— Врет.
— Что вы на это скажете? — спросил я Паточку.
— Нет, уж это, значит, вы, Терентий Иванович, — сказала она. — Вы мне, значит, яму указали.
— Ах ты!.. Да ты сама мне показывала; только на третий день, а на второй я и не был у вас.
— Были, значит.
— Перестань врать!.. Всей команде больше поверят, чем тебе.
— Да ведь команды тут не было?
— Я был в команде.
— Да кроме вас некому: где нам вытащить этакую ношу!
Иванов зло улыбнулся.
— Для чего же бы я стал над покойником издеваться… разрезывать, да не отнести дальше… а то под носом у себя?
— Значит, тяжело-с.
— Тяжело! А не тяжело мне из подвала 9-пудовые кули на себе таскать?
— Нет, значит, тяжело.
Иванов замолчал.
— Так кто же, по твоему мнению, вырыл ямы, разрезал труп и вытащил его? — спросил я.
— Я не видал. Спросите у них. Они показывали, так знают.
— Кто они?
— Она с матерью, — отвечал Иванов, указывая на Паточку.
— Это неправда, Терентий Иванович!.. Может, вы ошиблись: может, вам маменька только говорила…
— Обе вы говорили. Да что ты вертишься? Когда ты инструмент утопила?
— Значит, ночью, на который день вы покойничка зарубили.
— Значит, врешь.
— Значит, на другую ночь.
— То-то. А первую что делали? Смотри, соври опять, так…
— Это точно; только, Терентий Иванович, я не резала.
— Я и не говорю, что ты. Только зачем на меня врать? Ведь я на вас не вру, чего не было.
— Мне маменьки было жаль.
Иванов на это не возражал, хотя, мне казалось, и мог бы. Пользуясь тем, что у него немного развязался язык, я спросил:
— Скажи пожалуйста, как ты его зарубил?
— Сперва по шее ударил раза два или три, а потом обухом по голове один раз.
— Зачем же еще по голове? Ведь, кажется, и по шее было довольно.
— Осерчал.
— За что?
— А зачем он Патку без причины тиранит… А она на меня же все сваливает.
После этого я велел увести Иванова и Паточку и привести Крючиху. От этой женщины и на этот раз не мог добиться никаких ответов. Составив постановление о явном упорстве ее, я позвал Иванова, чтобы попытаться добиться чего-нибудь с помощью очной ставки. Очная ставка вышла очень лаконична. Крючиха не произнесла ни одного слова, кроме «не знаю» и «не помню»; Иванов же твердил «врешь», легко, но постоянно возвышая голос. Только по двум пунктам он от себя сделал Крючихе два вопроса: во-первых, на отрицательный ответ ее на спрос: разрезывала ли она труп? Иванов заметил: «надо поискать ножа»; и во-вторых, на такой же ответ на спрос: выносила ли она труп, спросил: «А кто обрубил концы жердья в огороде»?
Такие замечания вынудили меня снова сделать выемку в доме Крючихи и осмотр места. Из всех найденных в доме ножей, Иванов не признал ни одного за тот, которым был разрезан труп.
— Не утопила ли ты вместе с инструментом? — спросил он Наточку.
— Нет, Терентий Иванович: его куда-то маменька задевала.
Концы жердей, составлявших одно прясло огорода, оказались действительно обрубленными, именно там, где пересекала его тропинка, ведущая от дома к тому месту, на котором найден труп.
День начинал клониться к вечеру, и я закончил следственные действия, составив постановление о заключении Иванова в тюремный замок и сделав предварительные распоряжения на следующий день.
Утром явилась ко мне огромная толпа солдат и соседей Крючихи, и я сделал об обвиняемых большой повальный обыск. — Обыскные люди о Крючихе отозвались, что хотя она и промышляет нищенством, разъезжая для этого по уезду на наемных лошадях, и не может похвалиться соответствующим ее летам целомудрием; но особенно дурных поступков за ней не замечено. О Паточке получен еще лучший отзыв: ее не совсем целомудренное поведение соседи оправдывали дурным воспитанием, бедностию и выдачею замуж против воли, за грубого мужа-разбойника, от которого ей житья не было. Отзыв же об Иванове был решительно в его пользу. Все солдаты единогласно показали, что это человек безукоризненной честности, никогда не изменявший своему слову и никогда не солгавший; что он много раз, не желая сделать вред товарищу, и в то же время солгать пред начальством, упорно молчал при расспросах и, без вины, равнодушно принимал наказания; что он всегда был незлобив, но его возмущала всякая несправедливость в отношении к слабым, на помощь которым он всегда являлся, если была к тому какая-нибудь возможность; что он не мог выносить, когда кто говорил ложь в глаза. Точно так же все солдаты единогласно удостоверили, что он обладает необыкновенной физической силой; а некоторые сказали, что он в тот вечер, когда убили Шерстяникова, пришел в сборную и не отлучался ни ночью, ни в следующий день. Все эти отзывы были высказаны не в общих, заказных, как это бывает при повальных обысках, выражениях, а подтверждались указаниями на факты и сквозили неподдельным чувством.
Не скоро я кончил повальный обыск и облек его в форму. Ко мне стала собираться вчерашняя публика, чтобы узнать исход всех интересовавшего следствия. Между тем привели Крючиху и вслед за ней явилась Паточка, которую брал с собой непременный заседатель полицейского управления, производивший, по моему требованию, поиски утопленных Паточкою вещей мужа ее. Оказалось, что инструментов отыскать нельзя, так как они брошены в самое глубокое место чрезвычайно быстрой, с песчаным и непостоянным дном реки, и, без сомнения, замыты уже глубоко. Но найдена фуражка, которая, попавши на воду дном, поплыла и остановилась на отмели. Она признана принадлежащею покойному.
Мне осталось, для округления дела, дать очную ставку Паточке с матерью ее. На этой очной ставке Паточка обнаружила замечательные сценические способности. Ей хотелось порисоваться перед публикой. Она упала перед матерью на колени и, заливаясь слезами, стала умолять ее о сознании:
— Не запирайся, матушка! Не губи свое милое детище и т. д.
Драматический монолог глубоко тронул публику: барыни навзрыд плакали. Даже холодная Крючиха, по-видимому, уступила мольбам дочери, которая в эту минуту казалась истинно прекрасной грешницей: ни одной тривиальной фразой не испортила она своего монолога. Крючиха сказала:
— Ну, что делать: сознаюся я.
— Спасибо тебе, моя голубушка! — сказала Паточка, бросаясь на шею матери.
Сейчас же на лице ее расцвела веселая улыбка. Но Крючиха продолжала оставаться холодною, и больше не проронила ни одного слова.
Арестанток увели. Публика стала расходиться, обвиняя во всем Крючиху и жалея бедную Паточку. Многие пожалели Шерстяникова и никто — Иванова!
Как водится, я представил дело в уголовную палату, а копию с него начальник команды отослал в военно-судную комиссию.
Пока дело ходило по инстанциям, мне не раз приходилось бывать в остроге. Каждый раз я осведомлялся о Паточке и каждый раз заставал ее в веселом расположении духа: в каморе своей она резвилась, как беззаботная птичка в клетке.
В остроге она родила недоноска, прижитого уже в заключении. На это обстоятельство никто не обратил внимания, да и к чему?
Наконец вышло окончательное решение. Паточка приговорена в каторжную работу на восемь лет. По счастию ее, ко времени приведения в исполнение решения, отменены были телесные наказания, и она весело взошла на эшафот. — Не думаю, чтобы она очень внимала словам священника, потому что постоянно кивала головкой то тому, то другому из зрителей. В то время, когда читали приговор, она показала мне мимически, будто курит, конечно, намекая на то, что во время следствия я иногда давал ей папиросы.
В то же время, на публичной площади другого города, исполнялся такой же точно приговор над Ивановым. Я уверен, что, сохраняя свою всегдашнюю флегму, равнодушно смотрел он на публику, быть может, презирая ее; но не думаю, чтобы кто-нибудь из окружавшей его, чуждой ему толпы выразил ему сочувствие. Да и нуждался ли в этом сочувствии тот, который и в каторге думал встретить таких же людей?
Найдет ли он там таких людей, как сам он? Вот вопрос!
IIIНежный отец и просужий братоубийца
Сенокос — самое не сенокосное время для судебного следователя, да и для всякого другого чиновника, имеющего дела в уезде. Эта истина особенно дает себя чувствовать в наших северных губерниях, где тридцативерстный волок[26], разделяющий две деревни, не считается еще больно великим, где сенокосы отстоят от селений на целые десятки верст, иногда многие. Приезжаешь в деревню; ямщик подвозит к обывательской, если таковая полагается, а если ее нет, что, впрочем, редко случается в краю, где так редки населенные местности, то к десятнику. Да и десятника-то как найдешь?.. Дома старый да малый.
— Чья ноне неделя-то, бабушка Агафья? — спросит ямщик у высунувшейся в окно старухи.
— А без большаков-то[27] уж и не знаю, дитятко.
— А далеко ли большаки-то?
— А в сузем, нони за третью Погорелицу ушли.
— Эк их! — скажет ямщик, недоумевая, что ему делать.
Между тем все, что есть в деревне живого, окружает повозку, — пузатые ребятишки в засаленных холщовых рубашонках и тощие собаки; только равнодушные свиньи продолжают нежиться в грязных лужах. «Далеко ли у тебя отец?» — спросишь какого-нибудь мальчишку; тот заревет благим матом и побежит, сломя голову, как от медведя, а за ним и вся толпа его товарищей.
Вот тут и производи следствие.
В более благоприятных обстоятельствах находился я один раз, забравшись в такую местность, куда сам Макар редко телят гоняет, где разве от девяти десятый имеет понятие о своем уездном городишке, и где появление чиновника считается событием, — это потому, что в деревне, в которую я прибыл, находилось волостное правление, а между тем известно, что при волостных правлениях всегда водятся люди: сторож, писарь или его помощник, заседатель и т. п., след. есть через кого распорядиться о сборе народа. Но, несмотря на эти счастливые обстоятельства, в рабочую пору все-таки приходится подолгу ждать… скучать, и я скучал.