– Да ты просто святой, господин Северный!
Слишком саркастично прозвучало. Ну и ладно. Любовь – не то место, где нужно зацикливаться на интонациях. Любовь – вообще не место. И не время. Это и то и другое, плюс что-то ещё. Уникальный сплав.
– А сколько юных цветков мироздания ты сам… унавозил за полувековую жизнь?
Всё нормально. Сейчас будут слёзы. Возможно, даже истерика. Страхи, опасения, несправедливые обвинения – всё это отлетит, как шелуха.
Всеволод Алексеевич взял Алёну за руку.
– Возможно, настало время рассказать Алине, кто её биологический отец. Показать фотографию во избежание тех самых слишком маловероятных гипотетических ситуаций…
– Я не могу этого сделать! Просто не могу!
– Она взрослая, умная женщина. В иных вопросах, возможно, куда взрослее и умнее тебя. И с ней ничего не случится, узнай она правду. А ты избавишься от страхов.
– Я не могу. Я не знаю как. Рассказать Алине эту историю – означает признаться в глупости, в легкомыслии. А я всю жизнь, чуть не с самого её рождения несла ей, что женщина должна быть умна и серьёзна.
– Неважно, что мы несём нашим детям. Они такие, какие они есть.
– Ты-то откуда знаешь?! У тебя-то нет детей! Или как у Баритона? – Алёнины глаза сузились в злую щёлочку. – Как у Баритона – раскиданы по свету от разнообразных женщин?!
Вот оно, самое время для злых слёз и очищающей истерики. Главное – просто крепко держать за руку, не отпускать. И пусть выговорится. Но не так, как во время ожидания рейса в аэропорту – не ментально, чуть иронично: мол, плавали, знаем. Именно так – искренне, на грани. Одно дело – рассказывать о том, как мы проблевались, и совсем другое – внезапно настигшая рвота. Тут не морали читать главное, а удерживать голову так, чтобы рвотные массы не попали в дыхательные пути. Хотя ни в какое сравнение не идут муки физиологические с муками душевными.
– Алёна, бога ради, мы всё решим! У тебя мудрая дочь. Она менее подвержена… менее подвержена тому, что люди называют чувственностью. Алина, подсядь к ней шестидесятилетний мужик, скорее всего, нашла бы вежливый способ удалиться со скамейки. Гораздо хуже будет, если как-нибудь она откроет дверь своей квартиры и весьма харизматичный дяденька скажет ей: «Здравствуй, я твой папа!» Так что разговор на эту тему необходим. Я тебе помогу…
– Я не знаю. Только не сейчас! Я не хочу об этом думать… Да и не будет он ничего выяснять, раз уж двадцать с лишним лет не утрудился.
– Будет. Поверь моему чутью.
– Зачем ему это сейчас?
– Не знаю. Знаю только, что будет выяснять. А я пока выясню что-нибудь о нём самом.
– Зачем?
– Знание – сила. Был такой забавный журнал.
– Я помню! – Алёна улыбнулась сквозь слёзы.
Слава богу! Человечество расстаётся с прошлым смеясь. Разве нет?
И – да! – Северному было неприятно. Мальчики такие мальчики, даже когда им полтинник и даже более того. Но мальчики не сообщают девочкам о том, что им неприятно. Это главное отличие мальчиков всех возрастов от девочек.
– Снимем номер в «Ореанде»? И ну её на сегодня, эту Балаклаву?
– Ну уж нет! Ты знаешь, сколько тут стоит люкс?
– Сколько?
– Неделю в Риме можно студию снимать!
– А ты откуда знаешь? – несколько шутовски прищурился Северный.
Алёна Дмитриевна густо покраснела.
– Ага! Значит, у нас были планы?!
– Я на тебя страшно разозлилась. За то, что ты…
– За то, что – я, – мягко прервал её Всеволод Алексеевич. – Ничего не объясняй. Я всё знаю про купить билет и назло кондуктору пойти пешком.
Соловецкая рассмеялась.
– Но я самец! И я страшно зол! Это так… чтобы ты знала! И ещё я хочу, чтобы ты знала, что мой текущий счёт переживёт люкс в «Ореанде».
– Нет, нет, не хочу! Анна Сергеевна – невыносимо пошлый персонаж[11]. И она неразрывно связана для меня с этой гостиницей!
– Если бы меньше читали, мы были бы глупее.
– Но, возможно, жизнь наша была бы ярче?
– Нет. Я, как и ты, всегда считал «Даму с собачкой» невыносимой пошлостью.
– А Чехова – помоечным котом душ человеческих?
– Да, как и любого писателя.
– Просто есть более талантливые помоечные коты. И от этого больнее.
– Не примеривай на себя всякую чушь.
– Забавно. Я ожидала скандала. Ревности. Возможно даже, мордобоя.
– Мечта любой девочки: последующий бьёт морду предыдущему.
– Глупо, да?
– Скорее смешно. Представь себе: два весьма себе презентабельных дяденьки замшелых годов вдруг лупят друг друга по лицам на белоснежной веранде «Ореанды». И за что? Я, напротив, благодарен господину Тихонову.
– За что?
– За то, что он упустил свой шанс. Всё, хватит. Идём прогуляемся.
– Я хочу в Балакалаву. Мне нравится мансарда нашего гостевого дома. И наша хозяйка мне нравится. И твоё… твоё небезразличие к её судьбе. Ты хороший человек, Северный.
– А тебя мотает от края до края. То ты сердишься на меня за небезразличие, то… то сама вмешиваешься в судьбу нашего Сени Соколова.
– Там, где есть слово наше, надо вмешиваться до последнего!.. Кстати, мы… приняли приглашение Тихонова на ужин?
– Тебе же интересно – так почему бы и нет.
– А ты?
– Что – я?
– Тебе же неприятно! Наверное…
– Не настолько, чтобы самцовость затмила пытливый ум исследователя.
– Всё смеёшься, Северный?
– Ну, не Сева – и уже хорошо.
– Нет, ты всё-таки смеёшься!
Всеволод Алексеевич расплатился по счёту.
Весь день они с Алёной провели в Ялте. Была и канатная дорога, и посиделки на морвокзальчике, и пешим ходом – по извитым улочкам, и кабачок с шахматными досками, и всё то, что было прежде поодиночке, но вдвоём обретало новый смысл. Незачем таскать за собой багаж из прошлого – всё его содержимое как минимум вышло из моды. Другое дело – солнце, море, горы…
Глава четырнадцатая
…И дела текущие вроде добычи хлеба насущного, удовлетворения банального любопытства, долгов чести по отношению к тем, кто честен с тобой. И всего такого прочего сиюминутного.
Алёна Дмитриевна крепко спала после всех треволнений. Северный вышел на балкон мансарды с лептопом и вошёл в почту. Пришёл ответ на его запрос. На Павла Петровича Левентова в соответствующих структурах имелось не так чтобы толстое, но весьма интересное досье.
Было уже два часа ночи, когда Всеволод Алексеевич позвонил в квартиру Маргариты Павловны.
– Извините, что я так поздно, но у меня к вам неотложный разговор.
– Я не сплю, Всеволод Алексеевич. Бессонница. К тому же завтра Васины похороны. Заходите. Тем более что я тоже хотела с вами поговорить…
На похоронах и поминках было очень много людей. Это в мегаполисах на похороны дай бог родня явится или соседи по лестничной клетке и офисному заточению. А в маленьких городках все друг друга знают. И как бы это кощунственно ни прозвучало, какое-никакое, а развлечение, и знаменитой кухней Фёдоровны можно насладиться. «Казашка» на поминки не зажалась.
Полковник Шекерханов пил то с теми, то с этими – за упокой души покойного, но не пьянел и только всё больше хмурился.
– Чую, Всеволод Алексеевич, толку не будет от наших оперативно-розыскных. Но одна маленькая зацепочка есть. – Шекерханов перешёл на шёпот. – Был он, поговаривают, любовником… – Александр Иванович многозначительно кивнул в сторону банкетного зала.
Они с Северным сидели во дворике.
– …кухарки. Знаю. Мне Фёдоровна сама сказала.
– Но я не могу представить себе, чтобы Маргарита Павловна из ревности всадила нож в своего мужа.
– Тем более что она давно знала.
– Да?
– Да.
– И тебе она тоже сама сказала?
– Да.
– Эх, Северный, тебе бы по следственной части пойти – цены б не было. Так и тянет баб тебе душу излить.
– Если бы я был следователем, они бы мне душу не изливали, Саш… – Всеволод Алексеевич мягко улыбнулся.
– Изливали бы, изливали. Красивый, элегантный, как рояль. Голос у тебя проникновенный. Взгляд пронзительный. Бабы таких любят. Доверяют…
– Кого только бабы не любят – голос, взгляд… – Северный чуть поморщился, как будто преодолевая лёгкую болезненность. – В любом случае ни Маргарита Павловна Фирсанова, ни Екатерина Фёдоровна Величко Василия Николаевича Фирсанова не убивали.
– Вот и я о том же! – вздохнул Шекерханов, как будто ему стало бы легче, воткни кто-то из этих двоих в Василия Николаевича нож. Как раз в этом случае ему, пожалуй, стало бы куда как тяжелее. Потому как обеих женщин он знал и уважал. – А у тебя какие предположения?
– У меня, Александр Иванович, никаких предположений нет и быть не должно. Я всего лишь судмедэксперт. Не говоря уже о том, что я тут, если помнишь, на отдыхе.
– Да-а-а! – ещё тяжелее вздохнул полковник. – Живут же люди. Отдыхают! С красивыми бабами! Ты, правда, наконец, жениться собрался?
– Не наконец, а на конкретной женщине. Не встреть я её – и не собрался бы!
Старые друзья рассмеялись.
– Очень красивая конкретная женщина. Конкретно на такой и я не отказался бы весьма конкретно жениться!
– Ты, главное, Ленке своей не говори.
– Не скажу. Кстати, она ждёт тебя в гости.
– В гости – с удовольствием. С Алёной.
– Разумеется. Что, правда, вызовет, как нынче модно говорить, когнитивный диссонанс. В смысле – бабам разговоров года на два. Но надо же им о чём-то говорить.
– За Алёнину вежливость я только не слишком ручаюсь. Она иногда что думает – то и ляпает. Это не всем нравится.
– Это никому не нравится! – рассмеялся Александр Иванович. – Ничего, переживём.
Северный улыбнулся и кивнул. Они немного помолчали.
– И всё-таки что ты по поводу всего этого думаешь? – Шекерханов опять мотнул головой в сторону банкетного зала.
– Я думаю, что уголовный розыск севастопольского управления внутренних дел вскоре получит ещё один труп.