На звонок с телефона таксиста Алёна тоже не ответила. Этого следовало ожидать. Она ответит разве что Алине, своей дочери. Но тревожить Алину, находящуюся за две тысячи километров, не хотелось. Это наверняка не понравилось бы Алёне. К чёрту – понравилось бы Алёне это или нет. Беспокоить Алину было бы неправильно. Сам виноват – сам и расхлёбывай. Как он её найдёт в Ялте? По запаху! Сколько там той Ялты! У них в той Ялте на двоих одни и те же места. И опять сто раз она права: где он был раньше? Только он виноват в том, что места – одни и те же, но были они в одних и тех же местах не вместе.
– Все бабы – такие дуры! – прокомментировал таксист, принимая свою трубку назад.
Всеволод Алексеевич лишь крепче стиснул зубы. Беспардонный крымский таксист ни в чём не виноват. Кроме, разве что, своей беспардонности. Но Северный не судья. Пусть все живут, как хотят, могут и умеют. Он хочет, может и уже умеет жить иначе.
– Вас ждать?
– Нет.
– Дам хорошую скидку.
– Я не гонюсь за скидками!
Северный захлопнул дверь и пошёл в направлении вечного ялтинского дедушки Ленина. Немного отдышавшись и скинув с себя ярость, он закурил и усмехнулся. Экий ты пафосный стал, Всеволод Алексеевич! Первым делом надо что? Ты же в Крыму, на отдыхе, как ни крути! И первым делом надо выпить! А где можно выпить утром в Ялте? На веранде «Ореанды». Вот туда и топай неспешно, любуясь сентябрьским Чёрным морем необыкновенного лазурного цвета. Приземлишься – и сто текилы под каштанами и магнолиями, бестактно дорогой в бархатный сезон. И не был бы ты, Северный, идиотом – пил бы ты на веранде «Ореанды» текилу с разлюбезной своей Алёной Дмитриевной прямо сейчас. Но ты же признался в том, что идиот? Значит, будешь пить свою текилу со своей Алёной на своей веранде «Ореанды». Просто не прямо сейчас, а, скажем, сегодня вечером. И не вернётесь вы в Балаклаву. Останетесь здесь. Снимешь номер – кошелёк в заднем кармане джинсов. Что тебе надо, кроме любимой женщины? Зубная щётка? В любом магазине в ассортименте. И никуда ты завтра утром не побежишь. Вообще ни на минуту её не отпустишь. Во всяком случае, пока она не поймёт, что ты любишь её именно так, как задумано изначально, как положено мужчине любить женщину – без оговорок, без условий, без оглядки.
Если чего-то желаешь настолько сильно, насколько желал Алёну Северный, стремительно шагая по набережной Ялты, не замечая, признаться честно, никакой лазури, непременно получишь. Первое, что узрел Всеволод Алексеевич, пружинисто перескочив ступеньки, была Алёна Дмитриевна в обществе крепкого, хорошо сохранившегося мужика лет шестидесяти. Она хохотала, как впервые напившаяся девчонка, и смотрела на этого мужика так, что Северному захотелось разбежаться и разбить себе голову об одну из белоснежных колонн веранды. И мужик этот так смотрел на Алёну, что Северному захотелось перегрызть мужику яремную вену. Но Всеволод Алексеевич всего лишь подошёл к столику и услышал откуда-то издалека свой совершенно спокойный, ровный голос:
– Разрешите?
После чего он подвинул стул и присел. Странно, что стул под ним не сломался. Весил Всеволод Алексеевич, по его ощущениям, никак не меньше тонны.
– Ах, Сева! – услышал он беззаботное переливистое контральто своей возлюбленной. – Ты давно приехал?
– Только что.
«Сева?!»
– Всеволод Алексеевич Северный, – протянул он мужику руку.
– Алексей Константинович Тихонов, – мужик протянул свою.
Руки друг другу они жали примерно неделю, сжимая всё крепче и крепче, вплоть до странгуляционных отметин. Это нормально, когда весишь тонну.
– Алексей Константинович мой старый… – Алёна запнулась, – старый знакомый.
Она что-то такое сделала… коснулась, что ли? Коснулась их сцепленных в замок рук – и Северного отпустило. Нормальная физика тел вернулась в мир.
Алёна Дмитриевна и Алексей Константинович пили текилу.
Подошла официантка. Северный сделал заказ.
– Я вчера встретила на набережной в Балаклаве как раз Алексея Константиновича. Мы с ним не виделись лет… двадцать, – беззаботно и естественно рассмеялась Алёна. – И последний раз виделись в Москве. Надо же, где только люди не встречаются двадцать с лишним лет спустя!
Действительно. Чего такого-то? Мало ли сколько у человека знакомых образуется за долгую жизнь? Чего это его, Северного, так повело? Глупость какая-то! Да хоть спала она с тем мужиком, и что такого? Мало ли с кем он, Северный, спал за длинную жизнь? Это ровным счётом ничего не значит. Встреть он кого-то из своих… пассий, разве отказался бы составить компанию? Вряд ли предлагал бы, но уж точно бы не отказался. Обычная светская вежливость.
– Я как раз говорил Алёне Дмитриевне, что она совершенно не изменилась за прошедшие двадцать лет, – весьма вежливо и вполне светски заметил мужик.
– Двадцать с лишним, Алексей Константинович, – уточнила Алёна.
– Вам, Всеволод Алексеевич, повезло.
– Безусловно.
– Алёна Дмитриевна как раз рассказывала мне, что вы собираетесь пожениться.
Официантка поднесла заказ – бутылку текилы.
– Вы позволите? – спросил мужик, обращаясь к Северному.
– Конечно.
Алексей Константинович разлил по стопкам.
– За Алёну! – предложил мужик тост.
– За Алёну! – поддержал Северный.
– За меня! – опять расхохоталась Соловецкая.
Они выпили.
Что-то неясное потревожило память Всеволода Алексеевича – фотографическую память судебно-медицинского эксперта, улавливающую из пространства всё, в том числе мимику, жесты, манеры. Алексей Константинович знакомым жестом протянул руку к бутылке. Алексей Константинович улыбнулся знакомой улыбкой, предлагая тост за Алёну. И очень знакомым движением повернул голову чуть вправо, опрокинув рюмку и поставив её на стол. Северный знал это движение, эту улыбку и этот жест. Но никак не мог вспомнить, где и когда он видел Алексея Константиновича! Это было невероятно при его практически безупречной памяти на лица людей. Он нигде и никогда не видел этого мужика, но ему были знакомы его движения, улыбки и жесты.
– Это было действительно удивительно! – тем временем продолжил Алексей Константинович. – Я подошёл к девушке, очень похожей на мою старую… – мужик сделал многозначительную паузу, – знакомую. Алёна Дмитриевна, у вас где-нибудь на чердаке, под замком, не завалялось вашего портрета? – слегка натянуто рассмеялся он, явно любуясь Соловецкой. – Мне нравятся такие женщины. Красивые. Думаю, тут мы с вами единодушны! – обратился он к Всеволоду Алексеевичу. – И, клянусь богом, по возрасту девушка, к которой я подошёл вчера на набережной, годилась моей старой знакомой в дочери! И – надо же! – оказалось, что это та самая Алёна, которая ни капли не изменилась за двадцать лет! – Во взгляде мужика сквозило истинное, неподдельное восхищение.
Его ли взгляд на Алёну, сказанное ли ключевое слово… и у Всеволода Алексеевича встали на место жесты, улыбки и манеры. Да, дочь Алёны была совершеннейшим фенотипическим клоном матери. Но генетика – не фокус! Улыбки, манеры и жесты так же запакованы в спираль ДНК, как форма носа, цвет глаз и волос… Алина была дочерью этого самого Алексея Константиновича. Со всей очевидностью.
– У меня, слава богу, нет дочери, которая годилась бы мне… в дочери! – нервно, поспешно и скомканно хохотнула Алёна. Потянулась к бутылке, но быстро спрятала под стол очевидно дрожащую руку.
Всё это, разумеется, не осталось не замеченным ни для Северного, ни для Тихонова. Всеволод Алексеевич внешне никак не отреагировал на заявление Алёны. Алексей Константинович просканировал её коротким пронизывающим взглядом. Северный взял Алёну за руку под столом. Пальцы, несмотря на знойный ялтинский август, были ледяные.
– Северный? – вдруг произнёс мужик, что-то вроде как припоминая, но очевидно желая в данный конкретный момент изменить тему. – Всеволод Алексеевич? Уж не сын ли Алексея Всеволодовича Северного, военного хирурга?
– Он самый.
– Знаком с вашим отцом. Он мне когда-то очень сильно помог.
– Были знакомы. Мой отец умер.
– Приношу свои соболезнования.
– Спасибо. Это было давно.
– Ну что ж! – Алексей Константинович встал. – Не буду вам надоедать. Полагаю, Всеволод Алексеевич, вы не позволите мне расплатиться по счёту. Был рад развлечь даму в ваше отсутствие. Я приглашаю вас завтра отужинать со мной в одном из балаклавских ресторанчиков. Позвольте вашу руку, Алёна Дмитриевна.
Алёна уже справилась с собой и протянула руку для пожатия. Но Алексей Константинович руку Алёне Дмитриевне поцеловал. И задержался немного дольше, чем предполагает этикет. Затем сдержанно кивнул Северному. И ушёл не оглядываясь. Всеволод Алексеевич налил полную рюмку и протянул её Алёне.
– Ты представляешь, что могло бы случиться, сиди вчера на набережной Балаклавы не я, а… – Алёна опрокинула в себя рюмку. – Не я, а Алина!
Северный прикурил сигарету, протянул её любимой женщине.
– Вдруг бы… – она судорожно затянулась. – Она же похожа на меня. Наверняка её влечёт к таким же мужчинам. Или… Наверное, тебе неприятно это слушать?
– Алёна, если бы да кабы. Как та сказка, старая добрая русская народная. «Если бы здесь сидел наш внучок, то его могло бы убить этим поленом!»
– Старые добрые русские сказки не на голом месте возникают. У меня надпочечники съёживаются, когда я представляю себе…
– Не представляй! Ему около шестидесяти, Алине – слегка за двадцать. Ни в коем случае он её не заинтересовал бы. А вот то, что ты так поспешно и с такой горячностью выкрикнула, что у тебя нет дочери – отчего не «нет детей!», – заинтересовало господина Тихонова.
– Ты опустил про «неприятно слушать».
– Я слушал, слушаю и буду слушать тебя. Тут нет места категориям «приятно» или «неприятно». Мне интересно всё, что касается тебя. Я уже знаю историю про ведро с грязной водой под кабинетом моего отца, про юную прекрасную санитарку и взрослого военного. Нет ничего, исходящего от тебя, что могло быть мне неприятно.