Однако эти дополнительные, пусть и весьма серьезные доказательства не помогали в поисках Эйбона. Глядя в пустоту за окнами верхней комнаты, прямо с обрыва, под которым в четырехстах футах внизу бушевало море, Морги был вынужден отдать должное магическим способностям соперника. Иначе исчезновение Эйбона выглядело слишком таинственным, а Морги не любил тайн, если только они не были выгодны ему самому.
Он отвернулся от окна и еще раз обвел комнату пристальным взглядом. Очевидно, Эйбон использовал ее в качестве кабинета: здесь стояло бюро из слоновой кости, с тростниковыми перьями и разноцветными чернилами в глиняных горшочках; лежали листки каламитовой бумаги, заполненные странными астрономическими и астрологическими исчислениями, которые заставили Морги нахмуриться, потому что он их не понял. На каждой из пяти стен висел пергамент работы какой-то коренной расы, изображавший что-нибудь нечестивое и отталкивающее; на всех Зотаккуа представал на фоне диких пейзажей, чью странность можно было объяснить неразвитой техникой примитивных художников. Морги сорвал пергаменты со стен один за другим, словно ожидал, что обнаружит за ними Эйбона.
Долгое время Морги разглядывал почти пустые стены, а прислужники тем временем хранили почтительное молчание. В юго-восточной стене, над бюро, под пергаментом обнаружилась странная овальная панель. Густые черные брови Морги сошлись в одну линию. Эта стена подозрительно отличалась от других стен, будучи инкрустированной каким-то красноватым металлом, который, однако, не был ни золотом, ни медью – металл, если смотреть на него из-под полуопущенных век, слабо переливался странными цветами. Впрочем, если широко открыть глаза, свечение исчезало, будто его и не было, и не удавалось его даже припомнить.
У Морги – который, очевидно, оказался куда умнее и сообразительнее, чем о нем думал Эйбон, – зародилось подозрение, вероятно, абсурдное и ни на чем не основанное, ибо стена была внешней и за ней могли скрываться только небо и море.
Он вскарабкался на бюро и стукнул по панели кулаком. Результат превзошел ожидания. Ощущение ледяного холода, столь нестерпимого, что его было трудно отличить от палящей жары, пронзило его ладонь, руку и все тело, когда он ударил по неизвестному красноватому металлу. Панель поддалась, распахнулась, словно на невидимых петлях, издав громкий лязг, как будто пришедший из невообразимой дали. За ней Морги не увидел ни неба, ни моря, зато увидел нечто такое, чего не видал доселе, о чем ни разу не слышал и что не снилось ему в самых неистовых ночных кошмарах.
Он обернулся к прислужникам; на лице его застыла гримаса удивления пополам с торжеством.
– Дождитесь моего возвращения, – велел им колдун и нырнул в открывшуюся панель.
То, в чем обвиняли Эйбона, было правдой. Мудрый колдун, посвятивший жизнь законам и силам, как естественным, так и сверхъестественным, изучая мифы о Зотаккуа, распространенные на полуострове Мху Тулан, решил, что, возможно, этому малоизвестному божку, которому поклонялись еще до появления людей, следует уделить особое внимание. Он завел дружбу с Зотаккуа, который к тому времени переселился под землю, ибо культ его переживал забвение; колдун обратился к Зотаккуа с надлежащими молитвами и принес весьма уместные подношения; и странное сонное божество в благодарность за проявленный интерес и приносимые дары поделилось с Эйбоном знаниями, которые тому оказались более чем полезны в магических ритуалах. Также Зотаккуа поведал Эйбону факты из своей биографии, дополнив популярные мифы занятными подробностями. По причинам, о которых он не счел нужным сообщить, Зотаккуа переселился на землю в первобытную эпоху с планеты Сикранош (на Мху Тулане Сикраношем называли Сатурн); впрочем, Сикранош был лишь перевалочным пунктом в его путешествии из далеких миров и звездных систем. В качестве особого дара, после годов поклонений и жертвоприношений, он подарил Эйбону тонкую овальную пластину из внеземного металла, дав инструкции, как прикрутить ее к стене в комнате на верхнем этаже. Панель, если вытолкнуть ее из стены в пустоту, давала уникальную возможность проникнуть на Сикранош, находящийся на расстоянии миллионов миль в космическом пространстве.
В соответствии с нечеткими и несколько путаными объяснениями, которые соблаговолило дать божество, панель, частично изготовленная из материи, принадлежавшей иной вселенной, обладала необычными излучающими способностями – они и связывали ее с пространствами более высокого порядка, откуда до далеких астрономических объектов было рукой подать.
Впрочем, Зотаккуа предупредил Эйбона, что воспользоваться панелью можно лишь в случае крайней нужды, только ради того, чтобы избежать смертельной опасности, ибо существовал лишь ничтожный шанс вернуться обратно с Сикраноша – мира, где Эйбон едва ли почувствует себя комфортно, ибо этот мир очень сильно отличается от полуострова Мху Тулан, хотя и не совершенно враждебен человеку, как на еще более удаленных планетах. Родственники Зотаккуа еще проживали на Сикраноше и почитались аборигенами; Зотаккуа сообщил почти непроизносимое имя самого влиятельного божества, добавив, что оно послужит Эйбону своего рода паролем, если он когда-нибудь попадет на Сикранош.
Идея панели, которая открывает дорогу в некий далекий мир, показалась Эйбону весьма странной, если не сказать притянутой за уши; однако Зотаккуа был божеством, безусловно заслуживающим всяческого доверия. Впрочем, Эйбон не торопился испробовать уникальные возможности панели, пока Зотаккуа (пристально следивший за всеми подземными делами) не предупредил его об интригах, которые плел Морги, и о церковных судах, которые шли в склепах под храмом богини Йундэ. Понимая, как велика власть этих ревнивых фанатиков, Эйбон решил, что отдаться им в руки будет неразумием, граничащим с глупостью. Поблагодарив Зотаккуа и коротко с ним простившись, Эйбон собрал небольшую котомку с хлебом, мясом и вином и удалился в кабинет, где влез на бюро. Приподняв примитивную картину, которую Зотаккуа некогда сподвиг нарисовать одного полудикого художника, он толкнул панель, за которой скрывался мир, на ней изображенный.
Не приходилось сомневаться, что Зотаккуа и впрямь знал, о чем говорил, ибо сцене, что открылась перед Эйбоном, не было соответствия в топографии Мху Тулана, да и нигде на Земле. Местность, расстилавшаяся перед колдуном, не вызвала у него одобрения, однако выбора не было, если не считать таковым пыточные застенки богини Йундэ. Воображая изощренные мучения, которые заготовил для него Морги, Эйбон шагнул на планету Сикранош с живостью, удивительной для колдуна его лет.
Всего один шаг, но, оглянувшись, он не увидел ни следа панели, ни намека на свое жилище. Колдун стоял на пепельно-серой земле длинного косогора, под которым медленно струился поток, но не воды, а какого-то тягучего металла, напоминавшего ртуть, что стекал в окруженное холмами озеро с отрогов неприступных гор. Склон под ним был усеян рядами странных предметов; Эйбон никак не мог понять, деревья ли это, камни или живые организмы, ибо они, кажется, содержали в себе признаки всего понемногу. Все чудовищные детали невообразимого ландшафта явственно проступали под зеленовато-черным небом, пересеченным от края до края тройным циклопическим кольцом ослепительной яркости. Воздух был холоден, и Эйбону не понравилась серная вонь и странное першение, которое она оставляла в носу и гортани. Сделав несколько шагов по некрасивой серой поверхности, он обнаружил, что текстура почвы под ногами неприятно напоминает рыхлый слой пепла, намоченный дождем и вновь высохший.
Он начал спускаться по склону, почти опасаясь, что непонятные объекты вокруг начнут протягивать к нему свои каменные сучья – или руки, – чтобы остановить его продвижение. Больше всего они напоминали синевато-пурпурные кактусы из обсидиана, чьи конечности заканчивались грозными шипами, похожими на когти, а верхушки представляли собой нечто слишком вычурное – не бывает таких плодов или цветов. Кактусы не двигались с места, но, спускаясь по склону, впереди себя и позади Эйбон слышал тихий перезвон разной высоты. У колдуна зародилось тревожное подозрение, что таким способом кактусы общаются между собой – вероятно, обсуждают, кто он таков и как с ним поступить.
Так или иначе, колдун спустился с косогора без помех и преград туда, где предательские ловушки террас и уступов окаймляли озеро жидкого металла, словно величественные лестницы из древних эпох. Гадая, куда двинуться дальше, Эйбон нерешительно замер на краю одного из уступов.
Ход его мыслей прервала тень, которая внезапно чудовищной кляксой пролегла наискосок от его ног на крошащемся камне. Тень ему сразу не понравилась: она выглядела слишком вызывающей с точки зрения каких бы то ни было эстетических стандартов, и ее искаженные, уродливые формы отличались по меньшей мере экстравагантностью.
Эйбон обернулся, желая посмотреть, что за создание отбрасывает такую странную тень. Описать его было непросто: безумно короткие ноги, чрезмерно вытянутые руки, круглая голова, которая свисала с шаровидного тела, словно существо совершало сомнамбулический кувырок. Впрочем, приглядевшись, Эйбон заметил, что покрытое мехом тело и сонное выражение смутно напоминают искаженные пропорции Зотаккуа. Вспомнив слова божества, что форма, которую он принял на Земле, не совсем совпадает с тем, как он выглядел на Сикраноше, Эйбон спросил себя, не повстречал ли он родственника божества.
Он попытался выговорить почти непроизносимое имя, доверенное ему Зотаккуа в качестве пароля, однако существо, никак не выказав, что заметило колдуна, начало спускаться по террасам и уступам к озеру. Передвигалось оно в основном на руках, ибо странные ножки были слишком коротки и не доставали до ступеней. Добравшись до кромки озера, оно принялось с жадностью поглощать жидкий металл, что окончательно убедило Эйбона в божественной природе существа; определенно, создание низшего порядка не стало бы утолять жажду столь необычной жидкостью. Затем, вновь поднявшись на уступ, где стоял Эйбон, существо впервые обратило на колдуна внимание.