Результаты экспертизы подтвердили, что Карагодин не причастен к убийству. Зато выяснилось новое обстоятельство — Алехина и Краснова были изнасилованы и задушены одним и тем же лицом. Идентичность следов спермы, обнаруженной у обеих жертв, подтвердила экспертиза.
— Что ж, — заключил Гоголев, закончив ознакомление с результатами экспертизы, — передаю оба дела прокурору города, пускай выносит постановление о соединении уголовных дел в одно производство. — Опера переглянулись. Решение Гоголева означало одно — их худшие подозрения подтвердились. В городе появился серийный убийца — сексуальный маньяк.
Глава четвертая И снова консерватория
Ночью снились женские голоса. Они звонко смеялись, дразнили, увлекали своей беспечностью, суля наслаждение… Он пытался разглядеть — кто же его заманивает, но голоса доносились отовсюду, перекликаясь и насмешничая, а сами обладательницы не показывались, прячась за плотной завесой черного тумана.
— Дай руку! — попросил он кого-то — Я же не вижу, куда идти!
— Сам иди, сам иди, — дразнил голос, но никто не показывался.
«Не пойду! — думал он, тщетно вглядываясь в черноту тумана. — Там край, там пропасть…»
Но голоса звали так волнующе, что сладкая истома охватила его, и он ринулся вперед, не видя ничего, наугад, туда, где в темноте множество женских нежных рук стали его ласкать, невидимые губы покрывали его тело поцелуями — о-о-о, как хорошо, как сладко… еще… еще…
Он проснулся мгновенно. Сердце бешено колотилось, во рту пересохло. Напряженное тело вытянулось на диване. Он закрыл глаза и стал вспоминать свои ощущения, пытаясь силой воли вернуть их, — сладкая боль не возвращалась. Опять открыл глаза — глубокое разочарование перешло в полное опустошение. Полежал еще какое-то время с закрытыми глазами, надеясь на что-то. Прозвенел будильник. Начинался новый рабочий день.
Днем его мозг неожиданно зафиксировал слово «сегодня». Ему показалось, что его произнес кто-то рядом, даже хотелось оглянуться. Но тут же понял, что слово нахально проникло в его мозг, чтобы остаться и не оставлять его в покое, как это уже было с ним однажды. Тогда оно пришло крадучись, осторожно, ему даже удавалось некоторое время с ним бороться, отгоняя и делая вид, что оно забылось. Но потом слово осмелело и, когда он с ним свыкся, раскомандовалось.
А он уже и не сопротивлялся, когда слово разрослось в ликующее ожидание. «Сегодня!» — повторял он про себя, выступая из темноты вслед за девушкой со скрипкой в руках. И желание, разрывающее его нутро, наконец принесло ему долгожданное наслаждение. Его тело билось в конвульсиях, судорога сводила руки, и они сомкнулись на нежной шее девушки. Какая у нее прекрасная безззащитная шейка… И как прекрасны ее глаза, если смотреть в них близко-близко и знать, что он последний, кого она видела. Она не могла его не любить в это восхитительное мгновение, ведь он так ее любит, и он последний у нее…
Он сидел в темноте у окна. Мерцающие звезды притягивали его взор. Звуки скрипичного концерта Баха навеивали легкую грусть. Сегодня старый Новый год. Сочетание слов лишено логики, но звучит так забавно. Неожиданно в мозгу запульсировало: «Сегодня».
Он включил свет и посмотрел на часы. Пора. Находясь под впечатлением чарующей музыки, он решил не противиться внезапно возникшей фантазии и вышел на улицу.
Дверь консерватории распахнулась, и стайка девушек высыпала на улицу. Они остановились, оживленно переговариваясь, кто-то весело напомнил:
— Девочки, еще салаты готовить, мальчики обещали шампанское принести. Пошли уже…
— Как я люблю январь — одни праздники! — подхватил еще один голос. — Два раза Новый год встречать — круто!
— Почему два? А третий? Мы еще и китайский Новый год отпразднуем. Пригласим китайцев с рынка, они нам риса наварят… — расхохоталась какая-то развеселая девушка.
— Зачем с рынка? Своих консерваторских пригласим. Их человек пять наберется. Я с одной знакома, Сяо Дин зовут… Клевая девчонка, меня китайскими семечками угощала. Ей мама прислала. Ну и семечки, скажу я вам! Едва зубы не сломала, такие твердые.
А она их обожает, говорит — тоскует без них!
— Вот-вот, пускай со своими семечками приходит, а остальные с рисом, — опять покатилась от смеха хохотушка. — У них еще есть такие мясные колбаски, откусишь — тоже с трудом, твердые такие, да к тому же совсем сладкие. Гадость такая! Меня Лю Ган с третьего курса угощал. И мясо сушеное тоже давал, твердое — ужас. Жевать соскучишься…
— У китайцев зубы, наверное, потому и плохие, что все с трудом откусывается…
— А как же рис? Они ведь рис в основном едят.
— А у тех, кто ест рис, зубы хорошие. У Вана зубы классные. А Лю Гану я бы все вырвала, а вместо них челюсть бы засандалила. В магазине приколов продается, я видела. Зубки белые-белые, красивые-красивые, большие-большие, прямо сахарные, и размерчик как у сахара-рафинада. — Последовал очередной взрыв хохота.
— Ну ладно, пятерых консерваторских пригласим, остальных с рынка доберем! — Девочки дружно рассмеялись шутке подруги. От них отделилась хрупкая фигурка в длинном пальто и направилась прочь.
— Инга! — крикнул вслед веселый девичий голос. — А ты разве не в общагу?
— Нет, я к друзьям, попрощаться. Послезавтра ведь уезжаю в Ригу, — прозвучал в ответ приятный голос с милым акцентом. — Но я ненадолго, не больше чем на час…
— Ну, тогда до встречи! Смотри, осторожно, одна во дворы не заходи, помни, что где-то бродит маньяк! — крикнул тот же голос и девушки помахали вслед удаляющейся фигурке. Она уже переходила улицу. Видно, тоненькое пальто не очень спасало ее от холода, потому что девушка шла, глубоко засунув руки в карманы, зажав футляр со скрипкой под мышкой. Она не оглядывалась по сторонам, погруженная в свои мысли. Было еще не поздно, репетиция не затянулась, наверное, дирижер тоже спешил домой. Друзья жили недалеко, минут двадцать пешком. На транспорт тратиться не хотелось, и Инга утешала себя тем, что после целого дня, проведенного в консерватории, прогуляться по морозцу очень даже полезно.
В ушах все еще звучала музыка только что сыгранного вальса Штрауса. Настроение было замечательное. Инга считала себя абсолютно счастливой. И в этом состоянии она пребывала уже пять месяцев. С тех пор как выиграла конкурс скрипачей в музучилище в родной Риге. Заняв первое место, осуществила свою мечту — ее приняли в Петербургскую консерваторию. Конечно, ужасно не хватает Язепа, но придется потерпеть. Она так долго стремилась к исполнению своей мечты. Да и ему совсем недавно наконец улыбнулась удача — его приняли в штат солидного журнала и теперь не нужно бегать по редакциям, предлагая свои статьи. Он звонит ей два раза в неделю и рассказывает, как растет маленькая Эрика. Какое счастье, что жива еще ее бабушка, и с ее помощью Язеп вполне справляется с воспитанием малышки. Инга все свободное после занятий время играет, а когда совсем уж соскучится по домашним обедам, ходит в гости к друзьям Петровским, в единственную знакомую семью в Питере. Позапрошлым летом они познакомились на Рижском взморье. Эрика тогда была совсем крошкой, и когда они ходили на пляж, Язеп гордо катил перед собой коляску, а все вокруг улыбались. Очень забавное зрелище представлялось окружающим. Язеп — худощавый, невысокий, в длинном халате и любопытная мордашка Эрики, выглядывающая из коляски. С Петровскими они несколько раз сталкивались на пляже. Но познакомились на четвертый день отдыха, в лесу. Язеп с Ингой гуляли по широкой протоптанной тропинке, Эрика сидела в рюкзаке-кенгуру за спиной у Язепа и разглядывала окрестности. Из-под белого кружевного чепчика выбивались льняные кудряшки, голубые глазки таращились с любопытством, она была похожа на ангелочка. Навстречу не спеша шагала высокая рослая пара. Мужчина нес объемистую хозяйственную сумку, откуда выглядывала головка годовалой девочки в косыночке в горошек. Вторая девочка лет четырех носилась вокруг с радостными воплями:
— И здесь грибок, и здесь!
Лето было дождливое и очень урожайное на грибы. Язеп с Ингой каждый день ходили за добычей, Инга жарила грибы или варила из них суп, и это здорово поддерживало их бюджет. И теперь она ревнивым взглядом следила за девочкой и ее мамой, которая собирала грибы в большой полиэтиленовый пакет.
— Смотри, два амбала таких крох пасут, — как обычно насмешливо заметил Язеп.
Когда они поравнялись, мужчина взглянул на Эрику, перевел взгляд на свою девчушку в сумке и, улыбнувшись, произнес:
— Все свое ношу с собой!
— Своя ноша не тянет! — парировал Язеп.
Инга указала взглядом на пакет:
— На обед собираете?
— На ужин. На обед у нас сегодня капуста.
— А мы на обед. В связи с финансовым кризисом перешли на подножный корм.
— Нам это знакомо, сами экономим как можем. — И решив, что экономические лишения обеих семей вполне могут служить основанием для их знакомства, представился:
— Бюджетный работник, кандидат наук Николай Петровский.
— Вольный художник, без всякого бюджета, Язеп Куоколис, — ответил Язеп и протянул руку.
У них нашлось столько общих тем, что весь отпуск они провели одной веселой и дружной компанией, расставаясь только тогда, когда пора было укладывать детей. Как-то Язеп и Инга затащили Петровских на дачу к знакомым художникам. Народу собралось довольно много — художники, искусствоведы, музыканты. Все они съезжались на лето из Риги в приморский городок Саулкрасты много лет подряд и по вечерам собирались в своеобразный интеллектуальный клуб у тех, кто владел собственной дачей и не боялся большого нашествия гостей. В этот раз пили чай и грызли сухое печенье с тмином на просторной террасе у известного латышского художника Альгирдаса Даудзвардиса. Пожилой хозяин дома, лысоватый, приземистый и довольно суровый человек сидел во главе большого стола и до поры до времени в разговор не вмешивался. Общая беседа о современной латышской живописи велась на русском языке из уважения к единственным русским гостям — Петровским. Потом как-то незаметно перешли на тему взаимоотношений русского и латышского народов. Все проходило тихо и мирно, пока Альгирдас не вмешался в разговор: