— Андрей Борисович, позвольте присесть, — обратился он к Каледину, который и сам не собирался садиться, и гостю не предлагал стул, всем видом показывая, что впустил Турецкого всего на пару минут.
— Ах да, — спохватился хозяин и придвинул к Турецкому стул. — Вы уж извините, я погружен в свою статью, у меня как раз, так сказать, творческий процесс. Если бы вы меня заранее предупредили о визите, я бы подготовился. — В его голосе прозвучала нотка укора.
— Извините, пожалуйста, — еще раз попросил прощения Турецкий. — А над чем вы сейчас трудитесь?
— Тема моей статьи вам, по-видимому, ни о чем не скажет. Сугубо математическая. Но если в общем виде — я сейчас заканчиваю одну из глав своей докторской диссертации. Работа, в общем-то, уже подходит к концу.
— А когда защита?
— Пятнадцатого июня. А монография вышла буквально на днях. Завтра поеду за сигнальным экземпляром. Основной тираж, наверное, будет через неделю. Пока из типографии отгрузят, пока в издательство доставят. На все требуется время.
— По-моему, сложнее математики нет ничего на свете, — Турецкий искренне так считал и всегда восхищался теми, для кого эта наука была смыслом жизни.
— Следовательская работа тоже требует логического мышления. В этом наши с вами профессии схожи, — убежденно ответил Каледин. — Вы уж извините меня за откровенность, но поскольку время все равно потеряно, не хотите ли выпить чаю? — вдруг выказал свое гостеприимство Каледин.
Может быть, Турецкий и отказался бы от чашки чая, углядев через полуоткрытую дверь, ведущую на кухню, гору грязной посуды в раковине. Но ему хотелось поговорить с Калединым в обстановке более доверительной, и он согласился. Пока Андрей Борисович гремел на кухне чайником, мыл чашки и блюдца, Турецкий изучал обстановку комнаты. О каких-то пристрастиях математика, кроме большой библиотеки, говорить было затруднительно. Хотя нет — на книжном шкафу Турецкий заметил стереопроигрыватель, а в углах комнаты две стереоколонки. Он их не сразу увидел, потому что привык к современной технике, со всякими наворотами и блестящими поверхностями, как у дочери или своих друзей. Одна из колонок очень напоминала черный шкафчик и примыкала к старому креслу, вторая стояла в углу, а на ней громоздился небольшой телевизор. Наверное, сидя на диване, было очень комфортно слушать музыку. Когда наконец появился Андрей Борисович с двумя чашками чая и с тарелочкой с крекерами, Турецкий уже знал, с чего начать неформальный разговор.
— Любите музыку? — непринужденно спросил он, указав взглядом на стереопроигрыватель.
— О да, — оживился хозяин, — слушаю обычно по вечерам, перед сном. Очень успокаивает.
— А что, много нервничать приходится?
— Ну, не очень. Но жизнь, согласитесь, в наше время стала нервная. А у меня со сном всегда были проблемы. Допоздна работаю, потом засыпаю с трудом. Перевозбуждаюсь. У меня творческий процесс обычно к ночи активизируется. Но приходится с собой бороться — с утра ведь на лекции идти, если не высплюсь — голова хуже работает.
— А какую музыку вы предпочитаете?
— Классику, естественно. В моем возрасте рэп или тяжелый металл уже не привлекает.
— Но в современной музыке вы, судя по всему, тоже разбираетесь, — усмехнулся Турецкий.
— Поневоле, у меня же студенты. Иногда делятся впечатлениями, хочешь не хочешь — слышишь. Хотя эта информация для меня совершенно лишняя. А я люблю послушать Баха, фортепианные концерты Шопена, последнее время увлекся кельтскими балладами.
— А Чюрленис вам нравится?
— Да, конечно, я вообще люблю органную музыку. Она меня завораживает… А вы тоже любите Чюрлениса? Никогда не думал, что следователь может знать о Чюрленисе как композиторе. Репродукции его картин еще встретишь кое в каких домах, но как о музыканте о нем мало кто слышал.
— Среди следователей тоже встречаются люди культурные, как и среди математиков, — немного обиделся Турецкий за своих коллег. — Хотя согласен с вами в одном — далеко не каждый следователь, впрочем, как и математик, слышал о Чюрленисе-композиторе.
— Один-один, — подвел итог их небольшой дискуссии Каледин.
— Музыкальный центр у вас заслуженный, — кивнул Турецкий в сторону колонок.
— Уж и не помню, сколько ему лет. Когда защитил кандидатскую и стал больше зарабатывать, начал постепенно собирать: то вертушку куплю, то усилитель, то эквалайзер, то деку — с миру по нитке. Сейчас, конечно, все намного проще, прилавки завалены товаром, а тогда еще и бегать приходилось. А колонки вообще ездил на другой конец Питера покупать, у одного дипломата. Таких тогда ни у кого не было, «Пионер». Они у него тоже уже не новые были, но на качество воспроизведения звука это нисколько не влияет. Все сбережения выложил, потом на мамину пенсию месяц жили. Зато звук замечательный. А басы вообще уникальны. Хотите послушать?
— В другой раз. Хотя вы так рассказываете, что я непременно воспользуюсь вашим приглашением. Андрей Борисович, а я ведь не просто так пришел.
— Догадываюсь… — сдержанно ответил Каледин.
— Я к вам прямо от Алехиных.
Турецкий внимательно смотрел в лицо Каледину и уловил в его глазах еле заметное беспокойство. Он ждал какой-то реакции, вопроса, удивления. Но Андрей Борисович молчал, отпивая маленькими глоточками остывший чай.
— Вы ведь помните трагедию, которая произошла в вашем подъезде полгода назад.
Каледин вздрогнул, хотя Турецкий был уверен — математик уже знал, о чем пойдет речь.
— Конечно, помню, — вдруг осевшим голосом проговорил он и сделал еще глоток. Потом прокашлялся и продолжил: — Я тогда дома был. Собирался встречать Новый год.
— Вы кого-то ждали?
— Нет. Когда мамы не стало, я всегда встречаю праздники один.
— А когда вы узнали о том, что случилось в подъезде?
— На следующее утро. Ко мне следователь пришел, молодой человек, я его фамилию уже не помню. Вот он мне и сказал. Еще расспрашивал, не слышал ли я чего-нибудь. Я ему тогда сказал, что не слышал. — Каледин рассказывал ровным голосом, не поднимая глаз на Турецкого.
— Странно, что вы ничего не слышали. Я имею в виду шум в подъезде уже после того, как обнаружили Алехину. Все соседи слышали, а вы нет. У нас в протоколе зафиксированы показания соседей. Они все говорят, что мать Ольги очень кричала.
Лицо Каледина внезапно покрылось красными пятнами, и он уточнил:
— Я слышал какой-то шум, но решил, что уже кто-то начал праздновать Новый год. Голосов было несколько, я подумал, что это какая-то компания. А я обычный обыватель, приключений не ищу. Вот и не пошел смотреть, кто там кричит.
— Вы тогда долго не ложились спать?
— Я прослушал поздравление президента, выпил немного шампанского, когда прозвучали куранты, с полчаса еще посмотрел концерт по телевизору и лег спать.
— Вы были знакомы с семьей Алехиных?
— Да, мы ведь живем в одном подъезде. Всегда здоровались. Но, как вы понимаете, все мы заняты своими делами, встречаемся редко. Можно жить в одном доме и видеть соседа раз в полгода.
— А кого чаще из семьи Алехиных вы встречали?
— Даже затрудняюсь сказать… Я как-то не акцентировал на этом внимание.
— Ольгу Алехину часто видели?
— С осени вообще не видел. Она уехала учиться в Финляндию, домой вернулась только к Новому году.
— На каникулы. И вы ее тогда видели.
— Только три раза.
Турецкий отметил про себя точность, с которой Каледин вспомнил случайные встречи с Ольгой спустя полгода, и решил взять себе это на заметку.
— Можете вспомнить, при каких обстоятельствах?
— Первый раз в день ее приезда. Я ей помог чемодан занести в подъезд. Потом на следующий день — мы вместе в лифте спускались. Она с мамой была. — Каледин неожиданно замолчал, как будто осекся. Турецкий отметил и это.
— А в третий раз? — подсказал он Каледину.
— Скорее всего, третьего раза не было. Наверное, я ошибся. — Глаза Каледина забегали, и он опять отвел взгляд. Потом быстро встал и собрал чашки. — Отнесу на кухню, — объяснил он Турецкому, заметив его удивление. Александра действительно удивила поспешность, с которой Каледин неожиданно прекратил разговор. Ощущение некоторой недосказанности не оставляло Турецкого всю дорогу, пока он возвращался в гостиницу. Забежав по дороге в бистро, он перекусил пирожками с чаем, после чего поспешил в свой номер и, наконец усевшись за стол, принялся анализировать свой разговор с Калединым. Турецкий разложил перед собой отчет Крупнина, над которым он просидел накануне несколько часов, готовясь к встрече с математиком. Несомненно, Каледин знал больше, чем говорил. Он что-то скрывал от следователей. И волнение его при упоминании имени Ольги Алехиной не случайно. Когда через некоторое время к Александру зашли Грязнов, Яковлев и Галя, он все еще сидел над бумагами, делая пометки у себя в блокноте.
— Ну, что у нас плохого? — поинтересовался Турецкий у коллег, оторвав взгляд от бумаг.
— Сразу плохое, — обиделась за всех Галя. — А хорошее не хочешь?
— А что хорошего? — тут же исправился Турецкий.
— Уже то, что маньяк на неделю взял тайм-аут.
А твои визиты как прошли?
— Чем больше я думаю обо всех эпизодах, тем больше склоняюсь к мысли, что нужно возвращаться к истоку — к первому эпизоду, с Ольгой Алехиной. Как раз сегодняшние визиты подтвердили мои мысли.
— Это тебе чутье сыщика подсказывает?
— Да, и я хочу ему довериться. Я тут разработал несколько линий, работы на всех хватит.
— Ну, без работы мы никогда не сидим! — В голосе Вячеслава Грязнова прозвучала нотка откровенной гордости, и Турецкий сразу отреагировал:
— Ты совершил очередной подвиг?
— Если тебе так нравится, то подвиг! Помнишь знаменитое дело о «майском» маньяке?
— Еще бы… Его семь лет Петербургский угрозыск ищет. Слушай, неужели нашел?! — Турецкий даже вскочил со стула, не сдержав эмоций.
— Нашел, — скромно ответил Грязнов. — Не зря говорят — сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет.