Элкинс помолчал и подошел к гардеробу. Открыв его, он извлек оттуда костюм из какой-то мягкой коричневой ткани. Костюм был недурно пошит, хотя покрой выглядел непривычно. Потом я узнал, что изображение, на основе которого он был изготовлен, относилось к 1940 году, то есть на десять лет позднее нашего времени.
Элкинс продолжал:
– Мое отправление было тщательно спланировано. По легенде, я отправился на астероиды: некоторые из них, в частности Паллада, Веста и Церера, заселены людьми уже сотни лет назад… Само путешествие во времени я совершил в бессознательном состоянии. Как вы вскоре узнаете, это было неизбежно из-за временного отрешения от всего, что составляет сознание. Я был к этому готов, выполнил все необходимые расчеты и внес все необходимые поправки заранее и тщательно синхронизировал перемещение корабля во временно́м измерении с перемещением Земли и Солнечной системы в пространстве. С точки зрения географии за все путешествие я не должен был сместиться ни на дюйм… Поднявшись над землей на высоту около тридцати тысяч футов, я запустил временной двигатель. Последовал период полного забытья (секунда или миллион лет – все мне было едино), а потом, когда путешествие во времени завершилось, я вновь пришел в чувство. Зная, что теперь нахожусь в двадцатом столетии – если расчеты мои были верны, – и не стремясь афишировать свою чуждость, я отыскал место, где мог тихо и незаметно приземлиться… Место, которое я выбрал после долгих блужданий и поисков, было неприступным утесом в Катскильских горах, вдали от любого жилья. Я приземлился там ночью и оставил свой корабль так, чтобы его нельзя было увидеть ни снизу, ни сверху. С утеса я спустился при помощи антигравитационного устройства и направился прочь из глуши. На следующий день я был уже в Нью-Йорке, где по большей части и оставался все это время, ненавязчиво изучая вашу цивилизацию. Чтобы не нуждаться в средствах, я захватил с собой некоторое количество добытых археологами монет вашей эпохи, а также несколько слитков золота, изготовленного химическим способом.
Он показал мне одну из монет: серебряный доллар, потемневший до неузнаваемости, словно древний обол, под наслоениями бессчетных веков. Потом он достал из гардероба еще один костюм, короткую и свободную тускло-красную тунику и при ней длинную элегантную мантию, которую можно было при желании отсоединить, поскольку она крепилась к плечам двумя пряжками чеканного серебра. Ткань, как и сама одежда, выглядела незнакомой. Кроме этого, Кронус достал пару сандалий, смутно напоминавших античные, только изготовлены они были не из кожи, а из какой-то жесткой, не рвущейся ткани.
– Вот, – сказал он, – это одежды, в которых я покинул Акамерию, Америку пятнадцатитысячного года. Надо будет заказать похожую тунику для вас у какого-нибудь портного здесь, в Нью-Йорке, и еще сандалии, хотя сандалии, пожалуй, придется изготовить из кожи, потому что использованный здесь материал – химический продукт моего времени. Отбыть я планирую послезавтра – надеюсь, для вас это не слишком рано?
– Да нет, что вы! – отвечал я. – Мне, собственно, и собираться-то не придется – нужно только закрыть лабораторию и позвонить кое-каким друзьям, сообщить, что я отправляюсь в кругосветное путешествие на неопределенный срок. Вряд ли за мной станут отправлять поисковые партии.
Два дня спустя, имея в запасе час до наступления темноты, мы с Элкинсом вышли к подножию неприступного утеса, где была спрятана машина времени. Последние четыре часа мы шли пешком. Мы находились в самой глухой части Катскильских гор; и, снизу окидывая взглядом ужасную каменную стену, я все сильнее проникался почтением к своему странному спутнику, который, казалось, совершенно не сомневался в том, что способен ее одолеть.
Он открыл небольшую сумку, содержимое которой мне до сих пор не показывал, и достал тот самый антигравитационный прибор, о котором говорил. Это устройство представляло собой полый диск из какого-то тусклого, неизвестного мне металла, с цепочками из какого-то еще непонятного материала, которыми прибор пристегивался к телу. Элкинс продемонстрировал мне, как им пользоваться, – объяснил, что устройство это по сути электронный прибор. Затем пристегнул его к груди, включил и начал медленно подниматься в воздух, пока не достиг края пропасти. И исчез из виду; но несколько секунд спустя сверху спустился металлический диск на длинной веревке, чтобы и я тоже мог одолеть подъем.
Следуя полученным указаниям, я надел и запустил устройство. Поднимаясь, я испытывал ощущение полной невесомости – совершенно неповторимый опыт! Я чувствовал себя перышком, несомым неосязаемым потоком воздуха. Будучи непривычен к прибору, я не понимал, как правильно перемещаться, находясь под его влиянием, и, поравнявшись с краем утеса, полетел бы дальше вверх, если бы мой спутник меня не поймал.
Я обнаружил, что стою рядом с Элкинсом на широком уступе, над которым нависает другой утес. И в самом деле, невозможно было выбрать более надежное укрытие для машины времени.
Сам корабль, дверцу которого Элкинс как раз отпирал, представлял собой длинное веретенообразное судно, явно рассчитанное на быстрое перемещение, будь то в воздухе или в эфире. Рассчитан он был не более чем на трех человек. Внутри были сплошные ящики, приборы и три подвески или люльки, к которым пилот и пассажиры пристегивались намертво. Разумеется, это было необходимо: ведь в полете отсутствовали гравитация и нормальный вес. Элкинс заметил, что во время путешествия во времени он также нашел более удобным пристегиваться к подвеске.
Оба мы по-прежнему были одеты в костюмы двадцатого столетия. Элкинс переоблачился в тунику и сандалии своей эпохи, которые принес с собой в сумке вместе с копиями, пошитыми для меня несколько озадаченным портным. Сейчас Элкинс велел мне их надеть. Я повиновался, чувствуя себя так, словно собираюсь на маскарад.
– Ну вот и конец Конраду Элкинсу, – сказал мой спутник, указывая на сброшенный им костюм. – Отныне вам следует называть меня Кронусом Алконом. Ваше имя среди нас тоже будет звучать неуместно, – пожалуй, я вас представлю как Хьюно Паскона, молодого уроженца колонии на Палладе.
Кронус Алкон принялся возиться с приборами корабля. На мой непривычный взгляд, они казались немыслимо сложными. Он выставил в нужное положение ряд рычажков на панели с прорезями и теперь как будто бы заводил прибор, похожий на часы, с циферблатом и тремя стрелками. На циферблате были сотни, если не тысячи цифр.
– А это, – объяснил он, – устанавливает точную границу нашего перемещения в будущее. Мы должны будем прибыть в строго определенный год, месяц и день.
Он застегнул на мне, а потом и на себе сложную систему ремней подвески и повернулся к небольшой панели со множеством ручек и рычажков, заметно отличавшейся от всех прочих приборов.
– Это, – сказал он, – приборы для управления полетом в атмосфере и эфире. Прежде чем перейти к полету сквозь время, мне предстоит подняться на большую высоту и отлететь миль на пятьдесят к югу.
Он повернул одну из ручек. Раздался басовитый рокот, однако никакого движения я не ощутил. Если бы не внезапный свет заката в иллюминаторах корабля, я бы и не заметил, что мы поднялись выше скал.
Несколько минут спустя Кронус Алкон передвинул один из рычагов; рокот смолк.
– Действие двигателя для космического полета, – сказал он, – основывается на расщеплении атомов. Теперь же, для полета сквозь время, я воспользуюсь совсем другой энергией – странной и сложной силой, питающейся космическим излучением. Именно она переместит нас в то, что мы за неимением лучшего термина будем называть четвертым измерением. Собственно говоря, нам предстоит выйти за пределы космоса. С точки зрения повседневной реальности мы перестанем существовать. Однако могу вас заверить, что никакой опасности тут нет. Когда временной двигатель автоматически отключится в пятнадцатитысячном году, мы с вами как бы очнемся от глубокого сна. Ощущения при засыпании могут быть довольно пугающими, однако не страшнее, чем при приеме определенных анестетиков. Так что просто расслабьтесь и помните, что бояться нечего.
Он ухватился за большой рычаг и сдвинул его мощным рывком. Я испытал ощущение, похожее на сильный удар током, от которого все мои ткани как бы распались и разложились на отдельные клетки и молекулы. Невзирая на все заверения Кронуса Алкона, меня охватили смятение и несказанный ужас. Мне казалось, будто я рассыпался на миллионы отдельных Хью и все они бешено кружат, проваливаясь вниз в водовороте темнеющей бездны. На определенной глубине они словно бы угасали один за другим, точно искры; и вскоре все потухли, и не осталось ничего, кроме тьмы и забвения…
Приход в сознание выглядел как погружение в забытье наоборот. Сперва возникло ощущение отдаленных, похожих на искорки сущностей, которые все множились и множились, летя вверх в космическом мраке из некоего вселенского надира; потом сущности эти постепенно сливались в одну, и наконец вокруг меня мало-помалу проступили очертания машины времени. Затем я увидел напротив лицо Кронуса Алкона, который развернулся в своей люльке и улыбнулся, встретившись взглядом со мной. Мне казалось, что я долго-долго спал.
Мой спутник нажал какую-то ручку, и я испытал такое ощущение, словно спускаюсь на лифте. Кронусу Алкону не пришлось объяснять, что мы идем на посадку. Не прошло и минуты, как в иллюминаторах появились деревья и здания, легкий толчок – и мы приземлились.
– Ну вот, – сказал Кронус, – мы прибыли в мое загородное имение близ Джармы, нынешней столицы Акамерии. Джарма возведена на руинах города Нью-Йорка, однако расположена в сотнях миль от моря, поскольку за прошедшие тринадцать тысяч лет на Земле произошли серьезные геологические изменения. Вы увидите, что и климат тоже изменился: теперь он субтропический. В наше время погодные условия в значительной степени поддаются управлению, и мы даже сумели искусственно уменьшить зоны вечных льдов и снегов на полюсах.
Он отстегнулся и любезно отстегнул меня. Потом распахнул дверцу корабля и жестом предложил мне выходить первым. В лицо мне хлынул теплый, душистый воздух. Я шагнул на каменную платформу, примыкавшую к чему-то вроде аэродрома – просторного, сверкающего здания, где находились разнообразные летательные аппараты незнакомых конструкций. Неподалеку стояло другое здание, легкое и воздушное, со множеством открытых галерей и высоких, фантастических башен вроде Эйфелевой. Здание окружали обширные сады, по обе стороны вдаль уходили поля и огороды, где росли незнакомые мне растения. Поодаль виднелась группа длинных одноэтажных домов.