Удар не прекратил вращения башни, и Рейнар ощутил, что висит над пустотой, зажатый в когтистой лапе. Он целился в омерзительную морду, но не смог дотянуться, и молот с глухим лязгом опустился на лапу, вонзившую в его плечо когти, как крюки мясника. Лязг перешел в тошнотворный треск, горгулья скрылась из виду, и Рейнар полетел в пустоту. Больше он не видел ничего, кроме темной громады собора, стремительно уносящейся в пасмурные беззвездные небеса, которые припозднившееся солнце не успело еще озарить своими лучами.
Изувеченное тело Рейнара обнаружил архиепископ Амвросий, спешивший к заутрене. При виде мертвого камнереза его высокопреосвященство в ужасе перекрестился, а заметив некий предмет, все еще цеплявшийся за плечо Рейнара, весьма поспешно повторил этот жест, и трепет его был далеко не благоговейным.
Он наклонился ниже, чтобы рассмотреть находку. Безошибочная память истинного ценителя искусств подсказала ему, что это такое. Затем с той же ясностью он увидел, что каменная лапа, намертво вцепившаяся когтями в тело Рейнара, невероятным образом преобразилась: та, что он помнил, была расслаблена и слегка согнута; теперь же она была напряжена и вытянута, будто лапа живого зверя, который пытается то ли что-то схватить, то ли удержать в когтях тяжелую ношу.
За гранью поющего пламени
Когда я, Филип Хастейн, явил свету дневник моего друга Джайлза Энгарта, я все еще сомневался, считать ли описанные в нем события истиной или же плодом воображения. Приключения Энгарта и Эббонли в ином измерении, город Пламени с его странными обитателями и паломниками, гибель Эббонли и то, что сам рассказчик, сделав последнюю запись в дневнике, возвратился в город с этой же целью, на что он намекал вполне прозрачно, – все это слишком походило на сюжет одного из фантастических романов, которыми так заслуженно прославился Энгарт. Добавьте еще немыслимую и невероятную суть истории – и вы без труда поймете, отчего я колебался, не решаясь признать ее правдивой.
Однако же оставалась неразрешенная и вновь и вновь всплывающая загадка исчезновения сразу двоих людей. Оба были довольно известны, один как писатель, второй как художник; у обоих в жизни все было в полном порядке, никаких серьезных бед и забот; и, принимая во внимание все обстоятельства, объяснить их исчезновение чем-то менее экстраординарным, нежели то, что сказано в дневнике, возможным не представлялось.
Поначалу, как я и намекал в своем предисловии к опубликованному дневнику, я подозревал, что вся история задумывалась как чересчур замысловатый розыгрыш. Но постепенно эта версия делалась все менее убедительной: проходили недели и месяцы, вот уже и год миновал, а предполагаемые шутники так и не вернулись.
И вот наконец я могу утверждать, что все, о чем пишет Энгарт, – правда. И не только это. Потому что теперь я сам побывал в Идме, Городе Поющего Пламени, и постиг все неземное великолепие и восторги Внутреннего Измерения. И о них надлежит мне поведать, пусть и неуклюже, нескладно, обычными человеческими словами, пока видение не растаяло. Ибо все это вещи, коих ни мне, ни кому иному более не узреть: ведь самый Идм ныне лежит в руинах, и храм Пламени взорван и сровнен с землей до скального основания, и источник поющего огня уничтожен, и Внутреннее Измерение исчезло, точно лопнувший мыльный пузырь, в великой войне, что вели против Идма правители Внешних Земель…
Отредактировав и опубликовав дневник Энгарта, я все никак не мог позабыть об исключительных, сводящих с ума проблемах, которые он поднимал. Смутные, однако бесконечно завлекательные виды, которые разворачивала передо мной его повесть, неотвязно преследовали мое воображение, намекая на сокрытые или приоткрывшиеся тайны; меня смущало то, что за всем этим может стоять некий великий мистический смысл, некая космическая реальность, которую рассказчик прозревал лишь сквозь внешние покровы и завесы.
Со временем я поймал себя на том, что размышляю об этом непрестанно, и все более и более овладевало мною головокружительное изумление и уверенность, что такого ни один фантаст не мог бы попросту выдумать, опираясь только на собственное воображение.
И в начале лета 1931 года, закончив новый роман о межпланетных приключениях, я впервые счел, что у меня достаточно досуга, дабы воплотить идею, которая давно уже приходила мне на ум. Я привел в порядок все свои дела, подобрал все торчащие концы своих литературных трудов и переписки на случай, если вдруг и я не вернусь, и уехал из Оберна под предлогом недельного отпуска. На самом же деле я отправился в Саммит, намереваясь как следует исследовать те места, где Энгарт с Эббонли исчезли из поля зрения человечества.
Со сложными чувствами навестил я заброшенную хижину к югу от Кратер-Риджа, где когда-то проживал Энгарт, и увидел грубый самодельный стол из сосновых досок, где мой друг писал свой дневник и оставил адресованный мне запечатанный пакет, который надлежало доставить после его ухода.
Место это дышало жутковатым, угрюмым одиночеством, как будто им уже овладела нечеловеческая беспредельность. Незапертая дверь просела внутрь под натиском зимних сугробов, за порог намело еловых иголок, и неметеный пол был весь ими устлан. И каким-то образом – не знаю почему, – едва я там очутился, странная повесть сделалась для меня более реальной и более достойной доверия, как если бы хижина хранила некую сокровенную причастность всему, что произошло с ее автором.
Эта таинственная связь сделалась еще прочней, когда я отправился на сам Кратер-Ридж разыскивать среди псевдовулканических осыпей, тянущихся на многие мили, те два валуна, столь узнаваемо описанные Энгартом как подобия оснований разрушенных колонн.
Многие из моих читателей, несомненно, помнят его описание Кратер-Риджа, так что нет необходимости вдаваться в ненужные подробности, за исключением тех, что касаются моих собственных похождений.
Я пошел тропой, ведущей на север, которой, очевидно, ходил и Энгарт, покидая хижину, и, пытаясь повторить его блуждания, тщательно прочесал длинный, пустынный склон из конца в конец, из стороны в сторону, поскольку Энгарт не указал точно, где находятся валуны. Проведя подобным образом два утра и так ничего и не достигнув, я уже почти готов был оставить поиски и забыть об этих странных, скользковатых, зеленовато-серых обломках колонн, сочтя все это одной из самых экстравагантных и обманчивых выдумок Энгарта.
Должно быть, то самое неопределенное, но неотвязное наитие, о котором я уже говорил, заставило меня на третье утро продолжить поиски. И на этот раз, снова и снова пройдя вдоль и поперек по вершине и мучительно попетляв туда-сюда среди кишащих цикадами кустов смородины и зарослей горных подсолнухов на пыльных склонах, я наконец наткнулся на открытую круглую, окруженную валунами площадку, которая была мне совершенно незнакома и которую я каким-то образом миновал во время своих предшествующих блужданий. О ней и писал Энгарт; с несказанным трепетом увидел я два округлых, изъеденных временем валуна, что стояли в центре круга.
Подходя ближе к этим занятным камням, чтобы их осмотреть, я, кажется, немного дрожал. Я склонился к ним, однако не рискнул войти в голое каменистое пространство между ними. Я коснулся рукой одного валуна и ощутил сверхъестественную гладкость, а еще прохладу – необъяснимую, поскольку и сами камни, и почва вокруг часами калились на беспощадном августовском солнце.
В эту минуту я окончательно убедился, что повесть Энгарта – не простая побасенка. Отчего я сделался так в этом уверен – не могу сказать, не знаю. Но мне показалось, что я стою на пороге иномирной тайны, на краю неизведанных бездн; и я окинул взглядом знакомые долины и горы Сьерры-Невады, дивясь тому, что они сохраняют свои привычные очертания и до сих пор нимало не изменились от соприкосновения с чуждыми мирами, ничуть не тронуты светоносным великолепием таинственных измерений.
Будучи убежден, что и в самом деле отыскал врата меж мирами, я сподвигся на странные размышления. Что же это за иная сфера, куда попал мой друг, и где она находится? Где-нибудь поблизости, как потайная комната в здании космоса? Или же в реальности она пребывает на астрономическом расстоянии, за миллионы или миллиарды световых лет отсюда, на планете какой-нибудь удаленной галактики? В конце концов, о подлинной природе космического пространства мы не знаем ничего или почти ничего: быть может, бесконечность каким-то образом (каким – мы и вообразить не можем) сгибается и сминается, образуя пространственные складки и сборки, соединенные короткими прямыми путями, где расстояние до Альгениба или Альдебарана – всего один шаг. А может статься, что и сама бесконечность – не одна. Пространственная «брешь», в которую провалился Энгарт, вполне может быть чем-то вроде сверхизмерения, сокращающего космические расстояния и соединяющего вселенную со вселенной.
Однако именно из-за уверенности, что я обрел межпространственный портал и смогу последовать за Энгартом и Эббонли, если пожелаю, я не торопился проводить этот эксперимент, памятуя о таинственной опасности и неодолимом соблазне, который одолел их. Да, меня снедало любопытство, распаленное воображением, алчная, чуть ли не болезненная жажда узреть чудеса того экзотического мира; и тем не менее я вовсе не собирался пасть жертвой дурманящих чар и опиумоподобной власти Поющего Пламени.
Я долго стоял, созерцая странные валуны и голый, усыпанный щебенкой пятачок, через который отворялся доступ в неведомое. И в конце концов удалился, приняв решение отложить путешествие до завтрашнего утра. Если вспомнить странную и жуткую участь, навстречу которой так охотно шагнули остальные, – что ж, сознаюсь, мне было страшно. А с другой стороны, меня подталкивало то роковое искушение, что заманивает исследователя в опасные дали… а быть может, и не только оно.
Я дурно спал в ту ночь; мои нервы и мозг были чересчур возбуждены неопределенными, жгучими предчувствиями, мыслями о полупредвиденных опасностях, красотах и просторах. На следующее утро, в самую раннюю рань, когда солнце еще касалось пиков Сьерры-Невады, я вернулся на Кратер-Ридж.