Остров, не отмеченный на карте
Не ведаю, сколько времени носило меня по волнам. Несколько дней и ночей я помню как чередование серости и тьмы; затем фантасмагорическая вечность бреда и смутное падение в непроглядную тьму забвения. Вероятно, меня привела в чувство вода, которой я наглотался; я лежал на дне шлюпки, головой прислонившись к корме, и шесть дюймов рассола плескались подле моих губ. Я задыхался, шлюпку швыряло на волнах, и с каждым броском вода прибывала с обоих бортов; где-то неподалеку ревел прибой.
Я постарался сесть, и с трудом, но мне это удалось. Мысли и чувства путались, и я почти утратил способность ориентироваться в пространстве. Больше всего меня мучила жажда – во рту разбегалось и пульсировало пламя; голова кружилась, тело как будто обмякло и опустело. Я пытался вспомнить, что случилось; какое-то время я даже не удивлялся, что нахожусь в шлюпке один. Но даже в таком оцепенелом и полубессознательном состоянии рев прибоя внушал ощущение неминуемой опасности; и я потянулся за веслами.
Весел не было; впрочем, в нынешнем моем состоянии я едва ли сумел бы ими воспользоваться. Оглядевшись, я увидел, что прибрежным течением шлюпку несет между двумя рядами низких рифов, почти скрытых пенными брызгами. Передо мной маячила отвесная скала, но, когда шлюпка к ней приблизилась, скала волшебным образом разделилась, и через образовавшуюся щель я выплыл в зеркальные воды тихой лагуны. Перемещение из бурного моря в царство безмятежности и безмолвия было стремительным, какой обычно подобная смена декораций и событий бывает во снах.
Длинная узкая лагуна вилась между ровными берегами, густо покрытыми тропической растительностью. Здесь росло много пальм неизвестной мне разновидности, а также громадных саговых пальм и широколистных трав выше молодых деревцов. Я уже тогда слегка удивился; впрочем, в основном меня занимало другое: пока шлюпка медленно дрейфовала к пляжу, я пытался привести в порядок свои воспоминания. Это оказалось делом непростым.
Голова все еще кружилась; вероятно, морская вода, хоть и вывела меня из оцепенения, была не слишком полезна моему здоровью. Впрочем, я помнил, что зовут меня Марк Ирвин и я первый помощник капитана грузового судна «Окленд», которое курсировало между Кальяо и Веллингтоном. И я слишком хорошо помнил ту ночь, когда капитан Мелвилл стащил меня с койки, на которой я спал без задних ног, с криками, что на судне пожар. Я помнил ревущее пламя и дым, сквозь который мы выбрались на палубу; мы сразу поняли, что судно не спасти, ибо огонь добрался до масла, составлявшего часть нашего груза; помню, как в зловещем мареве пожара мы грузились на шлюпки. Половина команды застряла в огненной ловушке на баке, другая была вынуждена спасаться, не успев прихватить с собой воду и продовольствие. Несколько дней мы гребли посреди мертвого штиля, не встретив ни единого судна, и муки наши не поддавались описанию, когда разразился шторм. Мы потеряли две шлюпки; уцелела последняя, в которой были капитан Мелвилл, второй помощник, боцман и я. Однако во время ли самого шторма или в последующие дни и ночи, когда я пребывал в бреду, мои компаньоны каким-то образом оказались за бортом… Это было все, что я помнил, однако воспоминания были смутными и обрывочными и, казалось, принадлежали другому человеку, не тому, которого сейчас прибьет течением к берегу тихой лагуны. Оцепенелый и осоловевший, я будто витал в облаках, и даже жажда тревожила меня уже не так сильно, как при пробуждении.
Шлюпка успела пристать к пляжу с ровным перламутровым песком прежде, чем я начал задумываться о том, куда меня занесло. Я помнил, что в ночь пожара мы были в сотнях миль юго-западнее острова Пасхи, в той части Тихого океана, где не было никаких островов, а этот остров определенно не походил на остров Пасхи. Куда же я попал? Я с изумлением осознал, что этот участок суши не знает проложенных маршрутов и географических карт. Это явно был остров, но я не имел понятия ни о его протяженности, ни о том, является ли он обитаемым. Кроме пышной растительности, странных птиц, бабочек и не менее странных рыб, которых я приметил в лагуне, других признаков живых существ я не нашел.
Я выбрался на берег, шатаясь под палящими лучами, что изливались с неба неподвижным всемирным потопом. Первым делом требовалось раздобыть воду. Наугад я нырнул под кроны могучих пальм, с трудом раздвигая листья и приваливаясь к стволам, чтобы не упасть. Впрочем, через двадцать-тридцать шагов я обнаружил ручеек, изливавший разбитый хрусталь с низкого уступа, образуя тихое озерцо, в чистой глади которого отражались мхи длиной в десять дюймов и широкие лепестки цветов, похожих на анемоны. Вода была прохладной и сладковатой, я с жадностью приник к ней, чувствуя, как блаженная свежесть пронизывает иссохшие ткани тела.
Напившись, я огляделся в поисках съедобных фруктов. Рядом с ручьем, опустив тяжелые розово-желтые косточковые плоды на громадные мхи, рос куст. Таких фруктов я еще не встречал, но выглядели они аппетитно, и я решил попробовать. На вкус мякоть оказалась сочной и сладкой; силы возвращались ко мне, пока я ел. Мой разум прояснился, и я успел восстановить многие способности, которыми до сей поры владел лишь частично.
Я вернулся к шлюпке и вычерпал морскую воду; затем постарался оттащить шлюпку подальше от берега на случай, если она мне еще понадобится. Сил мне явно не хватало, и, боясь, что отлив унесет ее в море, я складным ножом срезал несколько высоких стеблей и сплел из них длинную веревку, которой и привязал лодку к ближайшей пальме.
Стоило мне начать рассуждать связно, и тут же в глаза бросилось то, чего раньше я не замечал и не анализировал. Меня переполняло смешение странных впечатлений, и некоторые не поддавались восприятию посредством обычных чувств. Прежде всего, я наконец-то разглядел причудливые и невероятные растения, которые меня окружали; они ничуть не походили на пальмы, травы и кустарники, что водились на островах южных морей: их листья и стебли, в основном искривленного архаичного типа, казалось, произрастали в незапамятные времена на побережье континента Му. Ничего подобного мне не доводилось встречать ни в Австралии, ни в Новой Гвинее, этих прибежищах первозданной флоры; разглядывая их, я был ошеломлен их доисторическим видом. Беззвучие вокруг походило на беззвучие мертвых веков, беззвучие того, что ушло под волны забвения. С этой минуты я понял, что с островом что-то не так. Странно, но я не мог сказать, что именно с ним не так, не мог перечислить по пунктам, что́ создавало такое впечатление.
Кроме причудливой растительности, даже солнце показалось мне странным. Для долготы, на которой я предположительно находился, оно стояло слишком высоко и выглядело крупнее обычного; да и небо было непривычно ярким, ослепляя невыносимым сиянием. Совершенное безмолвие, царившее вокруг, не тревожил ни плеск волн, ни шорох листьев, и весь пейзаж казался чудовищным видением невообразимого мира за пределами времени и пространства. Впрочем, стоит ли удивляться, ведь на картах этого острова не существовало… Я все больше убеждался в том, что происходит что-то ненормальное; я пребывал в смятении и мрачном изумлении, словно меня забросило на другую планету. Мне казалось, что от прошлой жизни меня отделяет непреодолимое расстояние, ни имеющее ничего общего с синими морскими и небесными лигами; что я, как этот остров, потерялся и никогда не найдусь. Меня охватила паника, и несколько мгновений я провел в парализующем ужасе.
Чтобы умерить волнение, я быстро зашагал вдоль кромки воды. Мне пришло в голову, что я мог бы исследовать остров, – вдруг мне удастся найти разгадку тайны или наткнуться на какое-то объяснение?
После нескольких змеистых поворотов я дошел до конца лагуны. Здесь почва резко уходила вверх к высокому гребню холма, поросшему той же растительностью, что и в лагуне, только теперь к ней добавилась араукария. Гребень холма, очевидно, был самой высокой точкой острова, и после получаса блужданий между папоротниками, жесткими архаическими кустарниками и араукариями я его покорил.
Здесь, сквозь просветы в густой листве, предо мной предстало зрелище столь же невероятное, сколь и неожиданное. Подо мной расстилался противоположный берег острова; и все пространство вдоль извилистого пляжа и закрытых гаваней было усеяно каменными крышами и башнями! Никогда еще мне не доводилось видеть такой архитектуры, и с первого взгляда я не понял, древние ли это руины или дома живых людей. Потом за крышами я разглядел пришвартованные у мола лодки странной конструкции, с развевающимися под солнцем оранжевыми парусами.
Мое изумление не поддается описанию: в лучшем случае (если остров был вообще обитаем) я надеялся увидеть хижины аборигенов, но передо мной возвышались строения, которые свидетельствовали о развитой цивилизации! Что это были за строения и кто их построил – ответов на эти вопросы я не знал. Но когда я быстрым шагом спускался в гавань, к охватившему меня изумлению примешивался вполне простительный азарт. По крайней мере, на острове жили люди, и при мысли об этом ужас, который был неотъемлемой частью моего изумления, на время отступил.
Когда я приблизился к домам, они показались мне еще удивительнее, чем на расстоянии. Однако ни описать странность их архитектурного облика, ни сопоставить ее с виденным мною ранее или подобрать ей определение я не берусь. Построены они были из камня. Я не сумею охарактеризовать его цвет – ни бурый, ни красный, ни серый, он являл собой смесь этих цветов, одновременно не будучи ни одним из них. Помню лишь, что строения были низкими и квадратными, с квадратными же башнями. Странность заключалась в другом – от этих домов исходил аромат невообразимой древности. Я сразу понял, что они столь же древние, как и грубая первобытная растительность, и, подобно ей, представляют собой послание давно забытого мира.
Затем я увидел людей – людей, перед которыми пасовали не только мои этнографические познания, но и мой разум. Все они были погружены