Выбежав из метро, Герман глянул на карту в телефоне и потащил Олю вперед. Очень быстро перед ними возникла надпись: «Пушечная улица», а чуть поодаль на доме красовалось: «Москонцерт». Они влетели в холл и спросили, где искать администратора. Им показали на стол, за которым сидела солидная дама.
— Мы от Николаева, — запыхавшимся голосом произнес Герман. — Он нам обещал билеты на концерт.
— От кого вы, простите? — поинтересовалась вежливо дама, начав перебирать стопку пригласительных.
— От Игоря Юрьевича Николаева. Он обещал…
— От Игоряши?! — воскликнула дама. — Ох, я вам сейчас отличные места дам! Проходите, уже второй звонок был! Нате, держите! — Она сунула им бумажки с местами и показала, куда идти.
Концерт начался задорно. Некоторых певцов Герман даже помнил по славному советскому прошлому, когда он иногда с родителями еще смотрел телевизор. Оля, понятное дело, их не знала, но Герман ей шептал на ухо имена, а также комментировал, насколько, на его взгляд, изменился внешне тот или иной певец. Минут через двадцать Герман начал подозревать неладное.
— Мы не там сидим, — зашептал он Оле.
— Почему? — ей нравились старые песни, и она бодро хлопала вместе со всем залом во время наиболее задорных пассажей.
— Игорек говорил, что петь будут неизвестные песни. Причем, певцы тоже будут неизвестные. Посмотри, зал полный. Зачем было нас звать «для массовости».
— Но нам же дали пригласительные, — зашептала Оля, совсем не желавшая куда-то уходить.
— Сейчас гляну еще раз сообщение с адресом. — Герман полез в телефон. — Вот черт! Мы не там сидим! Смотри, написано: «Концертный зал ЦДРИ, Пушечная улица, дом 9/6». А мы с тобой сидим в доме четыре. Я по карте проверил. Придется уходить. А то неудобно получается. Игорек обещал к тому же что-то типа фуршета… Короче, он заметит, что нас нет.
Оля со вздохом согласилась уйти. После очередной песни они тихонько выбрались из зала и помчались к дому девять дробь шесть. Телефон показывал путь обратно к метро. Концертный зал обнаружился прямо рядом со входом на станцию.
— Мы от Николаева… — начал Герман опять говорить на входе.
— Как ваша фамилия? — на сей раз поинтересовался охранник.
— Радецкий.
Охранник быстро нашел нужное приглашение, выудив его из тонкой стопочки.
Зал находился на пятом этаже. Парочка быстро начала взбегать по ступенькам.
— Повышаем квалификацию. Бегаем по пересеченной местности, — бросил через плечо Герман чуть отставшей Оленьке, надевшей по такому случаю туфли на каблуке, а потому не имевшей возможности демонстрировать свою физическую подготовку в полную силу.
Из зала доносилась песня про березки. У дверей стоял майор Николаев собственной персоной.
— Прости, брат, заплутали! Не туда пошли, — начал извиняться Герман, неожидавший увидеть друга у входа в зал.
— Ничего страшного. Москвичи тоже могут заблудиться в собственном городе. Проходите тихонько. А я тут с фуршетом организую. Как всегда, все в последний момент. Кстати, в антракт заходите в гримерку. Выпьем по маленькой.
Выпить Герман был уже совсем не против. Но пришлось дождаться перерыва.
— Где тут у вас гримерки? — спросил он у администраторши.
— Правая дверь. Буквально за углом вход.
В узеньком коридорчике было не протолкнуться: артисты о чем-то болтали друг с другом, бегали в поисках запропастившейся гримерши, какой-то мужик кричал: «Владислав Регода! Кто видел Регоду?»
— И где тут искать гримерку, в которой Николаев наливает? — Герман в отчаянии крутил головой по сторонам.
— Давай все подряд двери открывать. Тут их не так уж много, — предложила Оля
— Давай, — Герман открыл первую гримерку. — Пусто. Постой-ка, — он сделал шаг внутрь. — А у нас с тобой труп.
Оля заглянула через его плечо в маленькое помещение.
— Мне кажется, его задушили, — оценила она внешний вид лежавшего на полу человека.
— Думаю, орудие убийства мы тоже нашли. Вон валяется рядом со столом. Похоже на гарроту. Надо звонить Игорьку. Пусть вызывает полицию. И врача. Может, откачают.
— Вряд ли, — ответила Оля. — По-моему, мертвее не бывает.
Что привлекало в человеческом мире, так это музыка. В пустыне, по которой он странствовал в поисках выхода, стояла вечная, вовсе не звенящая тишина. Когда он попадал в мираж в надежде наткнуться на портал, всякое бывало. И музыка тоже случалась. Но то совсем другое дело. В мираже следовало быть начеку. А любые песнопения только настораживали. Возьмем для примера сирену: орет оглушающе с недобрыми намерениями. Или соловей-разбойник. Вроде, соловьи поют — заслушаешься. Люди считают, что поутру в самый раз проснуться и, вдыхая одуряющий запах сирени, слушать соловья. В миражах соловьи только прикидывались ангелами, а сами являлись настоящими разбойниками без страха и совести.
В человеческом мире из-за музыки беспокоиться не стоило. Всяческие концерты, оперы с опереттами, мюзиклы — размечтался он, вспомнив шелест открывающихся кулис, шорох разворачиваемых программок, какофонию настраиваемых в оркестре инструментов… Опять нестерпимо захотелось к людям. Пусть его приключения в их мире постоянно заканчивались не слишком оптимистично, а порой и просто плохо, его тянуло к ним какой-то неведомой силой. Он оглянулся. Как всегда, в далекой дали маячил официальный выход из пустыни, надежно охраняемый Волком и Львицей. Эти не выпустят, хоть сиреной стенай, хоть соловьем вопи. Говорят, кого-то они иногда выпускают. Мол, кто-то там кому-то выдает пропуска, заверенные честь по чести подписью и печатью САМОГО. Но ему не выдадут пропуск. Тут будь ты сто раз оптимистом, следует смотреть на вещи реально: он столько напортачил за неведомое количество времени, что хорошо просто терпят его присутствие. Ходят слухи, что некоторых выкидывают из пустыни. Куда? В космос. Чего там плохого? Судьба пока миловала — не знал он, чего там такого пугающего, но подозревал, что болтаться в межзвездном пространстве еще хуже, чем бродить бестелесно по пустыне.
Мираж возник, как обычно, неожиданно. Люди называют подобное «как из-под земли». На самом деле, не из-под земли, а по воле сильного желания, которое хотят потешить. Будто подмышками пощекотать — опять же, здесь в пустыне ощущение незнакомое, а у людей весьма распространенное. Впрочем, иногда он выбирался из миражей, находил портал и выходил в мир людей поразвлечься.
Конечно, что еще ему в ответ на сильное желание предложат — впереди маячил театр. Здоровое здание с колоннами и фонтаном перед входом. Мужчины сновали туда-сюда во фраках с бабочками, женщины — в вечерних платьях с блестками. Небо озарялось салютами, по пруду, посреди которого бил фонтан цветными брызгами, плавали белый и черный лебеди. Вспомнилась увертюра из «Лебединого озера», замелькали ноги балерин, танцевавших танец маленьких лебедей.
— Эх! — вздохнул он. — Пойду! Была не была! Авось прорвусь.
Он зашагал к входу в театр. В дверях стояла растолстевшая сирена и яростно рвала предъявляемые билеты.
— Ваш билет! — пропела она на высочайшей ноте, обращаясь к нему.
«О-па, попал я, — мелькнуло, — я же снова телесный! Она меня распрекрасно видит, змеюка подколодная! Выкручивайся теперь».
— Я, простите, пою заглавную партию, — поклонился он вежливо сирене. — Шибко опаздываю. А до служебного входа бежать далече — весь театр обежать придется. Да вы ж сами, Сирена Соловьевична, все знаете.
— Знаю, а проверить не мешает! — припечатала дородная «певунья». — Кого, говорите, сегодня исполняете?
Ничего он такого не говорил, пришлось импровизировать.
— Германа же! «Пиковая дама»! — бодро ответил он. — Сирена Соловьевична, пустите. Скоро на сцену.
— «Уж полночь близится, а Германа все нет», — заверещала с хохотом сирена и посторонилась, пропуская его вперед. — Не забудь программку и буфет! — проорала она вслед.
Внутри царила суматоха. Народец тренькал бокалами с шампанским (вроде, «Вдову Клико» завезли), лопал воздушные безе, эклеры, политые шоколадом, и слоеные Мигелитос де-ла-Рода. Барышни обмахивались веерами и надкусывали острыми зубками конфетки, из которых в их ротики лился коньяк и падала вишенка.
— Программки, покупаем программки, — призывал юноша, размахивая разноцветными листками бумаги.
Он взял программку — с сиренами лучше не спорить. В списке персонажей и актеров быстро нашел себя: «Герман — многократный лауреат многочисленных музыкальных конкурсов, обладатель звания «Лучший тенор всея всего», призер межгалактического суперкубка Владислав Регода». Стало немного приятно, даже гордость обуяла. Экий молодец этот Регода! Не какой-нибудь там заштатный певичешко!
— Пошел в гримерку, чего встал?! — заорали у него над ухом. — Переодеваться надо, звезда ты наша затухшая!
Вечно они так. Не дадут душе порадоваться. Злые. Ладно, надо действительно идти. Все-таки слова повторить не мешало бы. «Уж полночь близится…» — не его репертуар. А что там Герману следует глаголить, он подзабыл напрочь. Давно в оперу ходил, да и не упомнишь всего, не угадаешь, чего там в мираже может пригодиться. Схватив на ходу с подноса бокал с шампанским и эклер, он начал пробираться к двери, которая вела в гримерки.
Два сотрудника местного отделения полиции записывали всех зрителей, которым пришлось вместо второго отделения предъявлять документы и клясться, что не выходили из зала до антракта.
— Вот теперь я радуюсь, что на концерт пришло мало народу, — прокомментировал Николаев, увидев выстроившуюся к полицейским очередь. — А нам с тобой, если не возражаешь, придется опросить более капризную публику.
«Капризной публике» следовало уделить основное внимание. Администратор, все первое отделения простоявшая у единственного входа в зал, заверяла, что из него никто не выходил. В тот день концерт проходил только в зале пятого этажа, поэтому и внизу на выходе охранники точно помнили: никто не уходил из здания во время концерта.