Небо слегка потемнело, словно подступили сумерки, хотя до заката оставался еще час. Эти торопливые сумерки более не сгущались, но сделались неподвижными, и везде залегли тени, в которых все вокруг странно искажалось, приобретая какие-то призрачные, иллюзорные очертания. Шагая среди теней, мы наконец добрались до искомого дома.
Полуразрушенный особняк относился к неизвестному мне периоду, хотя мои познания в архитектуре довольно значительны. Он стоял чуть на отшибе, и мрачность его темных стен и бессветных окон как будто объяснялась не только преждевременными сумерками. Дом показался мне огромным, хотя его подлинные размеры остались мне неведомы, и я не помню деталей фасада, кроме высокой тяжелой двери над крыльцом, ступени которого были словно истерты поступью бесчисленных поколений.
Дверь беззвучно распахнулась от прикосновения узловатых пальцев старика, и он пропустил меня вперед. Я оказался в длинном коридоре, освещенном серебряными светильниками античного типа, – никогда не видел, чтобы такими пользовались. Кажется, там были еще древние гобелены и вазы, а также мозаичный пол, но светильники – единственное, что я отчетливо запомнил. Они горели белым пламенем, противоестественно холодным и неподвижным, и мне показалось, будто они всегда горели так, не мерцая и не нуждаясь в пополнении топливом, застыв в вечности, чьи дни ничем не отличались от ночей.
Дойдя до конца коридора, мы вошли в комнату, где горели такие же светильники и стояла мебель, весьма навязчиво напоминающая классическую. В противоположной стене виднелась открытая дверь в другую комнату, как будто заполненную статуями: я различил очертания неподвижных фигур, отчасти освещенных или только обрисованных невидимыми лампами.
– Садитесь, – сказал хозяин дома, показывая на роскошную кушетку. – Через несколько минут я покажу вам голову, но, когда собираешься предстать перед очами Медузы, спешить ни к чему.
Я послушался, но старик продолжал стоять. В холодном свете ламп он выглядел еще бледнее, старше и прямее, и я ощутил его жилистую, неестественную силу, дьявольскую энергию, никак не сочетавшуюся с его крайней древностью. Я вздрогнул, и отнюдь не только от вечернего холода и сырости в доме. Конечно, мне все еще казалось, будто приглашение старика – лишь некое нелепое дурачество или обман. Однако обстоятельства, в которых я очутился, были необъяснимы и непостижимы. Тем не менее я набрался смелости задать несколько вопросов.
– Меня, естественно, удивляет сам факт, – сказал я, – что голова горгоны сохранилась до нынешних времен. Не сочтите за дерзость, но, может, расскажете, как вы стали ее владельцем?
– Хе-хе! – рассмеялся старик, и лицо его исказилось в отталкивающей гримасе. – На этот вопрос легко ответить: я выиграл голову у Персея в кости, когда он впал в старческое слабоумие.
– Но как такое возможно? – возразил я. – Персей жил несколько тысяч лет назад.
– По вашему летоисчислению – да. Но время – вовсе не столь простая материя, как вам представляется. Между эпохами существуют кратчайшие пути, отклонения и совмещения, о которых вы и понятия не имеете… И вижу, вас удивляет, что голова находится в Лондоне… Но Лондон, в конце концов, всего лишь название, а в пространстве, как и во времени, тоже имеются свои развязки, сокращения и смещения.
Его рассуждения удивили меня, но я вынужден был признать, что в них присутствует определенная логика.
– Я понимаю вашу мысль, – согласился я. – А теперь, конечно, вы покажете мне голову горгоны?
– Сейчас. Но я еще раз предупреждаю – будьте крайне осторожны. И приготовьтесь к тому, что она невероятно прекрасна – не менее, чем ужасна. Опасность, как вы сами наверняка понимаете, таит первое ее свойство.
Он вышел и вскоре вернулся с металлическим зеркалом той же эпохи, что и светильники. Поверхность зеркала была отполирована до блеска, гладкая, точно стекло, а задняя часть и рукоятка, украшенные странными, похожими на Лаокоона резными фигурами, застывшими в невыразимой мучительной агонии, почернели от патины незапамятных веков. Вполне возможно, этим самым зеркалом и пользовался Персей.
Старик вложил зеркало мне в руки.
– Идемте, – сказал он, поворачиваясь к открытой двери, за которой я видел статуи. – Не сводите глаз с зеркала, – добавил он, – и не смотрите никуда больше. Как только вы войдете в эту дверь, вам грозит смертельная опасность.
Он шагнул вперед, отвернувшись от двери и устремив через плечо зоркий взгляд, в котором пылал губительный огонь. Не сводя глаз с зеркала, я шагнул следом.
Комната оказалась неожиданно большой; ее освещало множество светильников, висевших на цепях из кованого серебра. Поначалу, перешагнув порог, я подумал, что она целиком заполнена каменными статуями; одни стояли в мучительно застывших позах, другие лежали на полу, корчась в вечных судорогах. Чуть повернув зеркало, я увидел свободный проход и обширную пустоту у дальней стены, вокруг некоего подобия алтаря. Целиком разглядеть алтарь я не мог – отраженный в зеркале вид заслонял старик. Но фигур вокруг меня, на которые я осмелился взглянуть без посредства зеркала, вполне хватило, чтобы на время полностью поглотить мое внимание.
Все они были выполнены в натуральную величину; и все представляли замечательную мешанину различных исторических эпох. Однако, судя по одинаковому, темному, похожему на черный мрамор материалу и реалистичной технике исполнения, все статуи были изваяны рукой одного скульптора. Среди них были мальчики и бородатые мужчины в греческих хитонах, средневековые монахи, рыцари в доспехах, солдаты, ученые, знатные дамы эпохи Возрождения и времен Реставрации, люди из восемнадцатого, девятнадцатого и двадцатого веков. И каждый их мускул, каждая черта свидетельствовали о невероятных страданиях, о невыразимом ужасе. И по мере того, как я их разглядывал, моя страшная, отвратительная догадка становилась все убедительнее.
Старик стоял рядом, ухмыляясь и с демонической злобой глядя мне в лицо.
– Вы восхищены моим собранием скульптур, – сказал он. – Вижу, вас поразил их реализм… Но возможно, вы уже догадались, что статуи эти идентичны собственным моделям. Все эти люди – несчастные, которые не удовлетворились созерцанием Медузы в зеркале… Я их предупреждал… как предупредил вас… Но искушение оказалось чересчур велико.
Я не мог вымолвить ни слова. В мыслях моих царили ужас, изумление, смятение. Неужели старик говорил правду – неужели он действительно владеет головой горгоны, этим невероятным мифическим артефактом? Статуи были слишком реалистичными, слишком достоверными во всех чертах, в позах, навсегда сохранивших смертельный страх, в лицах, отмеченных печатью вечной муки. Ни один скульптор не смог бы столь искусно обработать камень, воспроизведя лица и костюмы с такой непревзойденной и чудовищной точностью.
– А теперь, – сказал хозяин, – раз вы увидели тех, кто оказался не в силах устоять пред красотой Медузы, настало время и вам узреть ее самому!
Он посторонился, пристально глядя на меня, и в металлическом зеркале я целиком увидел странный алтарь, до той минуты отчасти заслоненный от меня фигурой старика. Алтарь был покрыт похоронно-черной тканью, над светильниками по обе стороны от него высоко поднимались застывшие языки пламени. В центре на широком дискосе из серебра или электрума покоилась та самая голова, именно такая, какой описывали ее древние мифы, и в спутанных волосах ее ползали и извивались гадюки.
Как мне передать словами или хотя бы намекнуть на то, что выходит за рамки обычных человеческих чувств и воображения? Я увидел в зеркале неописуемо бледное лицо – мертвое лицо, что излучало яркое, ослепительное сияние небесной порочности, сверхчеловеческого зла и страдания. Лишенные век невыносимые глаза были широко распахнуты, губы приоткрыты в мучительной улыбке. Она была восхитительна, она была ужасна за пределами любых видений, что только могли явиться мистику или художнику, а от лика ее исходил свет миров, лежавших так глубоко или так высоко, что смертным не дано их воспринять. От ее вида кровь стыла в жилах, превращая мозг в лед, а тело пронизывала боль, словно от удара молнии.
Я долго смотрел в зеркало, дрожа в благоговейном страхе пред неприкрытым ликом самой последней тайны. Я был напуган, потрясен – и очарован до глубины души, ибо я видел окончательную смерть и наивысшую красоту. Я желал, но не смел повернуться и перевести взгляд на подлинную сущность, одно лишь отражение которой было исполнено фатального великолепия.
Старик подошел ближе; он смотрел в зеркало и искоса, украдкой, бросал взгляды на меня.
– Разве она не прекрасна? – прошептал он. – Разве на нее нельзя смотреть вечно? И разве не хочется вам увидеть ее без посредства зеркала, которое вряд ли ее достойно?
От слов его – и от того, что крылось за ними, – я вздрогнул.
– Нет-нет! – с жаром воскликнул я. – Полностью с вами согласен, но не стану больше на нее смотреть, и я не настолько безумен, чтобы по собственной воле превратиться в каменную статую!
С этими словами я сунул зеркало ему в руки и направился к выходу, подгоняемый неодолимым, всепоглощающим страхом. Я боялся соблазна Медузы; я исполнился беспредельного и бессловесного отвращения к этой зловещей древности.
Зеркало со звоном упало на пол, и старик с тигриной ловкостью прыгнул на меня и обхватил узловатыми руками. Я и прежде различал таившуюся в них мощь, но меня застала врасплох демоническая сила, с которой он развернул меня и толкнул к алтарю.
– Смотри! Смотри! – завопил он, и голос его был подобен визгу дьявола, что загоняет очередную обреченную душу в гибельную бездну.
Я инстинктивно зажмурился, но даже сквозь закрытые веки чувствовал обжигающее сияние Медузы. Я без тени сомнения верил, я знал, какая судьба меня ждет, если я увижу ее лицом к лицу. Отчаянно, но тщетно я вырывался из хватки, что держала меня, и призывал на помощь всю свою волю, чтобы не приоткрыть глаза даже на ширину ресницы.