напоследок словах, в которых сквозило предчувствие близкой смерти.
Лишь то обстоятельство, что Клеки-Петра умер на руках Виннету, притом от предназначенной его любимцу пули, могло до известной степени примирить меня с кровавым происшествием. Ну а его просьба не покидать Виннету и закончить начатое дело? Почему он обратился именно ко мне? И почему я так быстро дал свое согласие умирающему? Из сострадания? Да, очевидно. Но была еще и другая причина, в которой я почти не отдавал себе отчета: Виннету произвел на меня глубокое впечатление, какого я в отношении к другим людям никогда не испытывал. Он был одних со мной лет, но насколько он превосходил меня во всем! Это я почувствовал с первого же взгляда. Меня очаровала серьезная и гордая ясность его бархатистых глаз, спокойная уверенность его движений и манера держаться, а также выражение глубоко скрытой скорби, которое я уловил на его юном и прекрасном лице. Сколько уважения внушало поведение Виннету и его отца! Другие на их месте, будь то белые или краснокожие, набросились бы на убийцу и жестоко расправились с ним. А эти апачи не удостоили его ни единым взглядом, ни одним движением мускула они не выдали происходившего в их душе! Какие жалкие люди были мы по сравнению с ними! С такими мыслями сидел я у костра, совершенно не замечая того, что окружающие за обе щеки уплетали медвежатину. Наконец Сэм вывел меня из раздумья: