— Спиритическое общество?! — воскликнула Ольга Михайловна. — Да-да-да!!! Какая прелесть, как я мечтала попасть на сеанс! Я даже писала в «Освобожденную Галатею» про Блаватскую… Вы ведь знаете Блаватскую?
— Отрицает и традиционную религию, и научный подход, — пробурчал Бобрыкин, признававший превыше всего подход экономический, но и традиционные ценности не отрицавший.
Опять встрял Каперс-Чуховской:
— Нынче спиритическое общество в моде. Никто нас не заставляет следовать идеям этой странной женщины. Просто сходим, познакомим Германа Игнатьевича с людьми. Ему теперь надо чину соответствовать и заводить знакомства. Пожалуй, — он посмотрел в сторону Ольги Михайловны, — смогу провести и троих.
В итоге, порешили ехать. Доев десерт и выпив на посошок домашнего черносмородинного ликеру, гости поехали по домам — отдохнуть и переодеться к вечернему выходу.
Старинный особняк в центре Москвы освещался только двумя фонарями у входа. Внимательный наблюдатель, конечно, заметил бы за плотными портьерами, закрывавшими окна, свет, но простой прохожий шел себе мимо, думая, что в этом месте сегодня уж точно ничего не происходит. Если бы наш внимательный наблюдатель так и остался бы стоять, глядя на вход в особняк, то увидел бы, как редкие экипажи все-таки останавливаются возле оного, и в здание входят хорошо одетые господа. А некоторых из них даже держат под руку дамы. Явно, не гранд-бал, но некое мероприятие точно планировалось.
Герман Игнатьевич заехал за Ольгой Михайловной, и вместе они вышли возле особняка в предвкушении занятного зрелища. Каперс-Чуховской загодя отправил записку устроителю сего действа с просьбой не серчать и пустить от его имени еще троих: знаменитого с некоторых пор, новотитулованного Германа, не менее известного банкира Бобрыкина и известную в более узких кругах Давыдову-Конради, невесту Радецкого и редактора журнала «Освобожденная Галатея», феминистской направленности. Организатора спиритического сеанса феминистки не смущали, а даже вызывали некоторое умиление и сочувствие.
Сначала всех гостей провожали в небольшой зал, где подавали шампанское и крохотные тарталетки с икрой и маслиной. Приехавший чуть позднее Каперс-Чуховской морщился и от тарталеток отказывался («После вашего обеда, Герман Игнатьевич, икра эта в горло не лезет»). Затем гости переместились в другое помещение. Там заранее расставили кресла, в которых искушенный Бобрыкин узнал восточные мотивы фабрики Мельцера, столь ценимые нынче в Петербурге. На импровизированной сцене стоял по обыкновению рояль и столик в таком же восточном стиле. «Выступать будут», — справедливо подумала Ольга Михайловна и вытащила из сумочки блокнот и карандаш.
Действительно, вскоре перед публикой появился граф Леопольд Вольдемарович Берг. На вид графу было лет под пятьдесят. На его лбу виднелись заметные залысины, глаза обрамляла сеточка тонких морщин, но он был поджар и стремителен во всем: походка, быстрый взгляд, жесты выдавали в нем человека решительного и даже отчаянного. Берг поприветствовал гостей и перешел к делу:
— Как председатель московского спиритического общества, я взял на себя труд организовать сегодняшнее мероприятие. Перед началом сеанса, на который, простите господа, но приглашены не все — нет возможности на подобные экзерсисы собирать много народу, у нас выступит, господа, сам Лев Николаевич Толстой!!!
Сначала в зале наступила тишина, а потом раздался шквал аплодисментов. Ольга Михайловна быстро начала что-то строчить в блокнотик. На сцену в это время вышел сухопарый дедушка с окладистой, длинной бородой. На ногах — простые, крестьянские штаны и лапти, сверху — подпоясанная шнурком рубаха. Заложив большие пальцы за шнурок, Лев Николаевич некоторое время походил взад-вперед, но затем остановился и неожиданно заговорил громким, учительским голосом:
— Я не хочу быть христианином, как не советовал и не хотел бы, чтобы были браманисты, буддисты, конфуционисты, таосисты, магометане и другие. Мы все должны найти, каждый в своей вере, то, что общее всем, и, отказавшись от исключительного, своего, держаться того, что обще…[4]
Толстой говорил примерно полчаса. Герман Игнатьевич к стыду своему уж начал кемарить, но неожиданно захлопали, заговорили — Лев Николаевич закончил свою речь. После те, кому раздали специальные пригласительные билеты, пошли вглубь особняка, в сопровождении слуг, которые показывали дорогу в небольшую комнату, где и планировалось провести спиритический сеанс. Во главе стола, что не удивило Германа Игнатьевича, оказался граф Берг. Удивило Германа другое — почему их маленькая компания оказалась среди приглашенных. Итак, за столом в итоге сидели: он, Ольга, Бобрыкин, Каперс-Чуховской, писатель Толстой, понятное дело, Берг, еще одна дама и двое мужчин. Граф сразу представил гостей друг другу. Даму звали герцогиня Генриетта де Бельфорд. Она была вдовой бывшего атташе французского посольства, выглядела, как подобает вдове а-ля франсе: черное кружевное платье опасно оголяло плечи, норовя вовсе соскочить вниз, неестественно тонкая талия выдавала корсет; оживление же придавал кремового цвета бант с длинными, до полу лентами, прикрепленный сзади к юбке. Годков Герман бы ей дал не более двадцати пяти, как Ольге Михайловне. Одного из мужчин звали князь Григорий Иванович Гагарин; он прибыл намедни из Италии. Ему было лет шестьдесят, на лице красовались пышные седые усы и длинный, характерный для грузин нос. Второго мужчину Герман Игнатьевич знавал — тот иногда появлялся в ресторане «Вилла Савуар». Граф Ефим Карлович Сиверс, чьи предки были родом из Дании, отличался чрезвычайной бледностью, усов не носил, а довольно длинные волосы собирал в тонкую косу. Насколько Герман Игнатьевич помнил, графу Сиверсу исполнилось сорок лет.
Представив присутствовавших, Берг вытащил из сейфа, встроенного в стену и остававшегося до поры до времени незаметным, огромный фолиант в жестком переплете.
— Прежде чем мы начнем сеанс, — торжественно проговорил граф, — хочу вам показать книгу несоизмеримой ценности! — Он с трудом поднял фолиант и снова положил на стол, накрыв ладонью. — Здесь истина о происхождении рода человеческого. Изложенные факты во многом совпадают с тем, о чем говорит госпожа Блаватская. Книга написана на каком-то древнем языке, и мы пока не смогли разобраться точно в ее содержании, однако, тот эксперт, которому мы показывали фолиант, утверждает, что вся прежняя картина сотворения мира при помощи этой книги будет разрушена. Более того, в ней рассказывается и о Христе, и о том, кто его на самом деле предал…
— Христос? Иуда? — раздались удивленные выкрики.
— Нет, господа, как раз не Иуда, но пока мы не перевели книгу, сказать точно что-то сложно. Самое главное — за книгу мы хотим поблагодарить князя Григория Ивановича Гагарина, которому доверено ее хранить. Он позволил нам показать сей фолиант, а затем, милейший князь, вы, как я понял, попытаетесь его перевести при помощи своих итальянских друзей.
Князь Гагарин с важным видом кивнул, не проронив ни слова.
— Ну что ж, господа, — нарушил молчание граф Берг, — сегодня наш спиритический сеанс будет посвящен книге. Вот специальная доска для получения ответов на наши вопросы. Мы выключим свет, положим руки на доску, а после будем задавать вопрос духам — о чем эта книга, в чем ее важность. Как видите, на доске написан алфавит, цифры, а также слова «да» и «нет». Потом мы включим свет — распоряжение дано моему опытному слуге Герасиму, и он засечет пять минут. Указатель должен начать двигаться и показать нам ответ, который мы сложим из появляющихся букв. Роль медиума выполню я, с вашего позволения. Книга останется лежать здесь, на столе, дабы способствовать усилению воздействия на духов, которых мы вызовем.
Все посмотрели на доску, которую Герасим положил в центр стола. У Германа Игнатьевича неприятно засосало под ложечкой. Он взглянул на Ольгу и заметил, что та была весьма бледна. «Уйти бы отсюда, пока не поздно», — мелькнула шальная мыслишка. Но тут всем велели положить руки на доску, и Герман почувствовал, как холодна Олина рука — ей явно было не по себе. Герасим выключил свет, и комната погрузилась в непроглядный мрак, так как окна были задрапированы плотными портьерами, не пропускавшими свет с улицы, впрочем, уже наступил поздний вечер, и там тоже стемнело.
Хоть и велели думать о книге, мысли Германа Игнатьевича блуждали, не желая сконцентрироваться. Неожиданно раздался женский вскрик и громкий стук, словно нечто тяжелое упало на стол. Ольга Михайловна тихонько охнула и, видимо, приняв сие за явление к ним духа книги, начала заваливаться на Германа Игнатьевича, точно решив упасть в обморок. Он быстро убрал свои руки с дощечки и подхватил невесту, собравшуюся рухнуть на пол.
— Ольге Михайловне дурно! Срочно нужна вода и нюхательные соли! — вскрикнул Герман Игнатьевич, в полной темноте не видевший ни графина на буфете, ни Олиной сумочки, в которой могли быть соли.
— Замолчите, вы! — шикнул граф Берг. — Спугнете духа!
Впрочем, время вышло, и Герасим послушно включил свет…
На столе покоилась голова герцогини де Бельфорд. Она выглядела как-то несуразно: протянутые вперед к дощечке руки, а меж ними — копна отливавших медью, темных волос. Герман Игнатьевич отвлекся от созерцания странного зрелища, чтобы помочь Ольге Михайловне, но та уже начала приходить в себя. Герасим передал ей стакан с водой, а Герман вытащил из сумочки нюхательные соли. Практически одновременно с этим князь Гагарин крикнул:
— Герцогиню закололи!
И тут поднялся шум — многие повскакивали со своих мест, другие в ужасе просто смотрели на спину несчастной Генриетты, из которой торчала рукоятка инкрустированного драгоценными камнями кинжала. По платью стекала кровь из раны, однако, на черном фоне это увидели лишь те, кто сидел рядом: князь Григорий Иванович и господин Бобрыкин.
— Срочно вызовите врача! — крикнул князь. — Она еще жива! — Он держал пальцы у шеи герцогини. — Ее еще могут спасти!