– Интересно, если мы закричим, они что-нибудь сделают?
– Кто?
– Манекены, народец из витрины.
– О-ох, Франсин.
– Ладно…
В витринах стояла тысяча людей, одеревенелых и безмолвных, а на улице три человека постукивали каблучками по раскаленной мостовой, и отзвуки их шагов отскакивали от магазинных вывесок, как выстрелы.
Они миновали тускло мигавшую красную неоновую рекламу, которая гудела, словно околевающее насекомое.
Впереди простирались длинные авеню, раскаленные и белесые. Высокие деревья трепетали на ветру, который касался лишь зеленых верхушек, выстроившись по обе стороны трех маленьких женщин. Издалека, со шпиля здания суда, они казались тремя кустами репейника.
– Сначала проводим тебя, Франсин.
– Нет, это я провожу вас.
– Не болтайте глупостей. Вы живете на отшибе, у Электрик-парка. Если вы проводите меня, вам придется одним топать обратно через овраг. И если на вас свалится хотя бы листочек, вы помрете.
– Я могу переночевать у тебя дома, – сказала Франсин. – Это же ты у нас красотка!
Они шагали, плыли, как три изысканно разодетых силуэта, по залитому луной морю лужаек и бетона. Лавиния наблюдала, как мелькали деревья по обе стороны от нее, прислушиваясь к журчанию голосов подруг, которые силились выдавить из себя смех; и ночь, казалось, ускоряется, казалось, они бегут, хотя медленно шагали, всё, казалось, убыстряется и окрашивается в цвет горячего снега.
– Давайте споем, – предложила Лавиния.
Они запели:
– Сияй, сияй, о полная луна…
Они пели сладкоголосо и тихо, рука об руку, не оглядываясь. Чувствовали, как горячий тротуар под ногами остывает, движется, движется.
– Послушайте! – сказала Лавиния.
Они прислушались к летней ночи, в которой сверчки и далекий бой часов на здании суда возвестили, что уже без четверти двенадцать.
– Послушайте!
Лавиния прислушалась. В темноте поскрипывали качели, на которых молча, в одиночестве, сидел мистер Терле, докуривая последнюю сигару. Розоватый огонек плавно раскачивался из стороны в сторону.
И вот огни затухают, угасают, гаснут. Свет в маленьких жилищах и освещение больших домов, желтые огоньки и зеленые керосиновые лампы, свечи и коптилки, огоньки на верандах и все остальное запирается на стальные, железные, бронзовые засовы, думала Лавиния, замыкается и задраивается, занавешивается и затеняется. Она представила людей в залитых лунным светом постелях. Их ночное дыхание в летних спальнях, в безопасности, вместе. «А тут мы, – думала Лавиния, – шагаем в летней ночи по раскаленному тротуару. Одинокие уличные фонари светят на нас, отбрасывая пьяные тени».
– Вот твой дом, Франсин. Спокойной ночи.
– Лавиния, Хелен, переночуйте у меня. Уже поздно, скоро полночь. Можете лечь у меня в гостиной. Я заварю горячий шоколад… будет здорово! – Франсин притягивала их обеих к себе.
– Нет, спасибо, – сказала Лавиния.
И Франсин заплакала.
– Франсин, не начинай снова, – сказала Лавиния.
– Я не хочу, чтобы ты умерла, – рыдала Франсин, и слезы катились в три ручья по ее щекам. – Ты такая красивая, изящная. Я хочу, чтобы ты жила. Прошу тебя, пожалуйста!
– Франсин, я не знала, что это все так на тебя подействовало. Обещаю позвонить тебе, как только дойду до дому.
– Правда позвонишь?
– И скажу, что цела-невредима. А завтра в обед мы устроим пикник в Электрик-парке. Как насчет моих сэндвичей с ветчиной? Вот увидишь, я буду жить вечно!
– Значит, позвонишь?
– Ну, раз пообещала.
– Спокойной ночи, спокойной ночи! – Франсин бросилась наверх, юркнула за дверь, хлопнула ею и мгновенно заперлась на все замки-засовы.
– Теперь, – обратилась Лавиния к Элен, – я провожу домой тебя.
На здании суда раздался бой часов. Звон разнесся по обезлюдевшему городу, который никогда не бывал безлюднее этого. Звук затухал над безлюдными улицами, и безлюдными пустырями, и безлюдными лужайками.
– Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, – считала Лавиния с Элен под руку.
– Странно, правда? – спросила Элен.
– Что именно?
– Что мы здесь, на тротуаре, под деревьями, а все остальные в безопасности за запертыми дверями, в постели. На тысячу миль вокруг мы – единственные, кто в открытую ходит пешком.
Приближалось звучание глубокого темного теплого оврага.
Через минуту они стояли перед дверями Элен, пристально глядя друг на друга. Между ними ветер пронес запах скошенной травы. Луна тонула в небе, которое начало затягиваться облаками.
– Думаю, бесполезно просить тебя переночевать у меня, Лавиния?
– Я иду дальше.
– Иногда…
– Иногда… что?
– Иногда я думаю, что людям хочется смерти. Весь вечер ты ведешь себя подозрительно.
– Просто я не боюсь, – сказала Лавиния. – И мне, наверное, любопытно. И я размышляю. По логике вещей, Неприкаянного поблизости быть не должно. Полно полиции и все такое.
– Полиция сидит по домам, натянув одеяло по самые уши.
– Скажем так, я развлекаюсь, рискованно, но безобидно. Если бы существовал хоть один реальный шанс, что со мной что-то произойдет, я бы осталась с тобой, можешь не сомневаться.
– Может, в душе ты больше не хочешь жить.
– Да что вы заладили, ей-богу, с Франсин на пару!
– Я чувствую себя виноватой – буду попивать горячий шоколад в тот самый момент, когда ты спустишься на дно оврага и пойдешь по мосту.
– И выпей чашечку за меня. Спокойной ночи.
Лавиния Неббс зашагала в одиночку по улице в тишине летней ночи. Она видела дома с темными окнами и слышала собачий лай вдалеке. Через пять минут, подумала она, я буду в безопасности, у себя дома. Через пять минут я буду звонить крошке Франсин. Я…
Она услышала мужской голос.
Далеко, среди деревьев, пел мужчина.
– Подари мне июньскую ночь, лунный свет и себя…
Она прибавила шагу.
Голос распевал:
– В моих объятиях… с твоими чарами…
По улице при тусклой луне медленно шагал человек и непринужденно напевал.
«Я могу добежать и постучаться в какую-нибудь дверь, – подумала Лавиния, – если придется».
– Подари мне июньскую ночь, – пел человек с длинной дубинкой в руках. – Лунный свет и ты. Кого я вижу! Ну и времечко вы выбрали для прогулок, мисс Неббс!
– Полисмен Кеннеди!
Именно он это и был, конечно.
– Лучше я провожу вас до дому!
– Спасибо, я справлюсь.
– Но ведь вы живете по ту сторону оврага…
«Да, – подумала она, – но я не пойду через овраг ни с одним мужчиной, даже с полицейским. Откуда мне знать, кто он, этот Неприкаянный?»
– Нет, – сказала она. – Я тороплюсь.
– Буду ждать здесь, – сказал он. – Понадобится помощь – кричите что есть мочи. Голоса здесь хорошо слышны. Я прибегу.
– Благодарю.
Она пошла дальше, оставив его под светом фонаря одного, напевать себе что-то под нос.
«Я иду», – подумала она.
Овраг.
Она стояла на краю ста тринадцати ступенек, которые спускались по крутому откосу, затем пересекали мост в семьдесят ярдов, потом выводили вверх по склону на Парк-стрит. И все это при свете одного-единственного фонаря. «Через три минуты, – думала она, – я буду вставлять ключ в замок своего дома. За эти сто восемьдесят секунд ничего не может случиться».
Она начала спускаться в глубокий овраг по нескончаемым темно-зеленым ступенькам.
– Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять ступенек, – считала она шепотом.
Ей казалось, будто она бежит, но она не бежала.
– Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать ступенек, – выдохнула она.
– Одна пятая пути! – сообщила она себе.
Овраг глубок и черен, черен, черен! Внешний мир канул за ее спиной: мир людей в безопасности, в постелях, за запертыми дверями; город, кафе, кинотеатр, свет – все исчезло. Только овраг, черный и огромный, существовал и жил вокруг нее.
– Ничего же не случилось? Поблизости никого? Двадцать четыре, двадцать пять ступенек. Помнишь старый рассказ про привидения, который мы рассказывали друг другу в детстве?
Она прислушалась к звуку своих шагов на лестнице.
– Рассказ про черного человека, который приходит в твой дом, а ты наверху в постели. Вот он на первой ступеньке по пути в твою комнату. Вот уже на второй. Уже на третьей, на четвертой, на пятой! О, как же мы хохотали и визжали, когда рассказывали эту историю! А теперь страшный черный человек на двенадцатой ступеньке, он отворяет дверь в твою спальню, стоит над твоей кроватью. «ПОПАЛАСЬ!»
Она исторгла истошный вопль. Ничего похожего на этот вопль она не слыхивала. Она никогда так громко не кричала в своей жизни. Она остановилась, замерла, вцепилась в деревянные перила. Сердце у нее внутри взорвалось. Испуганное биение наполнило вселенную.
– Вон там! – кричала она сама себе. – На нижней площадке. Человек под фонарем! Нет, теперь он исчез. Он там дожидался!
Она прислушалась.
Тишина.
На мосту пусто.
«Ничегошеньки, – подумала она, держась за сердце. – Ничегошеньки. Вот дура! Рассказала сама себе историю. Какая глупость. Как мне быть?»
Сердцебиение улеглось.
Позвать полисмена… услышал ли он мой крик?
Она прислушалась. Ничего. Ничего.
Пройду остаток пути. Что за дурацкий рассказ.
Она принялась опять считать ступеньки.
– Тридцать пять, тридцать шесть, осторожно, не оступись. Ах, какая же я идиотка. Тридцать семь. Тридцать восемь, девять. Сорок. И еще две. Сорок две. Полпути почти пройдено.
Она опять замерла.
«Постой-ка», – сказала она себе.
Она сделала шаг. Послышалось эхо.
Сделала еще шаг.
Опять эхо. Еще шаг, спустя долю секунды.
– Кто-то за мной идет, – прошептала она оврагу, черным сверчкам, темно-зеленым попрятавшимся лягушкам, черному ручью. – Кто-то спускается по ступенькам следом за мной. Я не смею обернуться.
Еще шаг. Еще эхо.
– Стоит мне сделать шаг, как и они делают шаг.