— Да, тут некоторым оформили. Это у нас «гараж для постройки, ремонта и хранения лодочных средств» в документах называется, — женщина рассмеялась. — Меня Барбара зовут, — неожиданно решила представиться она. — Живу здесь лет пять примерно. Квартиру в Питере сдала и шикую, — она опять расхохоталась. — Да вы садитесь. Сейчас чаю горячего вам вскипячу. И коньячку плесну.
— Коньячку не надо, я на службе, — отказался от горячительного Герман, присаживаясь на тахту и вынимая мобильник. — Выезжайте, здесь труп, — сказал он в трубку. — Ольгу захватите, тут не пройти… ну и не проехать, почти. Готовьтесь. Да, от остановки пилить полчаса. Машина не вернулась еще? Нет? Тогда своим ходом. «Наша служба и опасна, и трудна», — попытался напомнить он коллегам и снова обратился к хипперше. — Сейчас поедут как-нибудь. А Барбара — это ваше настоящее имя?
— Нет, конечно! Елена Витальевна я, не поверите, Петрова. До боли банально. — «Барбара» поставила перед Германом складной столик, поставила на него две чашки и рюмку. — Я не на службе, коньячку шарахну.
Герману стало немного завидно: хотелось погреться не только чаем.
— А, давайте и мне! Пока коллеги доберутся сюда, могу себе позволить. Потом кофейку, если есть… Вы раньше соседа своего видели? Знакомы?
Барбара поставила на стол вторую коньячницу.
— Да. Нет, — и опять засмеялась. — Видела на днях. Думаю, пару дней назад он приехал. Но не знакомы. Соседний эллинг только на лето сдают. Задешево. Хозяином там мужик… в самом расцвете сил, лет сорока, — она улыбнулась собственной шутке. — Я с ним тоже незнакома, потому что он сюда приходит редко: приводит отдыхающих и потом заходит, когда они съезжают. Прибирать женщина ходит. Тоже дважды — перед приездом гостей и после их отъезда. Пока те живут, они прибирают сами. У нас здесь так: дружим, выпиваем, тусуемся одной, своей компанией тех, кто живет постоянно. Ходим друг к другу в гости, ездим за продуктами… А эти — сдающие или временно проживающие — сами по себе. Хотят — потусуются с нами маленько, не хотят — мы не навязываемся. Но вот этот мертвый — он приблудный. Его хозяин не заселял. Говорю ж, он только летом сдает.
— Почему вы не заявили, не забеспокоились, что чужой человек заселился? — Герман знал ответ наперед, но ради проформы все-таки спросил.
Сняв пару верхних кофт, Барбара уселась в кресло и со смешком ответила:
— Мы на бомжей и путешествующих нищебродов не капаем. Пусть хозяин сам за своей халупой смотрит. А им чего — пожили несколько дней и дальше в путь. Этот, правда, на бомжа или нищего не был похож совсем: одет хорошо и лощеный такой… Но, опять же, наше дело — сторона. Мало ли, зачем заселился. Мы сигнализируем, если чего нарушается уж совсем не по закону, — последняя фраза прозвучала несколько нелогично, но Барбару легкое несоответствие не смутило. — К тому же, кто его разберет — заселял его хозяин, не заселял. Мы ж не следим круглые сутки за чужими домами.
Через некоторое время у Германа снова зазвонил телефон.
— После «Морского раздолья» идите дальше, никуда не сворачивая, — начал объяснять он дорогу. — Пройдете минут десять, не доходя до пирса. Эллинг вам нужен двухэтажный, с надписью во всю стену «Нет пути к миру, мир есть путь». Я в нем сижу. Тело — в соседнем.
Вскоре возле двери материализовались Оля и Серега. Они отказались пить чай, предложенный радушной хозяйкой, и отправились осматривать труп. Соседний эллинг освещала тусклая лампочка под потолком, обрамленная выцветшим желтым абажуром. Уже темнело, поэтому Серега включил на телефоне фонарик — иначе особо ничего толком не разглядишь.
— Я вам сейчас нормальный фонарь принесу. — Барбара пошла в свой домик и вышла оттуда с большим, мощным фонарем. — У нас без такого не проживешь: темень кругом. Сколько жаловались, а фонарей не ставят. Только вокруг гостиниц сами хозяева свет проведут и все.
При свете фонаря Оля осмотрела труп, а Серега начал писать протокол, усевшись на колченогий стул за накрытый старой клеенкой кухонный стол.
— Забили чем-то тяжелым, — констатировала Ольга. — Несколько ударов сзади по голове и спине.
— Веслом, — добавил Герман. — Вот, нашел. На нем надо поискать отпечаточки. А кровь особо и не смывали — видна отчетливо. Когда умер, Оль?
— Думаю, не больше пяти-шести часов прошло.
— Получается, посреди бела дня? Зашел, веслом помахал и ушел… — оторвался от протокола Серега. — Никто ни криков не слыхал, ни ссоры…
— Смотри, думаю, тут два варианта. Либо убитый знал убийцу, впустил его и спокойно повернулся к нему спиной. Тот взял весло и нанес несколько ударов. Либо дверь была открыта, убийца вошел и ударил. Но так как тело лежало посреди помещения, убитый не полз, не перемещался, то, значит, убийца подошел к нему близко. — Герман прошелся по эллингу. — Слышите? Тут бесшумно не прокрадешься. Берем за основу вариант первый — убийца и убитый были знакомы… Так, вызываем труповозку, такси к гостинице, здесь все опечатываем. Завтра вернемся допрашивать местных. Кстати, документов при убитом нет. Предстоит еще выяснить, кто это. И, да, в первую очередь надо связаться с хозяином эллинга.
Порой казалось — вечность никогда не принесет ему облегчения. В отсутствующей голове крутились обрывки человеческих слов, слышались вздохи и даже машины иногда сигналили откуда-то издалека. Несуществующее тело пыталось присесть, да нечем и не на что. Люди бы не поняли: сядь на песок, как на пляже, и посиди — подумай о бренности бытия. Однако на песок в пустыне сесть было невозможно, обладай ты пятой точкой или не обладай. Дело заключалось в том, что песок обладал зыбучестью… Хотя, он же не мог проверить и сесть, а людей или кого бы то ни было с пятой точкой здесь не наблюдалось. Да, там вдали стерегли выход из пустыни Волк и Львица, обладавшие телами. Так у них был оазис: никакой тебе пустыни, море и, скорее всего, песок, на который вполне можно присесть.
«Бренность» — это смертность, а думать о бренности в пустыне — еще одна нелепица. А вот «бытие» — вещь как раз весьма лепая. Это ведь вечная и бесконечная субстанция, начало и основа существования мира, его сущность, то есть, бытие — это и есть пустыня. Именно поэтому невозможна «бренность бытия». Бренность в принципе является придумкой людской, потому что они верят в смерть. Но даже если смерть есть, то бытие не смертно… Он сам удивился логичности своих размышлений. Не всегда так ладно выходило. Удалось чуть отвлечься и забыть про вечное солнце и про желание выйти к людям. Но потом, как обычно, нахлынуло — нестерпимо захотелось найти портал. Выход официальный охранялся Волком и Львицей. Не смотри, что балдеют в своем оазисе: чуть чего — уши востро, тут же учуют его небренное, бестелесное тело! Еще хуже случается, когда он выходит через портал в мираже, а их за ним в мир людской отправляют. Так бывало раз в сто лет, но ведь бывало же и оттого не легче делается. А потом люди начинают плести свои легенды о говорящих животных, оборотнях, вампирах и прочей, как они выражаются, нечисти…
Впереди что-то начало вырисовываться. Странное. Сущности оставалось одно — продвигаться навстречу неизвестному и надеяться на лучшее. Лучшим в его случае являлся мираж и обнаружение в нем портала. Настоящего портала, не ложного. В ложный сунешься — всю охоту отобьют в ближайшие миллионы условных лет искать выход. Помнится, как-то ломился в шкаф: был точно уверен, что через шкаф пройдет. Нет, насмехались над ним, причем, злобно!
Ага, теперь нечто стало похоже на рыбацкую хижину. Обычно дома побольше в миражах используют, а тут — развалина какая-то старая. Он подошел ближе. Сидит старуха перед разбитым корытом, на Бабу Ягу похожа. Впрочем, неудивительно. Хорошо, избенка нормальная, хоть и старая, — не на курьих ногах. Ох, насмотрелся он!..
— Чего встал, старый! — из воспоминаний его выдернул громкий окрик старухи. — Рыбу принес? С чем на рынок идти? А, старая калоша! — И она замахнулась на него клюкой.
«Та-ак, уже в теле!» — пронеслось в голове. Он огляделся: в руке у него сеть дырявая, на ногах сапоги, штаны старые, латанные-перелатанные в них заправлены… От лицезрения собственной наружности и новоявленного миража его снова отвлек крик:
— Иди обратно к морю! И без улова не возвращайся! Лентяй! Лишь бы на печи лежать! Кота покормить нечем! Ступай, старая развалина! Ни на что не способен! Как подруги удачно замуж повыходили: у одной муж до генерала дослужился, у другой — помещик земского чукотского округа, у третьей — просто олигарх, владелец судов-пароходов… Да что говорить с тобой, дурень! Ступай, лови рыбу, инженер проклятый!
Почему «инженер» он не понял, но пришлось «ступать». Он покрутился на месте, определяясь, куда направиться удить. Мгновенно нарисовался берег моря. Вот и славно. Удить рыбу — не худший вариант. Глядишь, и портал рядышком образуется. Потянув за собой тяжелую сеть, побрел он к морю. Погода стояла ясная — ни облачка. У берега пришлось напрячь мозговые извилины: как забрасывать невод ему было неведомо. Потоптался, покрутил-повертел сеть в руках и начал запихивать ее в воду. Вскоре стал весь мокрый — несмотря на отсутствие волн, вода заливалась в сапоги, замочила рукава рубахи. Драный, тяжелый невод нехотя сползал с песка в море.
— Угу, — пробормотал он. — Теперь еще обратно его тащи. Хорошо бы рыба попалась, а то старуха со свету сживет.
Чтобы вытащить сеть, пришлось войти в воду — иначе никак не получалось. Вдруг в неводе что-то засверкало, аж глазам больно стало. Большая золотая рыбина трепыхалось в сети, не имея никакой возможности выскочить из нее обратно в морские глубины.
— Чего таращишься?! — неожиданно гаркнула она человеческим голосом. — Правил что ли не знаешь?
— Каких правил? — пробормотал он.
— Пушкинских, идиот необразованный, — продолжала верещать рыбина. — Загадывай желание и отпускай меня обратно в море.
— Хочу найти портал в человечий мир, — бодро загадал он.
Рыба громко вздохнула.