Он торчал там, бледный как гриб, руки по швам, заглядывая в овраг.
– Марш домой! – взвизгнула Франсин.
Он не услышал.
– Кому говорят! – вопила Франсин. – Домой! Прочь отсюда! Слышишь? Домой, домой, домой!
Дуглас потряс головой и уставился на них, словно их там не было. Его губы зашевелились, издав какое-то мычание. Потом он молча повернулся и побежал беззвучно к отдаленным холмам, в теплую темноту.
Франсин снова зарыдала и пошла с Лавинией Неббс.
– Вот вы где! Я уж думала, вы никогда не объявитесь! – Элен Грир стояла на своей веранде, постукивая туфелькой по верхней ступеньке. – Опоздали на час! Только и всего! Что-то стряслось?
– Мы… – заговорила было Франсин.
Лавиния вцепилась ей в плечо.
– Там поднялась суматоха. Кто-то нашел Элизабет Рамзелл в овраге.
– Мертвой? Она… умерла?
Лавиния кивнула. У Элен перехватило дыхание, и она приложила руку к горлу.
– Кто ее нашел?
Лавиния крепко сжала запястье Франсин.
– Мы не знаем.
Три молодые женщины стояли посреди летнего вечера, глядя друг на друга.
– Я собираюсь зайти в дом и запереть двери, – сказала, наконец, Элен.
Но в результате она пошла за свитером, потому что, несмотря на то что все еще было тепло, она пожаловалась на внезапно нагрянувшую зимнюю ночь. Пока ее не было, Франсин лихорадочно зашептала:
– Почему ты ей не сказала?
– Зачем ее огорчать? – сказала Лавиния. – Завтра. Завтра еще будет полно времени.
Все трое зашагали по улице под черными деревьями, мимо внезапно позапиравшихся домов. Вот как быстро доходят новости из оврага, от дома к дому, с веранды на веранду, с телефона на телефон. Проходя мимо, они чувствовали, как из-за занавешенных окон их провожают взглядами под лязг засовов. Как странно – фруктово-ванильная ночь, вечер плотно утрамбованного мороженого, противомоскитного лосьона на запястьях, ночь детской беготни, неожиданно прерванных игр и детворы, загнанной за стекло и дерево, эскимо, тающее в лужицах лайма и клубники, там, куда оно шлепнулось, когда детей попрятали по домам. Странные душные комнаты, в которых обливающиеся потом люди вновь сгрудились за бронзовыми дверными ручками и дверными молоточками. Недочерченные «классики» на жарком, парящем тротуаре. Словно кто-то предсказал молниеносные заморозки.
– Надо рехнуться, чтобы разгуливать в такую ночь, – сказала Элен.
– Неприкаянный не убьет трех женщин, – сказала Лавиния. – Число – залог безопасности. К тому же еще рано. Между убийствами должен пройти месяц.
На их перепуганные лица пала тень. За деревом замаячил чей-то силуэт. Женщины исторгли жуткий вопль, каждая на свой душераздирающий лад, словно кто-то что было силы шарахнул кулаком по клавишам органа.
– Попались! – взревел голос.
Им наперерез выскочил мужчина. Он вышел на свет и расхохотался. Облокотился на дерево, тыча пальцем в женщин, изнемогая от смеха, и снова загоготал.
– Привет! Я – Неприкаянный! – представился Фрэнк Диллон.
– Фрэнк Диллон!
– Фрэнк!
– Фрэнк, – возмутилась Лавиния, – если ты еще раз выкинешь какое-нибудь ребячество в этом роде, кто-нибудь изрешетит тебя пулями!
– Ну и расплата!
Франсин истерически зарыдала.
Улыбка сошла с лица Фрэнка Диллона.
– Послушайте, я извиняюсь.
– Убирайся! – велела Лавиния. – Ты что, не знаешь, что Элизабет Рамзелл… нашли убитой в овраге? А ты носишься по округе, пугаешь женщин? Не смей больше с нами заговаривать!
– Ах, как же…
Они зашагали. Он – за ними.
– Стой где стоишь, мистер Неприкаянный, и пугай сам себя. Сходи, взгляни на Элизабет Рамзелл, может, это тебя развеселит. Спокойной ночи!
Лавиния повела своих подруг по улице, под сенью деревьев и звезд. Франсин прикрывала лицо платочком.
– Франсин, это всего лишь розыгрыш. – Элен посмотрела на Лавинию. – Почему она так горько плачет?
– Мы скажем тебе, когда придем в центр города. Мы собираемся пойти в кино, во что бы то ни стало. Хватит с нас. Идем же, приготовь денежки, мы почти на месте!
Кафе превратилось в озерцо вязкого воздуха, который большие деревянные лопасти вентиляторов перемешивали с запахами арники, тоника и газировки и изгоняли на кирпичные мостовые.
– Мне зеленых мятных подушечек на пять центов, – попросила Лавиния продавца.
Его лицо было сосредоточенным и бледным, как и у всех, кого они встречали на полупустынных улицах.
– Чтобы есть их во время сеанса, – сказала Лавиния, а продавец тем временем взвешивал зеленые конфетки при помощи серебряной лопаточки.
– Сегодня вы выглядите бесподобно, дамы. Мисс Лавиния, сегодня днем, когда вы зашли на стаканчик шоколадной газировки, вы выглядели великолепно. Настолько великолепно, что какой-то мужчина стал про вас расспрашивать.
– О-о?
– Человек сидел у стойки… смотрел, как вы выходите. Спрашивает меня: «Послушайте, кто это?» – «Это Лавиния Неббс – самая красивая девушка в городе», – ответил я. Он говорит: «Она красавица, а где она живет»? Тут продавец осекся от смущения.
– Вы же не сказали, – вмешалась Франсин. – Ведь вы не дали ее адрес, правда же? Не дали?!
– Вообще-то, мне и в голову не пришло. Я сказал, на Парк-стрит, знаете ли, близ оврага. Фраза, сказанная между делом. Но сейчас, когда нашли тело… Я слышал несколько минут назад, я подумал, ах, боже, что я наделал!
Он вручил ей пакетик, наполненный до краев.
– Ну и дурак! – вскричала Франсин, и на ее глаза навернулись слезы.
– Я прошу прощения, хотя, может, все это и яйца выеденного не стоит.
Лавиния стояла в центре внимания трех человек, которые уставились на нее. Они не испытывала никаких ощущений, ну, может, лишь легкое покалывание в горле от возбуждения. Она машинально протянула деньги.
– Эти – бесплатно, – сказал продавец, отворачиваясь, чтобы разобрать кое-какие бумаги.
– Вот что я сейчас сделаю! – Элен вышла из кафе. – Я закажу такси, которое развезет нас всех по домам. Я не собираюсь потом участвовать в твоих поисках, Лавиния. У этого мужчины на уме что-то нехорошее. Расспрашивал про тебя. Хочешь стать следующим трупом в овраге?
– Человек как человек, – сказала Лавиния, медленно окидывая взглядом город.
– Фрэнк Диллон тоже человек, а вдруг он и есть Неприкаянный?
Они заметили, что Франсин не стала выходить вместе с ними, и, обернувшись, увидели, что она их нагоняет.
– Я потребовала, чтобы продавец описал его приметы. Какой-то незнакомец, – сказала она. – Темный костюм, бледный, худой.
– Мы все крайне взвинчены, – сказала Лавиния. – На такси я не поеду, если вы его вызовете. Раз мне суждено стать следующей жертвой, значит, так тому и быть. В жизни слишком мало треволнений, особенно у старой девы тридцати трех лет от роду. Так что пусть это вас не волнует. И вообще это глупо; никакая я не красавица.
– Но ты красивая, Лавиния; самая красивая женщина в городе, после Элизабет… – Франсин запнулась. – Ты отгоняешь от себя мужчин. Если бы ты так не усердствовала, давно бы вышла замуж!
– Хватит причитать, Франсин! Вот касса. Я плачу сорок один цент, чтобы посмотреть Чарли Чаплина. Если вы обе хотите поехать на такси, пожалуйста. Я сяду одна и домой пойду одна.
– Лавиния, ты с ума сошла; мы не можем тебе такое позволить…
Они вошли в кинотеатр.
Показали первую часть, начался антракт, и в сумрачном кинозале почти никого не было. Три дамы сидели в середине зала, пахло старинной полированной бронзой. Из-за потертых красных бархатных кулис вышел управляющий, чтобы сделать объявление.
– Полиция попросила нас закрыться пораньше, чтобы все могли выйти и отправиться домой в не столь позднее время. Поэтому мы сокращаем программу короткометражек и немедленно начинаем показывать основную картину. Сеанс заканчивается в одиннадцать. Всем рекомендуется идти прямиком домой. Не задерживайтесь на улице.
– Это к нам относится, Лавиния! – прошептала Франсин.
Свет погас. Экран ожил.
– Лавиния! – прошептала Элен.
– Ну, что еще?
– Когда мы заходили, человек в темном костюме с той стороны улицы перешел на эту. Он только что прошел по проходу и сидит у нас за спиной.
– А-а, Элен!
– Прямо за нами?
По очереди три женщины обернулись поглядеть.
Они увидели бледное лицо в мелькающих жутковатых отсветах с экрана. Оно ничем не отличалось от остальных мужских лиц, маячивших в темноте.
– Я вызываю управляющего! – Элен поднималась по проходу. – Остановите фильм! Дайте свет!
– Элен, вернись! – закричала Лавиния, вставая.
Они постучали по донышку осушенных стаканов с газировкой, у каждой ванильные усики на верхней губке, которые они нащупали кончиком языка и засмеялись.
– Ты видишь, как глупо? – вопрошала Лавиния. – Вся эта кутерьма впустую. Как неловко!
– Извини, – тихо сказала Элен.
Часы показывали половину двенадцатого. Они вышли из темноты кинотеатра, прочь от шаркающего потока мужчин и женщин, торопящихся попасть куда-то и никуда, на улицу, посмеиваясь над Элен, которая и сама пыталась смеяться над собой.
– Элен, когда ты бежала по проходу и кричала «Дайте свет!», я думала, что помру. Ах, этот бедняга!
– Братец директора кинотеатра из Расина!
– Я же извинилась, – сказала Элен, глядя вверх, на большой вентилятор, который еще крутился, завихряя теплый ночной воздух, смешивая, перемешивая ароматы ванили, малины, мяты и «Лизола».
– Не нужно было терять время на газировку. Полиция же предупреждала…
– А, к черту полицию, – усмехнулась Лавиния. – Я ничего не боюсь. Неприкаянный сейчас за миллион миль отсюда. Его еще несколько недель не будет, а к тому времени полиция его сцапает. Дайте срок. Замечательный был фильм, правда?
– Закрываемся, дамы.
В прохладной, кафельно-белой тишине продавец выключил свет.
С улиц как ветром сдуло автомобили, грузовики и прохожих. Яркие огни все горели в витринах магазинчиков, где теплые восковые манекены поднимали лиловые восковые руки в горящих бело-голубых бриллиантах, выставляли напоказ оранжевые восковые ноги в чулочках. Стеклянно-синие глаза манекенов следили за дамами, проходящими мимо, по пересохшему руслу улицы, их лики мерцали в витринах, как цветы в потоке темных вод.