Инчу-Чуна подошел ко мне и спросил:
– Доволен ли теперь мною мой молодой бледнолицый брат?
– Да. Благодарю тебя.
– У тебя нет причины меня благодарить. Даже если бы я не знал твоего желания, я поступил бы так же. Эта собака не стоила того, чтобы быть умерщвленной во время пытки.
Тогда я обратился к нему со следующим вопросом:
– Что думают теперь предпринять апачи? Похоронить Клеки-Петру?
– Да.
– Будет ли мне и моим товарищам дозволено принять участие в похоронах?
– Да. Если бы ты не обратился ко мне, я сам попросил бы вас присутствовать. Ты разговаривал с Клеки-Петрой, когда мы ушли, чтобы привести лошадей. Обычный ли это был разговор?
– Нет, это был разговор очень серьезный, важный как для него, так и для меня. Я расскажу вам, о чем мы тогда говорили.
Я употребил множественное число, так как к нам подошел Виннету.
– Говори.
– Когда вы ушли, мы уселись рядом. Оказалось, что у нас общая родина, и мы стали разговаривать на нашем родном языке. Он многое пережил, многое перенес и рассказывал мне об этом. Он сказал, что очень полюбил вас и желал бы иметь возможность умереть за Виннету. Несколько минут спустя великий дух исполнил его желание.
– Почему он хотел умереть за меня?
– Потому что он любил тебя и еще по другой причине, которую я назову тебе после. Он думал, что смерть его будет искуплением.
– Когда он, умирая, лежал у меня на груди, он говорил с тобою на языке, которого я не понимал. Что это был за язык? – спросил Виннету.
– Это был наш родной язык.
– Говорил ли он также обо мне?
– Да.
– Что он сказал?
– Он просил меня сохранить тебе верность.
– Сохранить… Мне… Верность? Но ведь ты меня тогда еще совсем не знал!
– Я тебя видел, а кто видит Виннету, тот знает, с кем имеет дело, к тому же он мне рассказывал о тебе.
– Что же ты ему ответил?
– Я обещал исполнить его просьбу.
– Это было его последнее желание. Ты стал его наследником. Ты обещал ему остаться верным мне, ты охранял и щадил меня, в то время как я преследовал тебя как врага. Удар моего ножа принес бы всякому другому смерть, но твое крепкое тело вынесло его. Я кругом в долгу у тебя. Будь моим другом!
– Я уже давно твой друг.
– Будь моим братом!
– Я желал бы этого от всей души!
– Тогда мы заключим наш союз у его могилы. Да будет моя кровь твоей кровью, и твоя кровь моею! Я буду пить твою кровь, а ты – мою. Инчу-Чуна, великий вождь апачей, мой родитель, даст мне на это свое разрешение.
Инчу-Чуна простер к нам свои руки и сказал:
– Разрешаю. Вы будете не только братьями, но одним мужем и воином в двух телах. Хоуг!
Мы отправились к месту, выбранному для могилы. Краснокожие сидели вокруг еще не достроенного сооружения и пели свои монотонные, глубоко захватывающие траурные песни.
Вскоре после того как работа была закончена, появилась Ншо-Чи. Она вернулась из пуэбло с двумя глиняными чашами, которые наполнила у реки водою, а затем поставила на гроб. Назначение этих чаш скоро выяснилось.
Наконец все было подготовлено к совершению обряда.
Заставив знаком руки умолкнуть песни, Инчу-Чуна приблизился к могиле и медленно и торжественно произнес надгробную речь:
– Клеки-Петра ушел от нас, но его тело осталось для того, чтобы мы вспоминали любимого доброго белого отца, который был нашим учителем. Он постоянно о нас думал, постоянно о нас заботился. Покидая нас, он послал нам бледнолицего, который, замещая его, должен был стать нашим другом и братом. Вы видите здесь Разящую Руку, белого мужа, происходящего из той же страны, из которой пришел к нам Клеки-Петра. Он знает все, что знал тот, он еще более сильный воин, чем тот. Он убил ножом серого медведя, и ударом кулака он сбивает с ног любого врага. Не раз судьба Инчу-Чуны и Виннету находилась в его руках, но он не убил нас, а даровал жизнь, потому что он друг краснокожих и любит нас. Не так ли?
– Хоуг!
– В своем последнем слове умирающий Клеки-Петра высказал пожелание, чтобы Разящая Рука сделался его преемником у апачей, и Разящая Рука обещал исполнить его желание. Поэтому он должен быть принят в племя апачей и считаться вождем. Все должно происходить так, как будто он краснокожий и родился среди нас. В подтверждение заключенного братства ему следовало бы выкурить трубку мира со всеми взрослыми воинами племени, чего, однако, не требуется, так как он будет пить кровь Виннету так же, как Виннету будет пить его кровь: тогда он будет кровью от нашей крови и плотью от нашей плоти. Согласны ли воины апачей?
В ответ раздалось троекратное радостное «хоуг!».
– Да предстанут Разящая Рука и Виннету пред гробом, чтобы их кровь потекла в воду братства.
Итак, предстоял обряд кровного братания, о котором я так часто читал в книгах. Этот обряд встречается у многих диких и полудиких народов. Он заключается в том, что немного крови обоих братающихся смешивается в общем сосуде, а затем ими выпивается, или же каждый из будущих братьев пьет кровь другого, не смешивая ее предварительно со своею. Заключившие такой союз сливаются теснее и прочнее, чем если бы были братьями от рождения.
При моем братании с Виннету я должен был пить его, а он мою кровь. Мы встали по обе стороны гроба. Инчу-Чуна взял руку Виннету и, обнажив ее по локоть, сделал на ней маленький надрез. Несколько капель крови потекли в одну из приготовленных чаш с водой. Ту же операцию он произвел и с моей рукой, причем капельки крови с нее упали в другую чашу. Виннету была подана чаша с моей кровью, а я получил ту, в которой находилась кровь Виннету. Мы выпили содержимое: несколько капель крови, разбавленных водой Рио-Пекос. Затем вождь подал мне руку и сказал:
– Теперь ты равен Виннету, сыну от моей плоти и воину нашего народа. Слава о твоих подвигах в скором времени распространится повсюду, и ни один из воинов не превзойдет тебя. Ты станешь вождем апачей, и все племена нашего народа будут тебя почитать соответственно твоему сану.
Таким образом, неожиданно для самого себя я сделал блестящую карьеру. Недавно еще я был домашним учителем в Сан-Луи, затем стал землемером, а теперь я был возведен «дикарями» в сан вождя. Но я должен признаться, что «дикари» нравились мне значительно больше, чем те белые, с которыми мне в последнее время приходилось иметь дело. Когда Инчу-Чуна закончил свою речь, все апачи, в том числе и дети, поднялись со своих мест и в подтверждение его слов звучно прокричали «хоуг!».
Когда закрывали могилу, снова раздались звуки надгробного плача. Обряд похорон закончился лишь тогда, когда последний камень был водворен на свое место. Настало время трапезы. Инчу-Чуна пригласил меня разделить с ним еду.
Он занимал самый обширный дом уже упомянутой террасы. Помещение было убрано довольно просто, если не считать висевшей на стенах богатой коллекции индейского оружия, привлекшей мое внимание. «Прекрасный день» прислуживала нам за едой, и я нашел, что индейские блюда, которыми она нас угощала, были приготовлены с истинным мастерством. Во время еды почти не было разговоров. Краснокожие вообще охотно молчат, а в этот день уже много было сказано, поэтому решили отложить на будущее время все то, что еще осталось необсужденным.
На следующий день возвратились разведчики, преследовавшие киовов. Они донесли, что последние удалялись, не делая остановок в пути, и таким образом не выказывали намерения предпринять враждебные действия в ближайшее время. Затем наступили дни покоя, но для меня это было время, полное забот. Сэму, Дику и Вилю понравилось гостеприимство апачей, и они основательно отдохнули. Единственным занятием, которому предавался Хоукенс, были его ежедневные верховые прогулки на Мэри, которая, как он сам выражался, обучалась «тонкостям искусства» и привыкала к особенностям его езды.
Я, однако, не сидел сложа руки. Виннету взял меня в «индейскую школу». Мы часто уезжали на целый день, совершая далекие поездки, во время которых я должен был упражняться во всем, что касалось войны и охоты. Мы много блуждали по лесам, и благодаря этому я стал хорошим следопытом. Часто Виннету прятался от меня и давал мне задание отыскать его. Он делал все возможное, чтобы замести свои следы, а я усердно старался их найти. Как часто скрывался он в густом кустарнике или стоял в водах Рио-Пекос под прикрытием свисающих ветвей, наблюдая, как я его разыскиваю. Он обращал внимание на мои ошибки и показывал на своем примере, как я должен поступать, что делать и чего избегать. Это было великолепное обучение, в котором он участвовал с такой же охотой, с какой я был его учеником. К тому же ни одна похвала не сорвалась с его уст, как не коснулось моего слуха и то, что мы подразумеваем под «порицанием». Мастер ловкости и проворства, столь необходимых в жизни, он был также мастером преподавания.
Как часто я приходил домой разбитый и усталый, но и тогда мне не было покоя. Я хотел выучить язык апачей и брал в пуэбло уроки. Ншо-Чи обучала меня наречию мескалеров, Инчу-Чуна – языку ланеров, а Виннету – диалекту наваев. Так как все эти языки были родственными и не отличались обилием слов, то мое обучение проходило весьма успешно.
Когда мы с Виннету уходили недалеко от пуэбло, случалось, что и Ншо-Чи участвовала в наших вылазках. Она искренне и горячо радовалась, когда я хорошо выполнял свои задания.
Однажды, находясь в лесу, Виннету велел мне куда-нибудь удалиться и вернуться обратно по прошествии трех четвертей часа. Вернувшись и не найдя их на старом месте, я должен был найти Ншо-Чи, которая очень хорошо умела прятаться.
Итак, я отошел на значительное расстояние, обождал там назначенное время и возвратился назад. Следы обоих ушедших были вначале довольно ясны. Но затем отпечатки ног индеанки внезапно потерялись. Я, правда, знал, что у нее исключительно легкая походка, но земля была мягкая, и, безусловно, должен был сохраниться след. И все же я не находил ровно ничего, ни одного помятого или сорванного растения, хотя как раз на этом месте были обильные заросли нежного мха. Только следы Виннету были ясно видны. Но на них я не обращал внимания, так как должен был искать не индейца, а его сестру. Он наверняка находился