То, что я видел ночью, не укладывалось даже в самую фантасмагорическую реальность, поэтому я решил поменьше об этом думать и ничего не сказал остальным. Однако призрачные, искаженные тени из сна способны омрачить дневные часы и повлияли на мое настроение, которое трудно описать словами: на меня невыносимо давило ощущение чуждого, нечеловеческого присутствия и мрачная, непостижимая древность руин. Это чувство было соткано из миллиона невидимых, но ощутимых теней, которые источала эта великая неземная архитектура; оно давило на меня, как рожденные в могиле инкубы, лишенное формы и смысла, доступных человеческому разуму. Я как будто передвигался не на открытом воздухе, а в глухом сумраке запечатанных погребальных подвалов, вдыхал воздух, напоенный смертью и миазмами векового разложения.
Мои товарищи горели энтузиазмом; и я боялся даже заикнуться о странных и необъяснимых тенях, что омрачали мой разум. Человеческие создания, попадая в иные миры, часто испытывают подобные нервные и психические симптомы, возбуждаемые непривычными физическими силами и неведомым излучением окружающей среды. Однако, когда мы выступили в путь с намерением предварительно исследовать руины, мне пришлось отстать от остальных археологов – меня парализовал панический страх, и несколько мгновений я не мог дышать. Казалось, некая темная, ледяная субстанция склеила мозг и мышцы, не давая им функционировать. Затем меня отпустило, и я последовал за остальными археологами.
Как ни странно, оба наших проводника отказались нас сопровождать. Бесстрастные и немногословные, они не дали вразумительных объяснений, но было очевидно, что нет такой силы, которая заставила бы этих марсиан войти в Йох-Вомбис. Страшились ли они руин? Ответа на этот вопрос мы не знали. На их загадочных лицах с маленькими раскосыми глазами и огромными раздувающимися ноздрями не отражалось эмоций, которые способен прочесть человек. В ответ на наши расспросы марсиане отвечали, что нога айхаев не ступала в Йох-Вомбис веками. Вероятно, речь шла о некоем таинственном табу.
Поскольку мы намеревались совершить лишь предварительный осмотр, с собой взяли только лом и две кирки. Остальные инструменты и взрывчатку оставили в лагере, – возможно, после того как мы исследуем место раскопок, они еще пригодятся. У одного-двух археологов было оружие, но его они тоже не стали брать – мысль о том, что среди руин притаилась какая-то форма жизни, казалась абсурдной.
Октава возбуждала предстоящая экспедиция, и на пути к руинам он не закрывал рта, время от времени отпуская восторженные замечания. Остальные были молчаливы и несколько подавлены, – вероятно, мои коллеги-археологи до некоторой степени разделяли мои чувства. Было трудно стряхнуть с себя мрачное оцепенение, которое нагоняли на нас древние мегалиты.
Не стану описывать их подробно, лучше продолжу свой рассказ. В любом случае разглядел я не так уж много, ибо по большей части древнему городу суждено было остаться неисследованным.
Некоторое время мы двигались между трехгранными террасными зданиями, следуя зигзагам улиц, вполне подходящих этой своеобразной архитектуре. Большинство башен были в той или иной степени разрушены, и везде бросалась в глаза глубокая эрозия от ветра и песка, которая кое-где совершенно скруглила острые углы массивных стен. В некоторые строения мы заходили через высокие и узкие дверные проемы, но внутри была пустота. Что бы там ни стояло раньше, все давно обратилось в пыль, а пыль унесли пронизывающие ветра песчаных бурь. Кое-где снаружи виднелись остатки резьбы и надписей, но время стерло их, и теперь разобрать можно было лишь отдельные, лишенные смысла линии.
В конце концов мы вышли на главную городскую дорогу, упиравшуюся в широкую террасу длиной в несколько сотен ярдов и около сорока ярдов высотой, на которой цитаделью или акрополем возвышались главные городские строения. На террасу, вырубленную, вероятно, прямо на плато, вел полуразвалившийся лестничный марш, предназначенный для ног длиннее человечьих и даже длиннее, чем конечности долговязых современных марсиан.
Здесь мы остановились, решив пока не исследовать верхние строения, которые из-за своей открытости всем ветрам находились в куда более разрушенном состоянии. Едва ли мы сумеем отыскать там что-то ценное. Октав уже начал выражать недовольство тем, что мы так и не нашли артефактов или надписей, которые позволили бы пролить свет на историю Йох-Вомбиса.
И тогда справа от лестницы мы заметили проход в главной стене, наполовину заваленный древними обломками. Позади кучи обломков обнаружилась лестница вниз. Тьма сочилась оттуда потоком, зловонная, источавшая миазмы первобытного разложения; мы различали только первые ступени лестницы, словно подвешенные над бездонной пропастью.
Октав, я и некоторые другие на всякий случай захватили с собой электрические фонари. Мы полагали, что в Йох-Вомбисе могут быть подземные помещения или катакомбы, которые даже в поздних марсианских городах зачастую обширнее, чем наземная часть; именно там следовало искать остатки цивилизации йорхов.
Направив луч фонаря в бездну, Октав начал спуск. Его бодрый голос призвал нас последовать его примеру.
И тут меня снова одолел внезапный приступ паники, лишив возможности двигаться и рассуждать; я замер, остальные археологи столпились за моей спиной. Затем, как в прошлый раз, напряжение спало, и мне оставалось только удивляться внезапно охватившему меня абсурдному и беспочвенному страху. Я зашагал вслед за Октавом, а мои товарищи – вслед за мной.
У подножия высоких, неудобных ступеней начинался длинный просторный подвал, своего рода подземный коридор. Пол покрывали слои древней пыли; кое-где виднелись кучи крупнозернистого серого порошка, – вероятно, следы разложившейся плесени, что росла под каналами в марсианских катакомбах. Та же плесень, предположительно, существовала во времена Йох-Вомбиса; впрочем, наверняка под влиянием длительного и избыточного обезвоживания она давно обратилась в прах. Разумеется, в этих сухих подвалах не выжила бы даже плесень.
Дышать тут было тяжелее, чем наверху, словно древний марсианский воздух, менее разреженный, чем в наше время, застоялся в темноте. Воздух заполняли неведомые миазмы; песчинки поднимались при каждом шаге, рассеивая следы древнего распада, словно пыль от обратившихся в прах мумий.
В конце коридора перед узким и высоким дверным проемом наши фонари выхватили из темноты неглубокую урну или таз на коротких кубических ножках из тусклого, зеленоватого материала, какого-то причудливого сплава металла с фарфором. Примерно четыре фута в диаметре, по широкому ободу змеились неясные фигуры, словно выжженные кислотой. На дне урны мы обнаружили остатки каких-то угольков, издававших слабый, но неприятный запах – тень древнего, куда более насыщенного аромата. Октав, наклонившийся над урной, принялся чихать и кашлять.
– Этот состав, чем бы он ни был, довольно сильный инсектицид, – заключил он. – Вероятно, жители Йох-Вомбиса использовали его для обеззараживания склепов.
За дверью оказалось просторное помещение, где на полу почти не было пыли. Мы обнаружили, что темные плиты под нашими ногами покрыты всевозможными геометрическими фигурами, нанесенными охрой; подобно египетским картушам, они содержали иероглифы и сильно стилизованные картинки. Мы мало что понимали, однако некоторые фигуры явно изображали самих йорхов. Как и айхаи, те были высокими и нескладными, с выпуклыми, словно кузнечные мехи, грудными клетками; из груди торчала дополнительная третья рука – иногда этот рудиментарный орган и сегодня встречается у айхаев. Уши и ноздри, насколько можно судить по картинкам, были менее выражены, чем у нынешних марсиан. Все йорхи были обнажены, однако на одном из картушей, выполненном явно в спешке, чего нельзя было сказать об остальных рисунках, мы нашли две фигуры с высокими коническими черепами, обернутыми в некие тюрбаны, которые они явно пытались поправить или с себя стянуть. Художник с особым тщанием изобразил этот жест: узловатые пальцы в четыре сустава щупают эти головные уборы, и в целом позы фигур нелепо искажены.
Из второго склепа коридоры начинали ветвиться, образуя настоящие катакомбы. Здесь громадные урны с крышками из того же материала, что курильница, но выше человеческого роста, тянулись вдоль стен строгими рядами, оставляя проход только для двоих. С трудом откинув огромную крышку одной из урн, мы увидели, что емкость до самого обода заполняет пепел и обугленные фрагменты костей. Несомненно, йорхи (как и нынешние марсиане) хранили в одной урне кремированные останки целых семейств.
Даже Октав наконец замолчал; его прежнее возбуждение сменилось благоговейной задумчивостью. Остальных, мне кажется, тяготила эта не поддающаяся осмыслению древность, в которую мы углублялись с каждым шагом.
Перед нами, словно чудовищные бесформенные крылья призрачных летучих мышей, трепетали тени. Здесь не было ничего, кроме атомов вековой пыли и урн с прахом давно умерших марсиан. Впрочем, в одном из склепов я заметил на высоком потолке какой-то темный, сморщенный комок, похожий на высохший мох. Дотянуться до него было невозможно, поэтому мы проследовали мимо, строя пустые гипотезы относительно его происхождения. Удивительно, но странные скомканные тени, которые наяву или во сне я видел прошлой ночью, в эту минуту не пришли мне на ум.
Когда мы вступили в последний склеп, я понятия не имел, насколько далеко мы от выхода, однако, судя по ощущениям, мы бродили по этому забытому подземелью уже много веков. Дышать становилось все труднее, воздух стал влажным и удушливым, словно здесь скопились отложения какой-то сгнившей субстанции; и мы уже приготовились повернуть назад, когда в конце длинного, уставленного урнами подземелья внезапно уперлись в стену.
И здесь нас ждала самая странная и таинственная из наших находок – мумифицированная и донельзя иссохшая фигура у стены. Ростом более семи футов, цвета бурой смолы, фигура была полностью обнажена, и только голову покрывал какой-то широкий черный капюшон, спадавший морщинистыми складками. Общее строение фиг