Как я и ожидал, мы спустились к реке. Виннету тянуло к могиле учителя. Мы сели около склепа, Виннету взял меня за руку и долго сидел в полном молчании.
Здесь я хочу сделать небольшое отступление и рассказать о жизни апачей. В пуэбло жили не все воины — оно не могло вместить всех. Там жил Инчу-Чуна и самые достойные воины, там проходили наиболее важные встречи представителей племени мескалеро, кочевавшего и охотившегося в окрестностях. Здесь была резиденция вождя апачей, отсюда посылали гонцов к льанеро, хикарилья, тараконам, чирикауа, пиналям, гиласам, мимреням, липанам, которые подчинялись власти верховного вождя апачей. Даже навахи, если и не выполняли его приказов, то к советам прислушивались.
После похорон мескалеро, не жившие в пуэбло, вернулись в свои вигвамы, остались лишь те, кто приглядывал за добытыми у кайова лошадьми.
Итак, мы сидели с Виннету у могилы в уединеньи, никем не замеченные. Виннету заговорил первым:
— Мой брат забудет о нашей прежней вражде?
— Я уже забыл.
— Но одного ты не сможешь простить нам.
— Чего?
— Оскорбления от моего отца.
— Когда это было?
— Во время нашей первой встречи.
— Когда он плюнул мне в лицо?
— Да.
— А почему я не смогу простить?
— Потому что такое оскорбление смывается только кровью.
— Виннету, прошу тебя, не беспокойся. Я уже забыл об этом.
— Я отказываюсь понимать моего брата.
— Поверь мне. Я давным-давно доказал, что забыл это.
— Чем доказал?
— Своим добрым отношением к Инчу-Чуне. Или ты полагаешь, что Шеттерхэнд позволит себе плюнуть в лицо и не ответит, если сочтет это за оскорбление?
— Вот потому-то мы были так удивлены, что ты не ответил.
— Отец моего брата не может оскорбить меня. Я простил ему и забыл. И давай больше не вспоминать об этом.
— И все-таки я хочу выяснить все, как брат с братом.
— Зачем?
— Ты должен знать обычаи нашего народа. Ни один воин, а тем более вождь, не признается в том, что поступил неверно. Инчу-Чуна знает, что был не прав, но он не может у тебя просить прощения. Поэтому поручил мне поговорить с тобой. Виннету просит тебя от имени отца.
— Совершенно напрасно, мы — в расчете, я тоже обидел вас.
— Нет.
— А вот да! Разве удар кулаком — не оскорбление? А я вас ударил.
— Но это было в бою. Мой брат благороден и великодушен, и мы никогда не забудем об этом.
— Давай поговорим о другом. Я стал сегодня вашим сородичем. А как с моими товарищами?
— Мы не можем принять их в наш род, но будем считать их нашими братьями.
— А что для этого надо сделать?
— Завтра мы выкурим с ними трубку мира. В стране моего брата такого обычая нет?
— Нет. Христиане все братья друг другу без всяких обрядов.
— Все братья? А разве они не воюют друг с другом?
— Иногда случается.
— Тогда они ничем не отличаются от нас. Учат любви к ближним, а сами забывают про нее. Почему мой брат покинул отчизну?
Странно было услышать подобный вопрос из уст индейца. Но Виннету имел на него право, потому что назывался моим братом и хотел поближе узнать меня. Вопрос был задан неспроста.
— Чтобы найти здесь счастье, — отвечал я.
— Счастье? Что такое счастье?
— Богатство!
Услышав это, он отпустил мою руку и замер. Я понял, что мои слова поразили его.
— Богатство! — прошептал он.
— Да, богатство, — повторил я.
— Так вот… почему… почему…
— Что почему?
— Почему мы видели тебя с…
Он с трудом пытался вымолвить слово, я поспешил ему на выручку:
— С захватчиками вашей земли?
— Ты сам признался. Значит, ты делал это, чтобы стать богатым. И действительно думаешь, что счастье — в богатстве?
— Да.
— Ошибаешься! Золото принесло индейцам несчастье. Из-за золота бледнолицые прогоняют нас с наших земель, заставляя постоянно кочевать с места на место, пока мы не умрем. Золото — это наша смерть. Брат мой, не ищи его!
— Но мне нужно вовсе не золото!
— Не золото? Но ты сам признался, что ищешь счастье в богатстве.
— Я так сказал, но богатство — не только золото. Это и мудрость, и опыт, и здоровье. Человека делают богатым милость Божья и уважение людей.
— Уфф! Уфф! Так вот ты о чем! А какое богатство выбрал ты?
— Последнее.
— Милость Божья и уважение людей? Тогда ты очень добрый человек и праведный христианин.
— Я не уверен; Богу виднее, я просто стремлюсь стать таким.
— А нас считаешь язычниками?
— Нет. Вы почитаете Великого Духа и не преклоняетесь перед идолами.
— Ты можешь исполнить мою просьбу?
— С удовольствием, я тебя слушаю.
— Не говори со мной о своей вере и не пытайся меня в нее обратить. Я очень люблю тебя, и мне будет жаль потерять тебя. Все происходит так, как говорил Клеки-Петра. Возможно, твоя вера самая истинная, но индейцам ее не понять. Если бы христиане не убивали и не преследовали нас, может быть, мы смогли бы со временем понять ее, вникнуть в то, о чем говорит ваша священная книга и ваши священники. Обреченные на смерть не в состоянии поверить, что религия убийц есть религия любви.
— По поступкам людей, нарушающих заветы, нельзя судить о всей религии.
— Все бледнолицые говорят так. Называют себя христианами, а поступают не по-христиански. У нас есть бог Маниту, его единственное желание, чтобы все люди были добрыми. Я стараюсь быть добрым — значит, я христианин и, несомненно, лучше тех белых, кто думает не о ближних, а о собственной выгоде. Никогда не говори со мной о вере и не старайся сделать из меня так называемого христианина! Вот о чем я хотел просить тебя!
Я молча пожал ему руку в знак согласия.
— А как мой брат оказался вместе с захватчиками земли? — спросил Виннету. — Разве ты не знал, что по нашим законам это преступление?
— Мне не приходило это в голову. Я был рад получить место геодезиста, потому что мне обещали хорошо заплатить.
— Заплатить? Кажется, вы не успели закончить работу? Вам платят до окончания работ?
— Я получил лишь немного денег и снаряжение. Остальное должны были выплатить после завершения всех работ.
— А теперь ты потерял эти деньги?
— Да.
— Много?
— Для меня — много.
Виннету помолчал, потом сказал:
— Мне жаль, что из-за нас мой брат потерял так много. Ты бедный?
— Как сказать — ни да, ни нет, а впрочем, что касается денег, то я, в сущности, последний бедняк.
— Много еще оставалось доделать?
— Немного, работы на пару дней.
— Уфф! Если бы я тогда знал тебя, как сейчас, мы бы напали на кайова чуть позже.
— Чтобы я успел все сделать до конца? — спросил я, пораженный его великодушием.
— Да.
— Ты хочешь сказать, что был бы готов согласиться, чтобы мы украли вашу землю?
— Не украли, а закончили ее измерять. Линии, что вы чертите на бумаге, ничего не значат, земля от этого никуда не исчезнет. Преступление совершается, когда рабочие бледнолицых начинают прокладывать дорогу для огненного коня. Я бы тебе…
Он запнулся на полуслове, серьезно обдумывая пришедшую в голову мысль, затем произнес:
— Для того чтобы получить деньги, тебе нужны те самые бумаги?
— Да.
— Тогда ты ничего не получишь, потому что все ваши бумаги мы уничтожили…
— А что стало с нашим снаряжением и приборами?
— Воины хотели было все сломать, но я запретил. Хотя я не ходил в школу бледнолицых, но все-таки понимаю, что это очень дорогие предметы. Я приказал сохранить их и перевезти сюда. Я хочу вернуть их моему брату.
— Благодарю тебя и принимаю твой дар. Впрочем, пользы теперь от них мало, но, по крайней мере, я смогу их вернуть.
— Так, значит, они не нужны тебе?
— Нужны как раз для завершения измерений.
— Но у тебя ведь нет бумаги!
— Я все предусмотрел и сделал копию.
— И она у тебя есть?
— Да, вот здесь, в кармане. Хорошо, что твои воины не очистили его.
— Уфф! Уфф! — обрадовался Виннету и замолчал, что-то обдумывая.
Позже, узнав о его решении, я был поражен — вряд ли такое могло прийти в голову моим бледнолицым собратьям.
Встав, Виннету сказал:
— Мы нанесли ущерб моему белому брату, и Виннету сделает все, чтобы он был возмещен. Но сначала тебе надо хорошенько поправиться.
Мы вернулись в пуэбло. Впервые за последние дни четверо белых провели спокойную ночь. На следующий день Хокенс, Стоун и Паркер торжественно выкурили с апачами трубку мира. Речи при этом лились рекой, особенно усердствовал Сэм. Он то и дело вставлял в свою речь смешные словечки, и серьезные индейцы тщетно пытались сдерживать приступы смеха. Затем мы удалились, чтобы с мельчайшими подробностями обсудить события прошедших дней. Когда разговор коснулся освобождения Инчу-Чуны и Виннету, Хокенс ни с того ни с чего прочитал мне целую нотацию:
— Сэр, вы ужасно коварный человек! От друзей нельзя ничего скрывать, особенно если они столько для вас сделали. Вспомните, кем вы были, когда мы впервые встретились в Сент-Луисе? Учителем, который вдалбливал детям азбуку и таблицу умножения! Не отнесись мы к вам серьезно и с должным пониманием, сидеть вам на прежнем месте. Мы освободили вас от таблицы умножения и доставили на Дикий Запад. Тут с невероятным и уму непостижимым терпением волокли гринхорна по прерии, тряслись над ним, как мать над младенцем, как курица с яйцом. Вы понабрались от нас ума-разума, в вечной тьме ваших мозгов забрезжил наконец какой-то луч света. Короче: мы заменили вам отца с матерью, дядю и тетю, носили на руках, кормили лучшими кусками мяса, чтобы вы окрепли телом, отдавали весь свой опыт и мудрость, чтобы вы возмужали духовно. Взамен мы вправе были ждать уважения и почитания, а что получили? Какую благодарность? Ну в точности утенок, которого воспитала курица. Нет, мы слишком много вам позволяли. И я глубоко скорблю, видя, какой черной неблагодарностью вы платите нам за все наши жертвы и любовь. Я не в состоянии перечислить все ваши выходки, но самым ужасным было то, как вы, тайком от нас, освободили двух вождей. Этого я никогда вам не прощу и запомню н