Каждую субботу после ПХД я сгорал от стыда, между синим и зелёным выбирал чёрный. Спустя полгода получил младшего сержанта. Калмыков признался: руки у тебя кривые, зато голова на плечах. Служи на здоровье.
…Приехал как-то в Краснодар. Стоял напротив училища, видел капитана (уже майора). Он шёл и говорил сам с собой. Хотел подойти, спросить. Не решился.
Иногда смотрю на себя – того, другого – и думаю: всё-таки сволочь ты, Серёжа. Стал сержантом за боевой листок – а другие землю рыли, и ничего.
Звонит начальник.
– Я тут прочитал в новостях, ты Букеровскую премию[1] получил?
Смеёмся.
– Дело когда закончишь?
Всю ночь выезжал на происшествия. Приехал к одной женщине, которая чуть не стала жертвой мошенников.
– Ой, спасибо вам, – говорит, – чай или кофе?
– Да нет, – отвечаю, а сам бы не отказался.
– Ну, тогда водки?
Молчу.
Потом пьянющий мужик пытался убедить меня в несовершенстве мира.
Молчал, держался.
В четыре утра захожу в квартиру к пенсионерке. Рано встают пенсионеры, ищут внимания.
– Ой, какой молоденький, – заявляет с порога и улыбается, улыбается.
В шесть утра выпил кофе. Понял, что мир всё-таки совершенен. Устал что-то.
К сожалению, я теперь очень известный следователь. В какой бы городской отдел ни приехал, обо мне уже знают. Только услышат фамилию – и понеслось.
– Ты тот самый, кто стихи пишет?
– Да не стихи он пишет, а рассказы. Да, Серёга?
– Ну, – говорю, – написал что-то, да…
Я не знаю, что отвечать. Мне всегда неудобно от подобных вопросов. Говорю, что не понимаю, о чём идёт речь. Вы меня с кем-то путаете, ребята. Иду, короче, в отказ.
Спросил у начальника, будет ли премия ко Дню полиции.
– Ты, – говорит, – получал уже какую-то премию.
Не поспоришь, короче.
Дудь спрашивает Шило: есть ли полицейские, которые слушают «Кровосток»? Будто бы полицейские только и делают, что слушают гимн России и смотрят «Улицы разбитых фонарей».
Время от времени ко мне заходит начальник и спрашивает, читал ли я «Мир как воля и представление» Шопенгауэра. Нет, говорю, не читал. У меня в производстве двадцать четыре уголовных дела. Какой ещё Шопенгауэр.
Потом он забывает и опять спрашивает: не читал? Не читал.
Прочитай обязательно.
Он очень любит немецкую философию.
Сегодня зашёл, осмотрелся, кивнул. Ну? Нет?
Нет.
Думаю: надо прочитать. Может быть, там секрет какой. Что он так переживает.
Кассирша в «Пятёрочке» постоянно советует мне, что купить на вечер, напоминает про карту, где у меня, наверное, уже миллион баллов, и радуется, когда я НЕ беру пиво или сигареты.
Если честно, я не очень люблю, когда у неё рабочая смена. Хотел сегодня бутылочку пива выпить – а не взял, неудобно как-то.
Телефон третий день требует провести «очистку мусора». Боюсь нажимать, мало ли что.
Начальник ругается, никак не откроет входную металлическую дверь. Там кнопка есть. Заедает немного.
– Надо нежнее, – говорю, а сам стою жду, когда он уже.
– Нежнее ты с женщиной будешь.
Открыли. Идём.
– Любая женщина, – говорю, – как свежая могила.
– Ещё чего скажешь, – не понимает полковник.
…Дежурные сутки. Заявители, все дела.
«Любая женщина – как свежая могила…»[2] – слышу из коридора.
– Чего это он? – спрашивает оперативник.
– Стихи читает, совсем плохой стал.
– А у тебя, кстати, в «Молодёжи» ничего нового не вышло?
– В «Юности»? – уточняю на всякий.
– Да-да, – виновато смотрит опер, – в «Юности».
Не отдел, а литературный кружок какой-то.
Весь день думал: почему же так жарко, господи? Потом решил, что Господь Бог здесь ни при чём. Как и во всём остальном.
Бог не есть ответ, но бог есть вопрос.
Сидишь иногда уставший, помятый, вырванный, нелепый, какой-нибудь ещё, кое-какой – никакой, короче. И слышишь – не наяву, но слышишь: «Ну как, жарко тебе?», – и молчишь, и не собираешься отвечать.
И, и, и. Бог есть союз; кажется, соединительный. Не знаю, не помню, я в школе учился хорошо, но мне лишь задавали вопросы.
– Виноват, – сказал я, когда последним упал в строй.
– Виноватых пиздят, – категорично ответил сержант Горбенко.
С тех пор я никогда не извинялся, никогда не признавал вину. Никто меня больше не трогал.
Хочу нарастить выбитый зуб, но боюсь, что забуду, каково мне было.
Всегда и во всём виноват ты сам.
Допрашивал свидетеля, молодую маму. Пришла с ребёнком – мы после вас на детский праздник, говорит. Мальчик Егорка. Год с небольшим.
Когда настало время читать и подписывать протокол, девушка смело протянула мне Егорку. Я сперва растерялся, а потом с Егоркой мы гуляли по отделу. Показывал ему всякие интересности. Крохотный такой. Внимательно слушал мои истории про преступников и смеялся.
Спросил у начальника, можно ли стать красивым, богатым и знаменитым.
– Посмотри на меня, – ответил начальник.
Нельзя, короче.
В 23:58 поступил вызов. Никогда ещё Новый год не был так близко.
Весь вечер пью пиво, а пиво не кончается. Даже не знаю, что делать. Никогда не был в такой ситуации.
Перечитывал свой текст (чтобы двинуться дальше). Уснул на середине. Интересно получается.
В первом часу ночи зашёл к начальнику.
– Разрешите, – говорю, а сам вхожу без разрешения.
Я – дежурный следователь. Он – ответственный за весь отдел.
– Чего тебе, Кубрин?
Сидит в спортивных штанах, в толстовке с надписью «Россия». Кино какое-то смотрит, ментовские войны или что-то.
Спросил, как быть. Не могу доказать вину, и всё прочее.
– Сахар есть? – спрашивает.
Пили кофе, смотрели НТВ. Потом позвонил дежурный и сказал, что нужно куда-то ехать, что-то опять случилось.
– Заебали, – подытожил начальник.
Так посмотришь – нормальный человек. Неудобно даже.
Общаюсь с одним. Говорит:
– Я за неделю был на двух конференциях – сначала в Тель-Авиве, потом в Берлине. А ты что, как?
– Я?.. Я за день побывал в двух притонах: сначала в алко, потом в нарко.
Литература ничем не отличается от девушки. Ты должен отвечать за слова, быть мужественным и верным. Обещал – женись. Иначе не получишь ничего.
Порядочная девушка. Но иногда ведёт себя как сука.
Если дослужиться до майора, то похоронят за счёт государства.
Ну, так себе, конечно, мотивация.
Пришёл начальник и сказал, что нужно допросить двоих. А я уже ботинки почистил, сейф закрыл.
Хотел что-то придумать. Не придумал.
Фантазии – никакой, тоже мне писатель…
– Двоих, значит.
– Двоих, – говорит, – ещё адвокаты. Ну, разберёшься.
Сижу. Разбираюсь.
Пятница, вечер. Мне бы то, а я здесь это.
Пишу ему смс, что после одиннадцати не продадут.
«Тебе какое?» – спрашивает.
Хороший начальник. Лучший.
Вчера какие-то великозвёздные сотрудники учили меня жизни, пытаясь объяснить, что нужно делать выбор: либо служба, либо литература.
Иногда меня учат жизни крутые писатели: требуют определиться, потому что литература не прощает, а служба не красит.
Было время, когда я слушал и этих полковников, и тех писателей. Я даже переживал когда-то. Теперь первым говорю, что мне безразлично их мнение (звёзды падают), а вторым улыбаюсь в ответ и молчу.
После того как дед посадил репку, он решил написать книжку, потому что репка сидела ни за что, а литература якобы спасает.
Начальник раздаёт бумагу. Каждому по пачке.
– Товарищ подполковник… – хочу обратиться, не успеваю.
– Понял-понял, – говорит, – писателям по две.
Дают – бери. Не поспоришь.
В Хосте[3] – тут я теперь живу и служу – очень всё неторопливо, и очень все неторопливые. Зайдёшь, например, в «Вареники» за варениками, или, например, в гастроном за курабье, или в «Магнит» какой-нибудь зайдёшь, – так простоишь там недели две, прежде чем.
Я человек нервный, психованный, суетной. Мне надо жить быстро, непонятно и сразу. А тут не знаю даже, как.
«Вам пакет большой или маленький?»
«Маечку – не-маечку?»
«Две оплаты будет».
«На вторую кассу пройдите».
Мне большую маечку, пожалуйста, и побыстрее.
Нервный, как ни крути, психованный.
Пошёл я, значит, в аптеку.
После каждых дежурных суток – голова к хуям. Сам-то привык, а эти – нет.
– Здравствуйте, – говорю, – элеутерококк, пожалуйста.
По слогам так, правильно.
– Элеутерококка нет, – улыбается очередная, даже не посмотрев по своему компьютеру, есть или нет действительно, будто знает наверняка, словно каждый день кто-то приходит и берёт этот долбаный элеутерококк.
А мне как бы надо. После суток – всегда разрывается. Никак не разорвётся.
Стою молчу, не ухожу.
– Элеутерококк, говорите?
– Элеутерококк, – говорю.
– Тридцать два рубля пятьдесят копеек, – улыбается, – оплата картой?
Поднялся я, значит, в свой дом на горе. У меня тут холодильник настоящий и кровать с одеялом. Ну, думаю, сейчас одну столовую ложку – и спать.