– Берегись! – закричала мисс Ферн.
– Берегись! – закричала мисс Роберта.
– Берегись! – закричал мистер Квотермейн.
И две дамы вцепились друг в друга, вместо того чтобы держать рычаг управления.
Раздался ужасающе глухой стук. Зеленая машина плыла в знойном полудне под тенистыми каштанами мимо наливающихся яблок. Они оглянулись всего лишь раз, и перед взором старушек предстала страшная удаляющаяся картина.
Старик недвижно лежал на тротуаре.
– И вот мы тут! – причитала мисс Ферн на темнеющем чердаке. – Почему мы не остановились? Почему сбежали?
– Ш-ш!
Обе прислушались.
Стук внизу повторился.
Когда он прекратился, они увидели мальчика, пересекающего лужайку в сумерках.
– Это же Дуглас Сполдинг, опять пришел покататься.
Обе с облегчением вздохнули.
Шли часы; солнце закатывалось.
– Мы просидели здесь весь день, – устало сказала Роберта. – Мы ведь не можем торчать на чердаке три недели, пока все обо всем позабудут.
– Мы помрем с голоду.
– Так как же нам быть? Думаешь, нас кто-то видел и выследил?
Они посмотрели друг на друга.
– Нет. Никто не видел.
Город притих. Во всех домишках зажглись огни. Снизу доносились запахи ужина и политой травы.
– Пора ставить мясо на огонь, – сказала мисс Ферн. – Фрэнк придет минут через десять.
– Как же мы спустимся?
– Фрэнк вызовет полицию, если в доме будет пусто. А это еще хуже.
Солнце стремительно садилось. Теперь они представляли собой лишь две движущиеся фигуры в затхлой темноте.
– Ты думаешь, – поинтересовалась мисс Ферн, – он умер?
– Мистер Квотермейн?
Молчание.
– Да.
Роберта сомневалась.
– Узнаем из вечерней газеты.
Они отворили дверь чердака и с опаской выглянули на лестничный пролет внизу.
– О, если Фрэнк узнает, он отберет у нас Зеленую машину, а ведь кататься на ней такое удовольствие, тебя обдувает прохладный ветерок, а ты смотришь на город.
– Мы ему не скажем.
– Не скажем?
Они помогли друг другу осилить скрипучие ступеньки второго этажа, останавливаясь, чтобы прислушаться… На кухне они осмотрели кладовку, испуганно выглядывали в окна и наконец принялись поджаривать гамбургер на плите. Через пять минут работы в тишине Ферн печально взглянула на Роберту и сказала:
– Я вот думаю. Мы стары и немощны и не хотим себе в этом признаваться. Мы представляем опасность для общества. Мы в долгу перед ним за свое бегство…
– И?..
На кухне воцарилась раскаленная тишина, в которой сестры смотрели друг на друга, опустив руки.
– Я думаю… – Ферн долго смотрела на стену, – мы больше никогда не должны водить Зеленую машину.
Роберта взяла тарелку и держала ее в тонкой руке.
– Никогда?
– Никогда.
– Но, – сказала Роберта, – мы не должны… избавиться от нее, правда же? Мы ведь можем оставить ее у себя?
Ферн подумала.
– Пожалуй, да, можем оставить у себя.
– По крайней мере, это хоть что-то. Пойду вниз, отключу батареи.
Роберта, выходя, в дверях столкнулась с младшим братом Фрэнком, всего лишь пятидесяти шести лет от роду, который заходил в дом.
– Привет, сестренки! – воскликнул он.
Роберта прошмыгнула мимо него, не говоря ни слова, и погрузилась в летние сумерки. Фрэнк принес газету, которую Ферн мгновенно выхватила у него. Дрожащими руками она пролистала ее всю и со вздохом вернула ему.
– Видел только что Дуга Сполдинга. Он сказал, что принес вам весточку. Просил передать, чтобы вы ни о чем не беспокоились. Он все видел, и все в порядке. Что он хотел этим сказать?
– Понятия не имею.
Ферн повернулась к нему спиной и стала искать платок.
– Ох уж эти дети.
Фрэнк пристально посмотрел на спину сестры, потом пожал плечами.
– Ужин на подходе? – спросил он приветливо.
– Да.
Ферн накрыла кухонный столик.
Снаружи протрубил клаксон. Один, два, три раза… где-то вдали.
– Что это?
Сквозь кухонное окно Фрэнк вперился в сумерки.
– Что это Роберта задумала? Посмотри на нее. Сидит в Зеленой машине и давит на клаксон!
Один, два, еще и еще, в сумерках жалобно голосил клаксон, словно некое скорбящее животное.
– Да что на нее нашло? – недоумевал Фрэнк.
– Просто оставь ее в покое! – вскрикнула Ферн.
Фрэнк изумился.
Спустя мгновение Роберта молча вошла, не глядя ни на кого, и они сели ужинать.
XVII[17]
Первый луч света коснулся крыш. Раннее-раннее утро. На всех деревьях листья трепещут, пробуждаясь в ожидании дуновения предрассветного ветра. Затем откуда-то, из-за поворота серебряных рельсов, выкрашенный в мандариновый цвет, покачиваясь на четырех иссиня-стальных колесиках, показывается трамвай. Он в эполетах мерцающей бронзы и золотых лампасах. Хромированный колокол звонит, когда престарелый вагоновожатый стучит по нему стоптанным башмаком. Цифры спереди и по бортам – ярко-лимонные. В салоне сиденья щиплются прохладным зеленым мхом. Нечто смахивающее на кнут взмывает с крыши и, скользя по паутине проводов, натянутых высоко под пробегающими мимо деревьями, забирает свое электричество. Из всех окон веет благовониями – это всепроникающий синеватый таинственный аромат летних гроз и молний. По длинным улицам в тени вязов катит трамвай, рука вагоновожатого в серой перчатке бережно и надежно держит рычаги управления.
В полдень вагоновожатый остановил трамвай посреди квартала и высунулся из окна.
– Эге-гей!
Дуглас, Чарли, Том и все мальчики и девочки в округе увидели помахивание серой перчатки и посыпались с деревьев, бросили прыгалки лежать белыми змейками на лужайках и помчались занимать зеленые плюшевые сиденья, причем бесплатно. Зазывая всех, кондуктор мистер Тридден заслонил перчаткой щель кассы, трогая трамвай с места по тенистым улицам.
– Эй! – закричал Чарли. – Куда это все побежали?
– Последний рейс, – объявил мистер Тридден, воздев глаза к белому электрическому проводу, уходящему вдаль. – Трамваю – конец. С завтрашнего дня запускают автобусы. А меня на пенсию. Так что всех прокачу бесплатно. Поберегись!
Он перекинул латунный рычаг управления, трамвай взревел и помчался по бесконечной зеленой дуге, а время во всем мире остановилось, как будто только дети и мистер Тридден с его чудесной машиной плыли прочь по нескончаемой реке.
– Последний день? – спросил ошеломленный Дуглас. – Так нельзя! Мало того, что с Зеленой машиной покончено – заперли в гараже, и никаких возражений. Мало того, что мои новенькие тенниски стареют и замедляют ход! Как же я буду передвигаться? Но… Но… Нельзя вот так отобрать трамвай! Как же так, – сказал Дуглас, – как ни крути, а автобус – это тебе не трамвай. Шумит иначе. Ни рельсов, ни проводов. Не брызжет искрами. Не сыплет песок на рельсы. Выкрашен по-другому. Колокола у него нет. Выдвижной подножки тоже!
– Это точно, – сказал Чарли. – Я обожаю смотреть, как трамвай выдвигает подножку, словно гармошку.
– Конечно, – сказал Дуглас.
И вот они у конечной остановки. Серебряные рельсы, заброшенные вот уже восемнадцать лет, были проложены по холмистой местности. В 1910 году на трамвае доезжали до парка Чесмана с большими корзинами для пикников. Рельсы разбирать не стали, и они знай себе ржавели посреди холмов.
– Здесь мы делаем разворот, – сказал Чарли.
– Здесь-то как раз ты ошибаешься!
Мистер Тридден врубил резервный генератор.
– А ну-ка!
Трамвай подскочил и плавно поплыл за городскую черту, свернул с улицы и покатился под горку сквозь отрезки пахучего солнечного света и обширных тенистых участков, разящих мухоморами. То тут, то там воды ручья омывали рельсы, и солнце просеивалось сквозь листву, как через зеленое стекло. Они шурша скользили по полянкам, утопающим в подсолнухах, мимо заброшенных остановок, где остались лишь россыпи конфетти из компостера, вдоль лесного ручья в царство лета, а Дуглас тем временем разглагольствовал.
– Трамвай даже пахнет по-другому. Я ездил на автобусах в Чикаго – очень странный запах.
– Трамваи слишком медленно ездят, – объяснил мистер Тридден. – Будут автобусы. Пассажирские и школьные.
Когда трамвай, кряхтя, остановился, мистер Тридден достал сверху большие корзины для пикника. Ребятня загалдела и принялась помогать ему нести корзины к ручью, впадавшему в тихое озеро, где с незапамятных времен стояла оркестровая «ракушка», которую термиты перемалывали в пыль.
Они сидели, поглощая сэндвичи с ветчиной, свежую клубнику и вощеные апельсины. Мистер Тридден рассказывал, как здесь все было двадцать лет назад. По вечерам на разукрашенной сцене играл оркестр, музыканты дули в медные рожки, полный дирижер разбрасывал пот с палочки, дети и светлячки носились по зеленым травам, дамы в длинных платьях носили высокие прически «помпадур» и ходили по деревянным настилам-ксилофонам с джентльменами в удушающих воротниках. Время превратило настилы в труху. Озеро пребывало в тишине, синеве и покое. Рыбы бороздили яркие водоросли, а кондуктор все бормотал и бормотал, и детям показалось, что они очутились в другом году в компании чудесно помолодевшего мистера Триддена с глазами, горящими, как лампочки, искрящимися электричеством. Денек выдался несуетливый и непринужденный. Никто никуда не спешил. Со всех сторон лес. Солнце застыло в одной точке, а голос мистера Триддена то поднимался, то опускался, спица-стрекоза пронизывала воздух, вышивая в нем золотистые и невидимые узоры. Пчела устроилась на подсолнухе, не переставая гудеть. Трамвай застыл, как околдованный органчик-калиопа, вспыхивая там, где на него падали лучи солнца.
По небу с криком пролетела гагара.
Кто-то поежился.
Мистер Тридден натянул свои рукавицы.
– Пора отправляться. А то ваши родители заподозрят, что я похитил вас навсегда.
В трамвае стояла тишина и прохладный полумрак, словно в кафе-мороженом. Шурша зеленой бархатистой кожей, притихшая детвора опустила сиденья и уселась спиной к спокойному озеру, покинутой сцене и доскам, которые издавали музыкальные звуки, если пройтись по ним к берегу навстречу другим землям.