Всем нам стало основательно не по себе, уверяю вас. Но нелепо было предположить, что это создание способно нас догнать. Мы легко оторвались бы даже на своей нынешней умеренной скорости, а при необходимости могли разогнаться втрое или подняться в более высокие слои атмосферы. И тем не менее ощущение было не из приятных.
Вскоре мы нырнули в пояс густого тумана и потеряли нашего преследователя из виду. Должно быть, мы пересекали некое подобие болота, поскольку в просветах внизу, среди петляющих потоков кипящей жидкости, мелькали титанических размеров тростники и гигантские водные растения. Мы слышали рев неведомых левиафанов и видели в тумане их чудовищные головы на длиннющих шеях. Однажды катер залили кипящие брызги болотного гейзера или вулкана, и некоторое время пришлось лететь вслепую. Затем мы пересекли озеро горящей нефти или минеральной смолы, над которым поднимались языки пламени высотой в полмили, и температура неприятно повысилась, несмотря на нашу систему охлаждения. Пролетев над еще несколькими окутанными паром болотами, мы через час или два наконец вынырнули из тумана, и под нами вновь появились увенчанные широкими листьями верхушки папоротников и пальм.
Полет над джунглями напоминал какой-то бесконечный гашишный дурман. Они длились и длились, неизменные, лишенные границ и горизонта, а туманное сияние белого распухшего солнца в зените превратилось в изматывающую пытку. Все мы страшно устали, в первую очередь от нервного напряжения. Мэнвилл и Роше заснули, Маркхайм то и дело клевал носом, и я уже подыскивал место, где бы безопасно посадить катер и вздремнуть самому. Можно было поставить его на автоматическое управление, сохранив заданный курс, но не хотелось ничего упустить, а тем более рисковать столкнуться с каким-нибудь высокогорным хребтом.
Но, в общем, подходящей посадочной площадки в этой нескончаемой чаще циклопических растений не попадалось. Мы летели дальше, а меня все сильнее клонило в сон. Внезапно в клубящемся тумане впереди смутно забрезжили невысокие горы. Голые остроконечные вершины и длинные утесы черного камня были почти полностью покрыты красными и желтыми лишайниками выше вереска. Вроде вполне мирно и пустынно. Посадив катер на ровный каменный уступ одного из утесов, я заснул еще до того, как смолк шум двигателя.
Не скажу наверняка, что меня разбудило, но я вдруг резко сел, отчетливо ощущая что-то неладное. Оглянулся на своих товарищей – те мирно дремали. А затем я посмотрел на следящие приборы, отображавшие весь пейзаж вокруг.
Сперва я не поверил своим глазам – позади нас на утес взобрался ледник цвета розового червя и теперь голым, гигантским, текучим обрывом нависал над катером. Громадная масса тянула исполинские руки по бокам от нас, точно силилась окружить. Пульсируя и сгущаясь, она затмевала туманное небо, а пасти, что разверзались у нее спереди, истекали ручьями бесцветной жидкости. Я потерял несколько драгоценных секунд, прежде чем сумел запустить атомные двигатели, а когда катер поднялся, верхушка омерзительного холма вытянулась, рухнула, подобно гребню накатившей волны, и целиком окутала катер своей плотью. От обрушившегося на нас удара мы, кренясь и кувыркаясь, рухнули вниз, будто в океанскую впадину, и в катере наступила кромешная тьма, пока я не включил освещение.
Эта невероятная волна всасывала нашу машину, и та вставала носом к земле. Во всю глотку бессвязно что-то командуя проснувшимся товарищам, я врубил цилиндры на полную мощность и вдобавок запустил электросолнечные турбины. Казалось, будто борта и потолок рвущегося на свободу катера прогнулись внутрь от страшного давления. Мои товарищи бросились к пулеметам; электрические заряды залпами молний рвали поглотившую нас массу. Мы продирались наружу буквально с боем, разворачивая каждое орудие туда-сюда до упора. Не знаю, как нам это удалось, но давление начало ослабевать, в кормовых иллюминаторах замерцал свет, и наконец, кренясь и раскачиваясь, мы вырвались на свободу. Однако, едва появился свет, что-то потекло с потолка на мои голые руки – тонкий ручеек прозрачной, как вода, жидкости; она обжигала, подобно купоросу, и от мучительной боли в разъеденной плоти я чуть не упал в обморок. Раздался чей-то крик и грохот падения, и, обернувшись, я увидел, как Мэнвилл корчится на полу под непрекращающейся капелью едкой жидкости. В крыше и бортах катера появились дыры, и они расширялись с каждой минутой. Эта омерзительная жидкость, видимо, служила чудовищу слюной и пищеварительным соком и разъедала закаленный металл; еще чуть-чуть – и нам бы настала крышка.
Следующие несколько минут оказались хуже целой стаи кошмаров. Чтобы преодолеть притяжение этой адской живой субстанции, не хватало даже двойных мощностей катера и непрерывного обстрела из пулеметов, которые ее дырявили. К тому же в катер сквозь дыры хлынула венерианская атмосфера, отчего дышать становилось нечем. Системам охлаждения тоже, по сути, пришел конец, и все мы изнемогали от жары и испарений, пока по очереди не облачились в герметичные изолирующие скафандры. Мэнвилл перестал корчиться, и мы поняли, что он мертв. Мы не осмеливались бы смотреть на него, даже если бы успевали, – едкая жидкость растворила половину его лица и тела.
Постепенно поднимаясь все выше, мы наконец увидели сверху эту кошмарную тварь, которая чуть нас не пожрала. Она растянулась на многие мили по склону горы, а дальний ее конец скрывался где-то внизу, в джунглях. Учитывая расстояние, которое мы одолели, казалось невозможным, что это та же самая живая масса, которую мы встретили вначале. Сказать не берусь, но она, судя по всему, каким-то образом почуяла нас, а восхождение на гору ее не смутило. Или, может, она привычна лазать по горам. Так или иначе, отделаться от нее оказалось непросто, поскольку огонь из пулеметов оставлял в ней лишь мелкие отверстия, которые тут же затягивались. А когда мы с доблестно отвоеванной высоты бросали в нее гранаты, она только чуть явственнее пульсировала, сильнее волновалась и краснела как рак, будто злилась. И когда мы полетели обратным курсом, к джунглям и болотам за ними, проклятая тварь задом поползла за нами по заросшему лишайниками склону. Было очевидно, что она от нас не отступится.
Меня шатало в кресле от боли в обожженных руках, и я с трудом удерживал курс. Мы больше не могли продолжать облет Венеры, и нам не оставалось ничего иного, кроме возвращения в Пурпурные горы.
Мы летели на предельной скорости, но ползучая живая масса – протоплазма, организм или что это было – ползла с нами наперегонки, оставляя в джунглях опустошенную полосу шириной в милю. В конце концов нам удалось от нее оторваться, хотя и не слишком. Она постоянно висела у нас на хвосте, и от ее вида нас все больше тошнило.
Внезапно мы увидели, что тварь перестала нас преследовать и резко свернула в сторону.
– Это что вдруг случилось?! – воскликнул Маркхайм.
Нас так удивило прекращение погони, что я остановил катер, и мы зависли в воздухе, пытаясь понять, что произошло.
И тут мы увидели. Другая бескрайняя масса, на этот раз грязно-серая, ползла через джунгли навстречу розовой. Сблизившись, они поднялись отвесными столпами, точно сражающиеся змеи, а затем сошлись и начали на наших глазах пожирать друг друга. Верх брала то одна, то другая тварь; они перетекали взад и вперед по огромной территории, где почти мгновенно растворилась вся растительность. Наконец розовая масса, похоже, одержала решительную победу; она изливалась все дальше и дальше, поглощая серую и оттесняя ее назад. Тут мы бросили наблюдать и полетели дальше к Пурпурным горам.
От этого полета у меня не осталось отчетливых воспоминаний – только мешанина раскаленных паров, бескрайних дымящихся лесов, пылающих озер битума и вулканически фонтанирующих болот. Казалось, я пребывал в качкой вечности боли, тошноты, головокружения, а под конец – неистового бреда, когда все окружающее воспринималось лишь урывками. Не знаю, как я держался, как не сбился с курса, – вероятно, надо сказать спасибо подсознанию. Другие чувствовали себя не лучше и ничем не могли мне помочь. В бреду я сражался с бесформенным чудовищем, а придя в себя после целой дюжины эпох безрезультатной борьбы, я увидел, как впереди вздымаются из пара рогатые вершины Пурпурных гор. Словно в тумане, я направил машину над заросшим джунглями ущельем и через плато, а затем пылающие небеса сменились морем черноты, что унесло меня в бездну забытья в тот самый момент, когда я посадил катер рядом со сверкающим корпусом эфирного корабля.
Каким-то образом, мучительно и смутно, мне все же удалось выплыть из этого моря мрака. Чтобы полностью оправиться, мне как будто потребовались многие часы, а сам процесс оказался болезнен и бестолков, словно мозг отказывался функционировать. Когда я наконец очнулся на своей койке на эфирном корабле, рядом стояли адмирал Карфакс и трое врачей экспедиции, а также Маркхайм и Роше. Мне сказали, что я провалялся в беспамятстве пятьдесят часов, чему виной, по их мнению, в том числе противоестественное нервное перенапряжение и шок. Обе мои руки ужасно пострадали от едкой жидкости. Левую пришлось ампутировать у локтя, и лишь искусное лечение спасло от той же судьбы правую. Мои товарищи, тоже насквозь больные, оставались в сознании и рассказали о наших невероятных приключениях.
– Не понимаю, как вы управляли катером, – сказал Карфакс.
Это замечание нашего немногословного и скупого на похвалы командира было все равно что почетная медаль.
Правую руку пришлось долго лечить, и окончательно вылечить не удалось; мускульная сила и рефлексы уже не те, и ни авиации, ни космоса мне не видать. Впрочем, я и тогда особо не жалел; нервам моим крепко досталось, и я был только рад, что теперь поработает кто-нибудь другой. Когда проеденные кислотой дыры в обшивке катера заделали металлом, расплавленным с помощью наших тепловых трубок, в полет вдоль экватора отправилась новая исследовательская группа.
Мы прождали сто с лишним часов на плато в Пурпурных горах, но катер не вернулся. Радиосвязь с ним прервалась по прошествии первых девяти часов. Мы собрали второй катер, на котором вылетел сам адмирал Карфакс; Маркхайм и Роше настояли на том, чтобы отправиться вместе с ним. Мы поддерживали связь с катером, пока он не приблизился к огромной з