Однако же некоторые из этих сведений пусть грубо и приближенно, но поддаются передаче и переводу на человеческий язык. Мне рассказывали о постепенной инициации и интеграции в жизнь нового измерения, о том, какие способности обретает неофит за время своей адаптации, о разнообразных потаенных эстетических радостях, испытываемых благодаря смешению и умножению всех видов восприятия: о контроле, приобретаемом над силами природы и самой материей, так что становится возможно ткать одеяния и возводить здания единственно усилием воли.
Узнал я также и о законах, которым предстоит управлять нашим переходом в дальнейший космос, и о том, что переход этот труден и опасен для всякого, кто не прожил должного срока во Внутреннем Измерении. Поведали мне и о том, что в здешнее измерение из высшего космоса возвратиться уже невозможно, как нельзя вернуться сквозь Пламя обратно в Идм.
Энгарт и Эббонли, как они мне сказали, провели во Внутреннем Измерении довольно времени и были готовы вступить в запредельные миры; они полагали, что и я тоже сумею вырваться благодаря их помощи, хотя и не успел еще достаточно развить чувство космического равновесия, чтобы в одиночку вступить на межсферический путь, под которым подстерегают ужасные пропасти.
Нам предстояло попасть в безграничные, непровидимые царства, множество планет, множество вселенных, среди порождений и чудес коих мы сможем обитать или скитаться бесконечно. В тех мирах мозг наш приспособится к пониманию или восприятию более высоких и всеобъемлющих научных законов и к образам существования, превосходящим наше текущее пространственное бытие.
Не могу сказать, сколько длился наш полет: мое чувство времени, как и все прочие, полностью изменилось и преобразилось. Относительно говоря, прошло, возможно, несколько часов; однако мне казалось, будто мы пересекли столь огромную часть этого надмирного края, что на это потребовались бы годы, а то и века.
Еще прежде, чем наша цель показалась впереди, перед моим мысленным взором встал ее точный зрительный образ – несомненно, благодаря некой телепатии. Казалось, предо мной предстали колоссальные горы, один вышний хребет за другим, выше летних кучевых облаков, какие бывают на земле; и превыше всего вздымался рог ультрафиолетового пика, чью главу окутывало бесцветное спиральное облако, тронутое ощущением незримых хроматических обертонов, что будто нисходили на него с небес за пределами зенита. И я понял, что в этом-то высоком облаке и таится путь во внешний космос.
Выше, выше парили мы – и вот наконец горная гряда встала вдали на горизонте, и я впрямь узрел вознесшийся над нею ультрафиолетовый пик в ослепительной облачной короне. Мы подлетели еще ближе, странные спирали облака были уже почти что над нами, вздымались до небес и исчезали среди разноцветных солнц. Мы видели лучащиеся фигуры опередивших нас пилигримов, что исчезали меж клубящихся облаков.
В этот миг небеса и весь ландшафт вновь вспыхнули ярчайшим светом тысячи цветов и оттенков – и тем ужасней было внезапное, нежданное затмение, которое за этим последовало.
Прежде чем я успел осознать, что случилось нечто недоброе, я как бы услышал отчаянный вопль своих друзей, которые, видимо, почуяли надвигающуюся беду благодаря тоньше развитым чувствам.
И вот я увидел, как из-за высоких и сияющих гор, куда мы направлялись, восстала стена тьмы, ужасающая, молниеносная, материальная и осязаемая. Она воздвиглась со всех сторон одновременно и подобно волне, накрывающей Атлантиду, обрушилась на радужные солнца и огнистые пейзажи Внутреннего Измерения.
Мы нерешительно зависли в потемневшем небе, лишенные надежды и бессильные перед надвигающейся катастрофой. Мы видели, как тьма окутала весь мир и со всех сторон движется на нас. Тьма пожирала небеса, затмевала внешние солнца; и бескрайние просторы, над которыми мы летели, как будто съеживались и сжимались, подобно тлеющей бумаге. Мы словно бы остались одни в ожидании этого ужасного мига, в кругу тускнеющего света, вокруг которого с ураганной стремительностью сжимался циклон ночи и разрушения.
Вот круг сомкнулся в точку – а потом тьма накрыла нас головокружительным водоворотом, точно с грохотом рушились циклопические стены. Я словно бы сорвался вниз с обломками разлетевшихся вдребезги миров, в ревущее море вихрящихся сил и пространства, в некую инфразвездную бездну, в некую кромешную пропасть, куда выбрасываются осколки забытых солнц и звездных систем. И вот наконец спустя бесконечность я почувствовал мощный удар, как будто приземлился среди этих осколков на дно вселенской ночи.
Прийти в себя стоило мне долгих, чудовищных усилий, как если бы на меня навалилась некая неустранимая тяжесть, нагромождение бессветных и инертных останков галактик. Поднять веки казалось титаническим трудом; а тело и конечности так отяжелели, точно вещество их было плотнее человеческой плоти или на них воздействовала гравитация более тяжелой планеты, чем Земля.
Мои мыслительные процессы были спутанны, мучительны и заторможены до крайности; однако в конце концов я сообразил, что лежу на разбитых, искореженных плитах среди гигантских обвалившихся каменных блоков. Надо мною свет сизо-багрового неба лился вниз среди опрокинутых и неровных стен, что более не поддерживали колоссальный купол. Поблизости я увидел дымящуюся яму, от которой змеилась по полу зазубренная трещина, точно оставленная землетрясением.
Поначалу я не признавал этого места; но наконец, с превеликим трудом собравшись с мыслями, я понял, что лежу в разрушенном храме Идма. А из этой ямы, откуда теперь выползал едкий серый дым, прежде исходил источник поющего пламени.
О, сколь ужасны были царившие вокруг хаос и разорение! Ярость, что обрушилась на Идм, не пощадила ни единой стены или колонны. Я взирал на опаленные небеса из руин, по сравнению с которыми Он и Ангкор-Ват были не более чем грудами щебня.
Геркулесовым усилием я отвернул лицо от дымящего провала – лишь жидкие, медлительные струйки испарений причудливо вились там, где еще недавно стремилось ввысь и пело ярое зеленое Пламя. Только теперь увидел я своих товарищей. Энгарт, по-прежнему без чувств, лежал подле меня: а чуть поодаль я увидел бледное, искаженное лицо Эббонли, чьи ноги и торс придавило грубым обломком рухнувшего столпа.
Пытаясь, точно в каком-то бесконечном кошмаре, сбросить с себя свинцовую тяжесть собственной недвижности и лишь с мучительным трудом и медлительностью заставив себя шевелиться, я кое-как поднялся на ноги и подошел к Эббонли. Что до Энгарта, я с первого взгляда убедился, что он не пострадал и со временем придет в себя; Эббонли же, придавленный каменным монолитом, стремительно умирал. Вызволить его из плена я не смог бы и при помощи дюжины мужчин; и мне нечем было облегчить его агонию.
Я склонился над ним, и он попытался улыбнуться с доблестным и жалостным мужеством.
– Все бесполезно – я ухожу, – прошептал он. – Прощайте, Хастейн, и проститесь за меня с Энгартом.
Его скривившиеся губы расправились, веки опустились, голова откинулась на плиту пола. С ирреальным, как во сне, ужасом, почти без эмоций, я увидел, что он мертв. Все еще не отпускавшее меня изнеможение было слишком глубоким и не давало толком ни думать, ни чувствовать; это походило на первые ощущения, с какими пробуждаешься наутро после сильной дозы наркотиков. Нервы у меня были как перегоревшие провода, мышцы сделались мертвы и неподатливы, точно глина, мозг обуглился и опустел, точно в голове отбушевал сильный пожар.
Неким образом, спустя время – какое именно, наверняка не припомню, – я сумел-таки привести в чувство Энгарта, и он сел с видом разбитым и рассеянным. Когда я сказал ему, что Эббонли мертв, мои слова, казалось, не произвели на него никакого впечатления – я поначалу усомнился даже, что до него дошло. Наконец он с видимым трудом принудил себя очнуться, воззрился на труп нашего друга и, похоже, начал осознавать весь ужас ситуации. Но думаю, он бы так и остался там на много часов, если не насовсем, погрузившись в отчаяние и бессилие, если бы я не взял инициативу на себя.
– Идемте! – сказал я, стараясь быть твердым. – Нужно выбираться отсюда!
– Но куда? – тупо спросил он. – Источник Пламени иссяк; Внутреннего Измерения больше не существует. Лучше бы мне умереть, как Эббонли, – мне и так кажется, что я уже мертв.
– Нужно найти дорогу обратно на Кратер-Ридж, – ответил я. – Мы наверняка можем, если межпространственные порталы не уничтожены.
Энгарт, казалось, не слышал, однако же послушно пошел со мной, когда я взял его под руку и среди обвалившихся залов и рухнувших колонн принялся разыскивать выход из сердца храма.
Мои воспоминания об обратном пути смутны, и бессвязны, и муторны, как нескончаемый бред. Я помню, как оглянулся на Эббонли, что лежал белый и недвижный под массивным столпом, ставшим для него вечным монументом; припоминаю гороподобные руины города, где, похоже, не было никого живого, кроме нас: хаотичное нагромождение камня, оплавленных, похожих на обсидиан блоков, где потоки жидкой лавы все еще струились в мощных расселинах или изливались водопадами в бездонные провалы, разверзшиеся в земле. И помню, как видел среди развалин обугленные тела тех самых темнокожих колоссов, что были народом Идма и хранителями Пламени.
Подобно пигмеям, затерявшимся в некой великаньей крепости, мы ковыляли все дальше, задыхаясь в удушливых испареньях камня и металла, шатаясь от усталости, теряя сознание от жара, что накатывал со всех сторон внезапными волнами. Путь нам преграждали рухнувшие здания, опрокинувшиеся башни и стены, через которые мы вынуждены были перебираться с превеликими трудами и опасностями; зачастую нам приходилось сворачивать с прямого пути из-за громадных трещин, уходивших, казалось, в самые основания мира.
Когда мы наконец-то выбрались за разбитые, бесформенные, опаленные утесы, в которые превратились стены города, движущиеся башни свирепых Внешних Владык удалились прочь и воинства их исчезли на равнине за Идмом. Перед нами простиралось лишь запустение: обугленное, затянутое дымом пространство, где не осталось ни деревца, ни травинки.