Совет разошелся, вожди удалились под навесы, устроенные для них женщинами, и каждый отошел ко сну.
Один мажордом не думал об этом. Он быстрым шагом направился к хижине, где находились пленницы. Подойдя к плетню, игравшему роль двери, индеец с минуту колебался, но, преодолев волнение, с силой отдернул плетень и вошел.
Обе женщины печально сидели у замирающего огня, с опущенными на грудь головами, задумчивые и молчаливые.
При шумном появлении вождя они быстро подняли головы, заглушая крик удивления и ужаса.
Индеец минуту смотрел на них с неопределенным выражением.
— Я вас испугал? — сказал он глухо, стараясь улыбнуться.
— Нет, — отвечала донна Эмилия, — ваше присутствие не пугает нас, оно возбуждает отвращение!
Вождь гневно сдвинул брови, но сдержался.
— Зачем, — отвечал он, — дразнить льва, когда находишься в его власти?
— Льва? — спросила она презрительно. — Койота, хотел ты сказать: лев храбр, его характер благороден. Он нападает только на достойных его ярости врагов.
— Хорошо, я — койот, — согласился он невозмутимо. — Оскорбление можно позволить тем, кто скоро умрет!
— Умереть! — закричала донна Диана с радостным движением, смутившим индейца. — О, благодарю, сеньор. Первый раз вы сообщаете хорошую новость. Когда должны мы умереть?
— Завтра! — отвечал он глухим голосом.
Несколько секунд длилось могильное молчание.
Мажордом продолжал.
— Вам очень надоела жизнь?
— Такая жизнь — да. Я предпочитаю умереть, чем быть пленницей и переносить всевозможные унижения!
— Вы можете обе жить, если захотите! — сказал он значительно.
Она сначала отрицательно покачала головой.
— На свободе! — прибавил он.
— На свободе? — вскричала молодая девушка, глаза которой заблестели надеждой.
Донна Эмилия положила ей руку на плечо, тихо улыбаясь, и обратилась к вождю.
— Объяснись откровенно, — сказала она. — За этими словами должна скрываться какая-нибудь страшная западня. На каком условии получим мы свободу? Нам нужно знать это условие, чтобы решить, можно ли принять его.
— Разве можно торговаться о жизни?
— Да, когда ее предлагают купить ценой бесчестия!
— Завтра вас привяжут к столбу и будут мучить в течение четырех часов безостановочно.
— Далее! — гордо сказала донна Эмилия.
Молодая девушка слушала, испуганная и трепещущая.
— Далее, — произнес он с мрачной улыбкой, — вы будете ободраны живьем и сожжены.
Произнеся эти слова, вождь устремил проницательный взгляд на пленниц.
Донна Эмилия презрительно пожала плечами.
— Я жду, чтобы ты сказал, на каких условиях согласен оставить нам жизнь, — отвечала она с горькой улыбкой. — Это условие, должно быть, ужасное, если ты не решаешься объявить его нам.
— Это условие, — медленно сказал он, — вы уже знаете!
Донна Эмилия передернула плечами.
— Повтори, я забыла его.
Вождь сделал над собою усилие.
— Пусть ваша дочь согласится быть моей женой! — сказал он сдавленным голосом.
Донна Эмилия разразилась нервным смехом и взглянула на дочь. Та гордо выпрямилась, подошла к вождю, спокойная с виду, хотя внутри ее клокотала целая буря, и, окинув его в высшей степени презрительным взглядом, сказала:
— Придумывайте самые жестокие мучения! Я предпочитаю смерть такому ужасному позору!
— Хорошо, дочь моя! — вскричала донна Эмилия, страстно прижимая ее к груди.
Вождь яростно топнул ногой, кинул на обоих женщин взгляд неумолимой ненависти и, сказав страшным голосом только одно слово» до завтра!», стремительно вышел.
Оставшись одни, женщины взялись за руки, встали на колени и усердно стали молиться тому, кто один мог спасти их.
Глава тридцать девятая
В открытом поле
Дело, порученное Лунному Свету генералом Карденасом, не трудно было исполнить: следы мексиканцев ясно отпечатались на земле. На основании этого охотник подозревал, что выслеживание было только предлогом для генерала удержать его при себе, чтобы в случае ловушки наказать. Однако оба продолжали ехать рядом, весело переговариваясь и, по-видимому, очень довольные друг другом.
День был великолепный. Небо синее, солнце ослепительное. Листья деревьев, омытые дождем, блистали зеленью и росой. Ночная гроза освежила воздух, и горячие лучи солнца, осушая влагу, заставляли землю дымиться подобно жерлу кратера. Птицы щебетали в листве, белки прыгали с ветки на ветку, а иногда олени и антилопы, спугнутые лошадьми, появлялись в высокой траве, взглядывали испуганными глазами на путешественников и разбегались по всем направлениям.
Невольно и люди, и животные поддавались влиянию этой роскошной природы. Они вдыхали полной грудью воздух, насыщенный сладким запахом цветов и деревьев, и чувствовали себя счастливыми.
— Да здравствует деревня! — сказал генерал. — Хорошо дышать чистым воздухом после того, как в течение нескольких дней принужден был оставаться между каменными стеками!
— Да, вы правы, генерал, — отвечал радостно канадец, — Жизнь в пустыне прекрасна, а в городах она немыслима. Люди глупо сделали, настроив их и загромоздив горизонт, когда перед ними открывались простор и свобода! К черту города! Самый прекрасный дом не сравнится с кучей травы, в которой радостно поют стрекозы!
— Вы любите пустыню, сеньор Лунный Свет?
— Я, генерал? Я родился в ней. Мой отец состоял на службе у компании Гудзона в качестве траппера. Мать произвела меня на свет на берегах одного из наших великолепных канадских озер. Мои глаза открылись под величественными зелеными сводами девственного леса. Первый горизонт, увиденный мной, был изрезан цепями гор, горделивых гребней которых никогда не попирала нога человека. О, генерал! Жить в пустыне без всяких стеснений, чувствовать свободное биение сердца в груди, вдыхая всеми порами благоухание трав, не сожалея о прошлом, не заботясь о будущем. Замечать, что живешь и невольно становиться лучше, так как находишься ближе к богу, великая книга которого всегда раскрыта пред тобой — вот единственно возможное существование для человека с неиспорченной душой. Другое — постоянное рабство, постоянное принуждение, атрофирующее мысли, уничтожающее разум и превращающее человека в худо собранную машину, в сварливую и злую тварь, которая до могилы тащится бледная, болезненная и разочарованная.
— Черт возьми! Вот это я называю энтузиазмом! — сказал, смеясь, генерал. — К несчастью, все хорошо только в теории. Что сталось бы с цивилизацией, если бы каждый последовал вашему примеру?
— Ах, да! — вскричал охотник с презрительной улыбкой. — Вот великое слово — цивилизация! Попросту говоря, это рабство, огрубление масс в пользу честолюбивого и ненасытного меньшинства, общество бандитов, украшенных пышными титулами и громкими именами, где сила — единственный закон, где на доказательства отвечают тюрьмами и ружейными выстрелами, где все оплачивается: рождение, смерть, даже испорченный воздух, которым дышат на грязных, узких улицах, в слишком низких и тесных домах. К черту цивилизацию мошенников, изобретших ее для своей выгоды! Цивилизация — это чума и все болезни, сокрушающие человечество! Я не хочу ее знать!
Генерал слушал охотника с возрастающим удивлением, эта нервная речь невольно убеждала его. Перед ним первый раз находился типичный лесной бродяга, который в волнении резко и грубо высказал свои взгляды на жизнь цивилизованных людей. До сих пор таких странных натур он еще не встречал.
Разговаривая таким образом, генерал и канадец достигли брода, где утром бежал Сотавенто.
Отряд сделал минутную остановку. На другом берегу реки, на расстоянии около двух миль, начиналась цепь высоких лесистых гор. Огромный провал открывался среди этих гор и образовывал узкое ущелье, единственное место, где могли переправиться испанские войска.
Генерал изучал с возрастающим беспокойством мрачный пейзаж, раскинувшийся перед ним.
Все было молчаливо и печально кругом. Напрасно Карденас исследовал равнину в подзорную трубу. Он ничего не видел кроме скученных деревьев, среди которых, казалось, невозможно было проложить себе путь. По следам, оставшимся на почве, несомненно было, что мексиканская армия следовала через ущелье.
Генерал нахмурил брови и подозрительно взглянул на охотника.
Тот, отставший немного, чтобы натянуть подпругу у лошади, подъехал.
— Понимаю! — сказал он.
— Что вы понимаете?
— Я понимаю, что вы подозреваете меня, генерал, черт возьми!
— А если бы и так? — спросил тот, пристально глядя на него.
— Вы были бы неправы, вот и все!
— Почему так?
— По тысяче причин!
— Назовите хотя бы одну.
— Для какой цели вести мне вас в западню?
— Чтобы изменить мне, vive Cristo! Так как, я предполагаю, вы принадлежите к мексиканской армии.
— Я действительно принадлежу к этой армии, — подтвердил охотник, — что же из этого?
— Как! — вскричал с гневом генерал. — Что из этого? То, что вы шпион и что я велю вас расстрелять!
— Это неблагоразумно, генерал!
— Пусть. Молитесь богу!
— Такой человек, как я, всегда готов явиться перед ним. Могли бы вы сказать то же?
Генерал сердито топнул ногой.
— Но дайте мне объяснения, по крайней мере! — сказал он.
— Я дал вам одно, вы не захотели его принять!
— Поищите другое!
— Хорошо, лучшего я не требую, — сказал охотник, по-прежнему хладнокровно и добродушно. — Что произошло между нами? Я известил вас, что мексиканцы покинули лагерь, оставив свое имущество. Разве я солгал? Нет, я вам ничего не сказал, кроме правды. Вы захотели пуститься в погоню за инсургентами. Вместо того, чтобы подстрекать вас к этому, я, напротив, просил остаться в Когагуилу. Разве так бы поступил изменник? — Не думаю. Вы потребовали, чтобы я следовал за вами. Я повиновался. Моя роль ограничилась только этим, не правда ли, генерал? Теперь вы очутились против ущелья, где боитесь встретить засаду, и хотите взять меня туда. Справедливо ли это? Если вы действительно боитесь ловуш