— Давайте заглянем еще разок в гримерку Регоды, — предложил Герман. — Иногда замечаешь то, чего не увидел сразу.
Втроем они вышли в коридор. Закрыв гримерку, Николаев сдернул бумажку с комнаты, где произошло убийство.
— Оглядимся тут напоследок, — объяснил он полицейскому, стоявшему у входа. — Потом опечатаем снова.
Внутри словно все застыло, как в сказке про спящую красавицу. Труп увезли, но в воздухе продолжал витать запах смерти. Герман никогда не смог бы описать это ощущение, которое он ловил каждый раз в помещении, где кого-то убили. Иногда он даже начинал верить в существование души отдельно от тела…
— Итак, он лежал возле стола, — начал Игорь. — По мнению экспертов он сидел на стуле спиной к двери. К нему подошли, накинули удавку и затянули. На столе мы видим закуски, два бокала и три рюмки. Вон колбасная нарезка валяется, банка с огурцами открыта. Лимончик порезали… На одном бокале и на рюмке есть отпечатки Ларисы Швейко, на остальных — отпечатки Регоды. Но на одной из рюмок только отпечатки его пальцев — из нее не пили. Представляется так: убийца вошел в комнату, Регода его или ее увидел, сел налить вошедшему, а тот в этот момент и набросил гарроту. Так как Регода был уже пьян, сильно он сопротивляться не мог.
Оля медленно обходила комнату, внимательно разглядывая все предметы. Трюмо Ларисы было завалено косметикой, расческами, использованными ватными дисками. Там же валялись две одноразовые маски со следами губной помады. В углу комнаты стояла открытая коробка с игристым — двух бутылок не хватало. Рядом с трюмо Регоды стоял ящик с коньяком — без одной бутылки. Эта бутылка с остатками коньяка валялась на полу, видимо, из нее и пытался наливать убитый своему гостю.
На трюмо Регоды лежала «бабочка», стояли лак для волос и одеколон. Стопкой у самого зеркала лежали ноты, на которых были рукой Регоды сделаны пометки красной ручкой.
— Лариса сказала, что ему заказали новую песню. Он пытался писать, но не получалось. Это Регоду жутко бесило. Он постоянно подходил к этим листкам с нотами и что-то правил. Не нравились ему стихи, мол, опять «любовь-морковь», банальные рифмы.
— Могу его понять, — проворчал Герман. — А тут у нас на столе что? — он подошел ближе. — Это не ноты, это стихотворение.
— Наверное, тоже попросили песню написать, — прокомментировала Оля. — Тут текст про отца. «Ты меня оставил в мире одинокой, бросил, словно сломанную куклу. Быстро позабыто прошлое-былое, бросил папа дочку как-то выживать…» И дальше тут в том же духе. Грустное стихотворение.
Игорь подошел ближе, посмотреть на листок бумаги.
— А писал он, кстати, новую песню именно на эти стихи. Там слова есть на нотах. И что нам это дает? — спросил он скорее самого себя. — Лариса не знала, кто ему заказал эту песню. Регода не говорил, а она особо не расспрашивала, потому что он много кому писал — ее не очень интересовал очередной заказ.
— Да, нам ничего не дают эти ноты, — согласился Герман, — но я бы спросил на всякий случай, может, кто знает, чей заказ выполнял Регода прямо перед своей смертью. Такие совпадения для кино, однако, и в жизни часто обнаруживается связь. Мы не можем нащупать причину для убийства. «Все не любили» — это не причина.
— Ты прав, — Игорь кивнул. — Причины толком нет. И подозреваемых нет. С таким же успехом можно всех подозревать. Нашли бы причину, сразу бы дело сдвинулось. Пошли сходим в третью гримерку. Обыскивать ее нет причин, но осмотреться не помешает.
Они снова вышли в коридор.
— Сейчас сходим в дальнюю гримерку, потом здесь опечатаем, — Игорь обратился к полицейскому: — Никого сюда не пускайте, а лучше пусть пока сидят в буфете. Скоро отпустим.
В темном углу коридора лежали сложенные один на другой барабаны. Рядом с ними стоял старый пыльный стол. Струны для рояля были завернуты в равную в нескольких местах, пожелтевшую бумагу.
— Струну для гарроты аккуратно вынули в перчатках, — прокомментировал Игорь. — Сейчас многие носят перчатки, можно ходить в них постоянно, вообще никого не удивляя.
— Точно, сильно облегчили жизнь преступникам, — хмыкнул Герман. — Раньше им про перчатки помнить следовало, в голове держать. А сейчас кругом объявления: «Наденьте перчатки! Не забудьте про перчатки!»
В третьей гримерке забыли выключить свет, и она, в отличие от первой, воплощала собой сплошной праздник. На стульях висели платья для второго отделения, на столах стояли склянки с духами, в углу были свалены сумки, а вдоль стены красовались кроссовки, кеды и туфли, которые их хозяйки сменили на обувь для сцены. Посредине, как и в других гримерках, стоял овальный стол. На столе возвышалась початая бутылка с игристым и две нетронутые нарезки с сыром.
— Тут не особо гуляли, — заметил Игорь. — Планировали на банкете расслабиться. Так Ирка и говорила.
Оля опять пошла осторожно обходить комнату. Возле одного трюмо она споткнулась о выпиравшую из пола паркетину и оперлась рукой о столик, чтобы удержать равновесие.
— Ух! — воскликнула она. — Надеюсь, здесь мои отпечатки не помешают! Какое старое здание. Сплошная рухлядь!
И тут Герман перебил Олю:
— Смотрите, на столе лежал айпад! Ты его сдвинула, и он «проснулся»!
Оля посмотрела на столик. Действительно, перед ее глазами светился экран, на котором был четко виден текст.
— Вот те нате! — Оля поводила пальцем по экрану. — А тут стихотворение, которое мы видели у Регоды. То, на которое он писал музыку.
— Чей это столик? — встрял Игорь. — Надо выяснить. Сейчас попрошу всех, кто здесь располагался, подойти.
В буфете царило оживление. Артисты успели выпить, расслабиться и обсуждали происшествие уже довольно спокойно. Правда, Лариса спала на диванчике у стены, и направить «банкет» в более печальное русло не имела возможности. Игорь по очереди тряханул за плечо обитателей третьей гримерки, и они послушно потопали вслед за ним.
— Что-то случилось? — заплетающимся языком спросил Лисняк.
— Уточняем кое-какие детали, не волнуйтесь, — успокоил Герман композитора и ретировался из буфета.
— Чей айпад лежит на трюмо? — сразу перешел к делу Игорь, когда вся компания зашла за кулисы.
Женщины и Тима переглянулись.
— Мой, — тихо ответила Элла Витальская. — Я всегда ношу его в сумочке. Почитать, сфотографировать, в сети початиться.
— Хорошо, тогда, Элла, пойдемте в нашу гримерку, я задам вам пару вопросов, — Игорь открыл дверь, пропуская девушку вперед. — Остальные пока оставайтесь здесь.
Послышались недовольные вздохи, но пришлось подчиниться.
— Вопрос простой, Элла. Не волнуйтесь. Просто приходится все уточнять. Так уж положено, — Николаев был вежлив и старался зря певицу не пугать. — У Регоды на столе лежало стихотворение. На него он писал музыку. Тоже самое стихотворение случайно мы увидели на «проснувшемся» айпаде. Вы его заказали убитому?
Элла грустно покачала головой.
— Я. Песни нужны, я и попросила. Ему, правда, текст не нравился. Говорил, ни толком рифмы, ни ритма. Совсем непрофессионал писал. А писала я сама. Но мне важен был именно мой текст.
— Почему? Тексты, я так понимаю, тоже могут профессионалы для вас написать, — Игорь из-за увлечения дочери пением был немного знаком со всей этой кухней.
— Да, конечно. Но, понимаете, меня папа бросил. Точнее, маму бросил, когда она забеременела. Маме тяжело пришлось. Она тогда училась в институте. Помочь некому — мамины родители умерли к тому моменту. Бабушка старенькая помогала, как могла. Короче говоря, захотелось спеть про таких папаш песню. Слова сами написались.
— Понятно, спасибо, — Игорь прошелся по комнате. — Получается, вы своего отца даже не знаете, не видели никогда… Эх, бывают же мужики!
— Не видела, не знаю, — Элла помолчала. — Мама не рассказывала о нем. Никогда ни слова. Мне интересно, кто он. Но, с другой стороны, пусть это его мучает. Он же знал о ребенке. Мама ему пробовала писать, звонить. Говорит, он быстро женился, переехал. Так что домашний телефон не отвечал и по адресу старому уже жили другие люди.
— Хорошо, Элла, Идите обратно в буфет. Скоро можно будет домой ехать. Сейчас мы все бумаги просмотрим, на всякий пожарный — чтобы все подписи стояли под показаниями, все данные у нас остались… А то потом не оберешься.
Элла вышла, а Оля начала просматривать бумаги, передавая их Николаеву.
— О-па! — произнесла она. — Опять совпадение! И опять связано с Эллой!
— Что тут? — Игорь и Герман вздрогнули и обернулись к Оле.
— Элла родилась в Муроме. Я копировала паспорта у администратора, чтобы потом переписывать данные для протоколов, и не терять время. Короче, вот копия. Здесь написано, что Элла родилась в Муроме. А помните, Регода родом откуда-то из тех краев. Точно Муром упоминался!
Игорь порылся у себя в бумагах.
— Да, Регода и зарегистрирован там. Кто-то говорил, что у него в Муроме жена по-прежнему живет. Что будем делать? Сейчас посреди ночи уже тяжело будет раздобыть точную информацию. — Он посмотрел на часы. — С утра поедем к маме Эллы. Но девушку пугать не следует. Место рождения и стихотворения про папу не являются доказательствами.
Следующий день начался с визита к маме певицы. Та удивленно открыла детективам дверь.
— Извините, но нам придется вас побеспокоить. Убит композитор Регода. Есть несколько вопросов.
— Я тут при чем? — женщина выглядела взволнованной.
— Расскажите нам, кто отец вашей дочери.
Женщина совсем растерялась. Она попятилась к стене и начала медленно сползать на пол, зарыв руками лицо. Герман и Оля подняли ее и усадили на табуретку.
— Таблетку дать? — спросила Оля. — Водички?
— Не надо, — женщина оторвала руки от лица. — Отец Эллы — Регода. Я не видела его несколько лет. Когда сообщила ему, что забеременела, он тут же меня бросил. Я пыталась его искать, чтоб он хоть как-то мне помогал… хоть первое время. Он сгинул. Я пришла в музыкальное училище, где он тогда учился. Там мне одна преподавательница сказала, что он женился весьма удачно. Отец жены имел прекрасные связи в Москве и перевел его в Гнесинку. Сама я сюда переехала вскоре после родов — в Муроме особо не заработаешь. А в Москве разве ж кого найдешь. И представьте, когда я повела Эллу заниматься вокалом — ей в музыкалке прочили отличное будущее, видимо, гены папаши, — мы встретили там Регоду. Я ей ничего не сказала. А чего говорить-то? Он сам ничтожество. Особо ничего из себя не представляет. Никак ей бы не помог. Тем более, у него там покровительница. Как коршун — следит за всеми, кто к нему приближается. А меня он не узнал. Я сильно постарела, располнела — мимо посмотрел. Сам он обрюзг, конечно, но узнаваем. Держит себя в форме для сцены…