– Извините, тут под лестницей у меня полотенца сушатся, ничего? – извинилась она. – У меня пока нет большой прачечной, да и на воздухе высушенное бельё – оно как-то приятнее.
– Это же чистые полотенца? Если чистые – то ничего! – хохотнул Всеволод Алексеевич. – А про бельё вы правы: на воздухе оно всегда лучше.
Его переполняла какая-то задорная энергия. Это было приятно. С ним рядом было безмятежно, спокойно. И весело (не путать со «смешно»).
Маргарита Павловна открыла ключом бронированную дверь и впустила гостя в помещение.
Это и была мансарда. Большой светлый номер с балконом. Тогда он не был ещё так хорош, как сейчас. Когда Маргарита Павловна перепланировывала, переделывала и переобустраивала мансарду, она думала именно о нём, а Всеволоде Алексеевиче. Прилежно привязывала этот номер к нему. К его вкусам. Ещё тогда, той самой ночью, едва зайдя в номер и небрежно бросив саквояж на пол – и даже в этом жесте было что-то безумно кошачье-мужское, – он сказал:
– Вот эти две стены убрать, в коридорчике перегородки тоже не нужны, кладовку под крышей разрушить и в образовавшуюся нишу – кровать. Сюда – низкий, но массивный стол, приземистую мягкую мебель. В потолки – окна. Большое окно в стене – иллюминатор. Шкаф под одежду – один, у выхода на балкон. И пару комодов. Больше ничего. Всё массивное и должно быть цвета моря, песка и морёного дуба. Цвета моря и песка, но без уклона в жовто-блакитность державного стяга. И никаких новомодных ярких пятен. Спокойствие и классика. Только спокойствие и только классика. Ничего, кроме спокойствия и классики. Но это я так… Простите. Был тяжёлый день. Сперва на двенадцать часов задержали рейс. Затем даже бизнес-класс не спас от шумных украинских гастрабайтеров, возвращающихся на родину. Они все так накачались за двенадцать часов ожидания в аэропорту, что бродили туда-сюда, не обращая никакого внимания… Вы же знаете условность наших бизнес-классов. Занавесочка – призрачная межсословная межа. Потом изумительные в своей наглости, к которой я никак не привыкну, крымские таксисты. Впрочем, меня это даже забавляет. Меня уже давно забавляет то, что прежде раздражало.
– Вы архитектор? – поинтересовалась Маргарита Павловна, мигом в уме всё взяв на заметку.
Сколько она ни думала над перепланировкой и ремонтом этого большущего, в сущности, чердака, громко и незаслуженно (пока!) именуемого мансардой, такие очевидные пространственные решения не приходили ей в голову. И не только ей. Она обращалась в дизайн-бюро, но там за проекты ломили какие-то несусветно большие цены, а предварительно проговоренные предложения были ей совсем не по душе. Из обычного большого чердака ей предлагали сделать дизайнерски захламлённый большой чердак.
– Нет, я судмедэксперт. Просто люблю простор, комфорт, уют и чистоту. И не люблю лишнего. Из этого чердака может получиться очаровательный номер для сибарита-одиночки. Если мне у вас понравится, стану постоянным клиентом. Я много лет приезжаю сюда. Ещё со студенческих времён. Люблю Крым – всё побережье от Севастополя до Феодосии. А с тех пор как Балаклава перестала быть закрытым военным объектом, я во время своих крымских вакаций в основном здесь базируюсь. До сих пор останавливался в гостинице на улице Калича. Милая гостиница, хотя и неоправданно дорогая за их далеко не европейский сервис. Любоваться из окон люкса на дорогу и стену завода, а перекуривать во дворике, упираясь взглядом в крутой склон горы – это не очень по мне. Но тем не менее больше ничего особенно-то и не было. Ну разве что чуть повыше и далековато от бухты построили совсем уж какой-то пластмассовый кемпинг с номерами размером с коробку из-под холодильника… Не примите меня за сноба. Я легко довольствуюсь самым малым, когда нет возможности довольствоваться самым лучшим. Самым лучшим тут было гостиничное заведение на Калича. По крайней мере до сих пор. Я мирился с ценами, которые они ломили даже зимой, и терпимо относился к бессмысленному и беспощадному русскому… пардон, украинскому сервису. Но сегодня они переплюнули сами себя. Во-первых, меня не впускали добрых полчаса, несмотря на настойчивый трезвон. Во-вторых, заспанная девчушка, наконец отворившая мне врата, была так нелюбезна, как будто я лично олицетворял её проблемы былые, текущие и, вероятно, даже грядущие. В-третьих, забронированный мною люкс оказался занят. Потому что я, видите ли, опоздал на двенадцать часов. А между тем я перезвонил в гостиницу из аэропорта и предупредил, что рейс задерживается на неопреде-лённое время и я прошу держать номер за мной. А они мне по приезде: «Не я с вами разговаривала, мне ничего не передали!» Верю, что не с ней! Я разговаривал, так сказать, с гостиницей. Гостиница оказалась ко мне глуха. Не вняла просьбе постоянного и щедрого клиента. Я не стал уточнять, кому так срочно понадобился люкс февральской ночью в Балаклаве. Настолько срочно, что потребителю услуги отказали, цедя через губу. Не извинились. Не предложили альтернативы. Не стал, не стал, не стал. Я лишь ещё глотнул из моей верной бутылки виски и попросил очередного алчного и безмерно разговорчивого крымского таксиста – того самого, что подкатил меня сюда – оттранспортировать меня в какую-нибудь приличную гостиницу, если они тут, разумеется, есть. А хотя бы и в тот пластиковый кемпинг на горе. «Ой, тут на Куприна есть новая гостиница, – сказал мой извозчик, – очень приличная». И подкатил меня к вам. – Всеволод Алексеевич посмотрел на Маргариту Павловну и улыбнулся. – Похоже, я не только сноб, но ещё и брюзга. Вы наверняка хотите спать, а я вас всякой ерундой гружу. Простите, я не всегда так болтлив.
– Ах, перестаньте! – искренне замахала на него руками Маргарита Павловна. – Никакой вы не брюзга. Я прекрасно понимаю ваше состояние. Двенадцать часов в аэропорту, перелёт, наши таксисты с их ночными ценниками, да тут ещё и сервис подвёл. К тому же у нас не просто гостиница, а гостевой дом. И значит, каждый мой гость – не просто случайный постоялец, а гость моего дома. Лично мой гость. Так что если вам что-то нужно – звоните лично мне в любое время дня и ночи. В папке все номера. Я здесь и живу. Моя квартира на втором этаже. Зимой у нас не слишком много обслуги: приходящая горничная, кухарка и я. Чувствуйте себя дома! Единственное… – Она замялась. – У нас в номерах не курят. Не потому, что я такая уж поборница здорового образа жизни, просто разные бывают постояльцы, не все соблюдают технику безопасности и…
– И напиваются, и прожигают дыры в диванах и занавесках! – подхватил ночной гость. – Не волнуйтесь, Маргарита Павловна! Я умею читать и знаю, что обозначает эта перечёркнутая сигарета в кружке. Я уважаю чужие монастырские уставы. К тому же одна из главных прелестей мансард как раз и заключается в балконах! На балконе можно курить?
– Да, конечно! У нас прекрасный большой балкон. Терраса… Там есть кресла и пепельница. Спокойной ночи, Всеволод Алексеевич.
– Спокойной ночи, Маргарита Павловна.
В восемь часов утра Маргарита Павловна обнаружила постояльца на кухне у Фёдоровны. Кухарка смотрела на него с обожанием и даже не сразу заметила хозяйку. Маргарита Павловна покашляла.
– Ой, Марритапална! – пророкотала не то ещё с вечера хмельная, не то с утра опохмелившаяся кухарка. – Я пришла – и смотрю, вы мне тут распорядились насчёт завтрака для мансарды. Ой, только не надо мне делать внушений! Я знаю, шо завтрак с восьми до одиннадцати. Ну так то когда сезон! А тут мне стало интересно, шо у нас за гость такой в мансарде, шо вы мне прям завтрак, как аглицкому прынцу, расписали. Ну так я ему и позвонила спросить, если он съест овсяную кашу, и яйца всмятку, и творог с сухофруктами, и булочки с джемом, и ещё вот всё то, что вы мне тут понаписали на полк, – так не треснет ли у него лицо? А он мне, милый, и говорит, что вполне удовольствуется манной кашей. Ну так меня зло взяло, и я ему свой коронный морковный пирог пеку, а на обед ему приготовлю корсарскую похлёбку! И пусть только попробует не съесть!
Глядя, как побледнела хозяйка от таких кухаркиных речей, Всеволод Алексеевич только рассмеялся и сказал:
– Маргарита Павловна, не переживайте. Я жаворонок. И к тому моменту, как мне позвонила очаровательная Екатерина Фёдоровна, уже принял душ. После того как сбегал на Генуэзскую крепость и обратно. К слову, такой прекрасной манной каши я в жизни не едал! С нетерпением буду ждать морковный пирог и корсарскую похлёбку.
– Ой та ну! Болтун! – выдохнула побагровевшая не то от «очаровательной», не то от принятой-таки, судя по запаху, чарки Фёдоровна. И посмотрела на гостя с нежностью бездетной тётушки, горячо любящей своего единственного племянника.
– Как замечательно, что она вас не разбудила! – обрадовалась Маргарита Павловна. И тут же, слегка насупившись, сказала: – Ну что прикажете делать с такими кадрами?
– С такими кадрами, как ваша кухарка, можно делать отличный ресторанный бизнес! – сказал довольный постоялец.
Кухарка Северного полюбила. И стала за ним следить, как слишком любящие мамаши следят за своими любимчиками. Следить – и докладывать Маргарите Павловне о результатах слежки.
– Сидит, как сыч. В кресло сел, ноги на перила задрал – и замер. Сорок минут сидел, в небо над бухтой смотрел. Что он там видел?! Чего на балконе сидит? То по сорок минут сидит без движения. То за десять минут пять сигарет подряд всосёт. То читает часами. Как глаза не повылазят?! Чудной какой-то. Бегает каждое утро. Гуляет. Вчера куда-то ездил. Целый день не было. «Куда, – спрашиваю, – ты, Сева, ездил?» – «В Ялту, Фё-доровна, ездил». И молчит. Я ему: «И что ты в той Ялте, Сева, делал?» – «По набережной гулял. На канатной дороге прокатился. В ресторации «Ореанды» посидел. Снова по набережной гулял». Что за отдых для мужика?! Мужик должен бабу снять, погудеть так, чтобы на утро башка трещала и в зенках двоилось! А этот – «гулял». Гуляет всё, гуляет, никак не нагуляется. А ещё на закатное солнце пялится, на рассветное солнце пялится, на всех ветрах на том Генуэзском холме сидит и сидит, спиной сюда, в море уставившись. Не то продует, не то каменюка на голову упадёт с тех развалин. Тьфу! И, главное, зачем ему та ресторация «Ореанды»?! Я его что, плохо тут потчую? Неблагодарный! Говорит: «Молодость, Фёдоровна, молодость. Прекрасные воспоминания, благие намерения, этсэтера». Какого такого этсетера благие намерения? Умничает, короче. Конечно, умничать и над Фёдоровной смеяться – это любой дурак может! Пожалуйста! Это Фёдоровна запросто съест. Но вот то, что он всего лишь три голубца моих осилил, – этого я ему никогда не прощу! А ещё не прощу, что он даже в тутошние кабаки ходит, зараза! И там у него, видите ли, воспоминания. Везде, видать, мужик отметился. Теп