Но миссис Бентли их упорно хранила.
– Ничего не получится, – продолжал мистер Бентли, отпивая чай. – Сколько бы ты ни пыталась оставаться той, кем ты некогда была, ты можешь быть только той, кто ты есть здесь и сейчас. Время завораживает. Когда тебе девять, ты воображаешь, будто тебе всегда было и будет девять. Когда тебе тридцать, кажется, ты навсегда нашла приятное равновесие на краешке среднего возраста. А когда тебе стукнет семьдесят, то тебе семьдесят, раз и навсегда. Ты застреваешь то в молодости, то в старости, но ты живешь в настоящем, и, кроме настоящего, ничего не существует.
Это был один из немногих, но дружеских споров в их тихой супружеской жизни. Он никогда не одобрял ее увлечения барахлом.
– Будь той, кто ты есть, схорони то, чем ты не являешься, – говорил он. – Билетные корешки – самообман. Хранение всякой всячины – фокус-покус с зеркалами.
Что бы он сказал, будь он жив?
– Ты сохраняешь коконы, – вот что бы он сказал. – Корсеты, в некотором роде, которые уж никогда не будут тебе впору. Так зачем их сохранять? Ты ни за что не докажешь, что когда-то была молода. Фотографии? Нет. Они лгут. Ты не имеешь ничего общего с фотографией.
– Справки, свидетельства?
– Нет, дорогая. Ты – не дата, не чернила, не бумага. Ты – не сундук с хламом и пылью. Ты – это только ты, здесь, сейчас, в настоящем.
Миссис Бентли кивнула своим воспоминаниям и вздохнула с облегчением.
– Да, я поняла. Поняла.
Трость с золотым ободком тихо лежала на залитом лунным светом ковре.
– Утром, – сказала она, обращаясь к трости. – Я предприму решительные меры и стану только собой и никем более из прошлых лет. Да, вот как я поступлю.
Она уснула…
Утро выдалось сияющим и зеленым. У ее двери, тихонько постукивая по москитной сетке, стояли те самые девочки.
– Найдется для нас еще что-нибудь, миссис Бентли? Из вещей маленькой девочки?
Она провела их по коридору в библиотеку.
– Бери.
Она протянула Джейн платье, в котором играла роль дочери мандарина, когда ей было пятнадцать лет.
– И это бери. И это.
Калейдоскоп. Увеличительное стекло.
– Забирайте что хотите, – сказала миссис Бентли. – Книги, коньки, куклы. Всё. Они ваши.
– Наши?
– Только ваши. А вы поможете мне справиться с одним маленьким дельцем через час. На заднем дворе я собираюсь запалить большой костер. Да. Опустошаю сундуки, выбрасываю мусор для мусорщика. Он мне не принадлежит. Ничто никому никогда не принадлежит.
– Поможем, – пообещали они.
Миссис Бентли провела участников шествия на задний двор с полной охапкой всякого добра и коробком спичек в придачу.
Все лето на веранде миссис Бентли, как пташки на проводах, сидели в ожидании две маленькие девочки и Том. И как только раздавался серебряный перезвон, устроенный мороженщиком, дверь отворялась, миссис Бентли выплывала наружу, опустив руку в зев среброустого ридикюля. И полчаса они находились на веранде, дети и пожилая дама, и смеялись, погружая холод в тепло, поглощая шоколадные сосульки. Наконец-то они стали добрыми друзьями.
– Сколько вам лет, миссис Бентли?
– Семьдесят два.
– А сколько вам было пятьдесят лет назад?
– Семьдесят два.
– И вы никогда не были молодой, правда же? Никогда не повязывали ленточек, не носили платьиц?
– Никогда.
– У вас есть имя?
– Меня зовут миссис Бентли.
– И вы всегда жили в этом доме?
– Всегда.
– И никогда не были хорошенькой?
– Никогда.
– Никогда, в миллион триллионов лет?
При этом обе девочки склонялись к пожилой даме и ждали в спертой четырехчасовой тишине летнего полдня.
– Никогда, – отвечала миссис Бентли, – в миллион триллионов лет.
– Ну, как, Дуг, приготовил свой пятицентовый блокнот?
– Конечно!
Дуг хорошенько послюнявил карандаш.
– Что там у нас уже записано?
– Все церемонии.
– Четвертое июля и тому подобное, вино из одуванчиков и всякая мелочь вроде подвешивания качелей на веранде. Ну как?
– Здесь написано, что 1 июня 1928 года я съел свое первое за лето эскимо.
– Это еще не лето, а весна.
– Все равно, оно было «первое», поэтому я записал. 25 июня купил теннисные туфли. 26 июня ходил босиком по траве. Вон сколько всего! А ты чем похвастаешься, Том? Что ты делал в первый раз? В каких удивительных священнодействиях участвовал на каникулах – ловил речных раков или хватал водомерок?
– Никому в жизни не удавалось схватить водомерку. Ты знаешь хоть кого-нибудь, кто поймал водомерку? Вспомни!
– Вспоминаю.
– Ну и?
– Ты прав. Никто, ни разу. И не поймает, наверное. Слишком уж они юркие.
– Дело даже не в том, что юркие. Их просто не существует, – сказал Том.
Он подумал и кивнул.
– Именно. Их вообще никогда не существовало. Вот что я напишу.
Он склонился и прошептал на ухо брату. Дуглас записал.
Оба посмотрели на запись.
– Черт возьми! – воскликнул Дуглас. – Как же я раньше не догадался! Гениально! Правильно! Старые люди никогда не были детьми!
– И мне их жаль, – сказал Том, сидя, не шелохнувшись. – Мы ничем не можем им помочь.
XV[15]
– Город, кажется, кишит машинами… – сказал Дуглас. – Мистер Ауфман и его Машина счастья, мисс Ферн и мисс Роберта с их Зеленой машиной. А теперь, Чарли, что это у тебя?
– Машина времени! – выпалил Чарли Вудмен, еле поспевая за ним. – Честное-пречестное слово!
– Путешествия в прошлое и будущее? – поинтересовался Джон Хафф, обгоняя их без особых усилий.
– Только в прошлое, но всего сразу не бывает. Вот мы и на месте.
Чарли Вудмен остановился у забора.
Дуглас присмотрелся к дому.
– Э, да это же дом полковника Фрилея. Нет тут никаких Машин времени. Разве он изобретатель? Даже если так, мы бы давно уже знали про такую серьезную штуку, как Машина времени.
Чарли и Джон на цыпочках поднялись по ступенькам веранды, а Дуглас фыркнул и покачал головой, оставаясь внизу.
– Ладно тебе, Дуглас, – сказал Чарли. – Не умничай. Ну, конечно, полковник Фрилей не изобретал Машину времени. Но он кровно в ней заинтересован, и она находится здесь давным-давно. Просто мы по своей глупости ее не замечали! Так что прощай, Дуглас Сполдинг!
Чарли взял Джона под руку, словно сопровождал даму, распахнул москитную сетку на веранде и зашел внутрь. Москитная сетка не хлопнула.
Дуглас перехватил ее и молча следовал за ними по пятам.
Чарли пересек огражденную веранду, постучал, отворил внутреннюю дверь. Они заглянули в длинный темный коридор, ведущий в комнату, освещенную, как подводный грот, нежно-зеленый, приглушенный, расплывчатый.
– Полковник Фрилей?
Тишина.
– Он плохо слышит, – прошептал Чарли. – Но сказал мне, чтобы я просто заходил и звал его. Полковник!
В ответ только пыль посыпалась вниз по винтовой лестнице. Затем в дальнем конце коридора, в подводном царстве возникло слабое шевеление.
Они не без опаски двинулись вперед и заглянули в комнату, в которой обнаружились всего два предмета обстановки – старик и стул. Они обладали сходством – оба истончились до того, что просматривалось их внутреннее строение, члены и сочленения, жилы и сухожилия. Все остальное – некрашеный дощатый пол, голые стены, потолок и огромная масса недвижного воздуха.
– Он что, умер? – прошептал Дуглас.
– Нет, просто обдумывает, куда бы ему еще отправиться странствовать, – сказал Чарли очень важно и тихо. – Полковник?
Один из предметов побуревшей мебели зашевелился, и это оказался полковник, щурясь и озираясь по сторонам, улыбнувшись безумной беззубой улыбкой.
– Чарли!
– Полковник, вот Дуг и Джон пришли…
– Добро пожаловать, мальчики, присаживайтесь, присаживайтесь!
Мальчики смущенно сели на пол.
– А где же… – начал было Дуглас.
Чарли вовремя ткнул его в ребро.
– Где же… что? – спросил полковник Фрилей.
– Он хочет сказать, где же смысл нам самим говорить.
Чарли скорчил рожу Дугласу, затем улыбнулся старику.
– Нам сказать нечего, лучше вы расскажите нам что-нибудь, полковник.
– Берегись, Чарли, старики только и ждут, чтобы их попросили поговорить. И как начнут тарахтеть, что твой ржавый лифт в шахте.
– Чэн Ляньсу, – предложил наугад Чарли.
– Что? – переспросил полковник.
– Бостон, – подсказал Чарли, – 1910 год.
– Бостон, 1910 год… – Полковник нахмурился. – А, ну конечно, Чэн Ляньсу!
– Да, полковник, сэр.
– Ну-ка, посмотрим…
Голос полковника зажурчал, безмятежно покачиваясь на волнах озера.
– Посмотрим, посмотрим…
Мальчики затаили дыхание.
Полковник Фрилей смежил веки.
– 1 октября 1910 года, мирный прохладный осенний вечер, Бостонский театр варьете. Да. Аншлаг. Все в ожидании. Оркестр, фанфары, занавес! Чэн Ляньсу, великий маг Востока! Вот он, на сцене! А вот я, первый ряд, середина!
– Ловля пули! – выкрикивает он. – Добровольцы?
Встает человек рядом со мной.
– Проверьте винтовку! – говорит Чэн. – Сделайте на пуле отметину! – велит он. – А теперь цельтесь в мое лицо и выстрелите этой пулей из винтовки, – говорит Чэн, – и на том конце сцены я поймаю пулю зубами!
Полковник Фрилей делает глубокий вздох и умолкает.
Дуглас вытаращился на него в благоговейном ужасе. Джон Хафф и Чарли совершенно оторопели. Вот старик продолжает. Его голова и туловище неподвижны, и только губы шевелятся.
– Товсь! Цельсь! Пли! – скомандовал Чэн Ляньсу. – Бах! Трещит выстрел. Чэн Ляньсу вскрикивает, шатается, падает с окровавленным лицом. Ад кромешный! Зрители срываются с мест. Что-то не так с винтовкой. Кто-то говорит: «Он мертв». И действительно. Мертв. Ужас, ужас… Я навсегда запомню его лицо в кровавой маске. Впопыхах опускают занавес. Дамы голосят… Тысяча девятьсот десятый год… Бостон… Театр варьете… Несчастный… Несчастный…