И, помимо всего прочего, с какой это стати Шарлотта Мариан воображает, что все так уж готовы повиноваться ее приказам?
— Буду с вами откровенна, мисс Херст: только крайние обстоятельства могли побудить меня взять в услужение совершенно незнакомого человека — даже если у вас имеются все необходимые рекомендации. Но на нашу семью обрушилась одна за другой масса бед, не так ли Дэниел? — Ее большие странно светлые глаза напоминающие озера, полные сверкающей бесцветной воды, обратились в сторону мужа. — У меня на руках больная тетка, которую надо доставить в Англию. Дочь моя — беспомощная калека, и я сама отнюдь не отличаюсь крепким здоровьем — Ее рука затрепетала над придвинутым к софе столиком, где выстроилась целая батарея бутылочек и флакончиков. — При малейшем напряжении у меня начинается нестерпимая головная боль. Так что мы представляем собой печальное сборище инвалидов, настоятельно нуждающихся в помощи. Судя по всему, Флора...
Лавиния больше не в состоянии была ее слушать.
— Мне кажется, миссис Мерион, у вас сложилось какое-то ложное представление. Я столь же мало склонна к импульсивности, поступая на работу, как вы, предлагая ее. И кроме того, я совсем не тот человек, который вам нужен. Я согласна с вами, что ваша дочь несколько возбудима, но, хоть она и больна, я не думаю, что ей следует до такой степени во всем потакать. У нее просто появился минутный каприз. Она быстро о нем позабудет.
— Мисс Херст! — воскликнула Флора, устремив на нее возмущенный взгляд. — Как вы можете быть такой предательницей?
— Мы сегодня утром попрощались, Флора. Разве вы не помните?
— Но я же спасаю вас от вашей ужасной кузины!
— Вы думаете только о себе, — возразила Лавиния. — Меня вам не обмануть. — Она снова повернулась к Шарлотте Мерион, заметив, что на бледном красивом лице появилось выражение недовольства и некоторого удивления. Ей, очевидно, не сказали, что Лавинии совершенно не свойственны приниженность и робость, естественные в человеке, находящемся в ее положении. — Я уже полностью приготовилась вернуться в Англию, так что ничем не могу вам помочь, — сказала Лавиния. — Боюсь, все это произошло по моей вине. Мне не надо было заговаривать с Флорой на Пьяцце. Мне голову не приходило, что она внушит себе, будто сильно ко мне привязана. Но ничего, это у нее пройдет. А теперь простите меня — мне еще надо переделать массу дел. Я выезжаю рано утром.
Она повернулась и быстро направилась к двери, желая выйти прежде, чем кто-либо успеет заговорить, не смогла бы удержать женщина на софе, к которой она испытывала безотчетную неприязнь; но стоило Дэниелу Мериону сказать: «Согласитесь ради меня» и Флоре — этому взбалмошному, избалованному, несчастному маленькому существу — схватить ее за руку, она утратила бы всю свою решительность.
Она услышала вопль Флоры:
— Мисс Херст!
И голос Шарлотты:
— Дэниел, какая нелепая молодая женщина.
А затем маленький Эдвард вдруг издевательски крикнул:
— Флора-плакса!
Это они нелепые, а не она!
Но она же сама пыталась познакомиться с Флорой в расчете на то, что возле дочери появится отец. И он появился, и на какой-то короткий миг она не смогла противостоять искушению погрузиться в запретную сферу волнующих чувств.
Куда же теперь подевалось ее безрассудство?
Она знала только, что не смогла бы смириться с тем, чтобы ею помыкала такая женщина, как Шарлотта Мерион. Она хорошо знала эту породу — привыкшие во всем потворствовать своим желаниям, тщеславные, вечно ко всем цепляющиеся и бессовестно пользующиеся своей слабостью как оружием. Если только это действительно была слабость. Внешней привлекательности у нее не отнимешь. Эти черные волосы, очень белое лицо и огромные прозрачные глаза поражали какой-то жутковатой красотой. Дэниел, наверное, готов исполнять все ее капризы, как и капризы Флоры. Лавиння понимала, что наблюдать это было бы для нее непереносимо. Она не могла дать согласие на предложение, сделанное ей в минутном порыве.
Но разве не жестоко с ее стороны отвергнуть Флору? Конечно, девочка до безобразия избалована, но она, проявляла несомненное мужество в борьбе со своей болезнью, которая в отличие от болезни ее матери, была настоящей. У нее острый восприимчивый ум, и направлять его развитие было бы интересно.
Это ты-то берешься направлять развитие невинного ребенка? Ты!
— Они что, тебе понравились? — резким тоном спросила кузина Мэрион. — Пожалуйста, не проявляй сейчас свой строптивый нрав и не упускай эту возможность. Тебе следовало бы помнить: не такое у тебя положение, чтобы выбирать и привередничать.
— Я еще не виделась с Монками, — ответила Лавиння — Произошла ошибка.
— Ошибка? Какая тут могла быть ошибка? В таком случае с кем же ты виделась?
— С какими-то незнакомыми людьми. Я оказалась не тем человеком, которого они искали. Я же вам сказала: произошла ошибка.
Вскоре она увиделась с Монками. Это была очень пожилая пара. Худые, с желтыми как пергамент лицами, муж и жена до смешного походили друг на друга. Она согласилась выехать вместе с ними завтра же, ровно в семь утра. Приняв решение, Лавиния испытывала несколько извращенное чувство довольства собой из-за того, что впервые поступает в соответствии со здравым смыслом и общепринятыми условностями, но зато весь остальной день чувствовала себя глубоко несчастной. Только назойливые жалобы кузины Мэрион, повторявшей, что она могла бы хоть в последний вечер вести себя любезнее, вынудили ее облачиться в безвкусное синее шелковое платье и спуститься с кузиной на ужин в ресторан.
Она молила Бога, чтобы Мерионы не оказались там в то же самое время. Еще один натиск Флоры — это было бы уже слишком.
Кузина Мэрион, как всегда, находила, что официанты слишком нерасторопны, еда слишком экзотична и неудобоварима, а в зале слишком жарко. Неожиданно прервав поток своих жалоб, она спросила:
— На кого ты смотришь?
Они вошли в зал — Шарлотта, Дэниел и Эдвард в нарядном темно-синем бархатном костюмчике. Флоры с ним не было.
Ни Шарлотта, ни Эдвард ее не заметили, но заметил Дэниел. Он остановился, отвесил ей легкий поклон и прошел дальше. Она обратила внимание на то, что когда они расположились за столом, он оказался спиной к ней.
Видимо, последнее, что сохранится у нее в памяти о Дэниеле Мерионе, — его широкие плечи и крепкая голова, обращенная к ней затылком, а к красавице жене — лицом, полным любви и внимания.
Но где же Флора? Заболела? Плачет у себя в ком нате? Бьется в приступе раздражения?
— Лавиния, я к тебе обратилась с вопросом. Кто эти люди? У тебя здесь появились знакомые, о которых ты мне не рассказывала?
— Это просто люди, с которыми я мимоходом обменялась несколькими словами. У них больная дочь. Я ее пожалела.
Пронзительные глазки кузины Мэрион так и буравили Лавинию, но она ничего не сумела прочесть на ее лице и ограничилась тем, что разочарованно заявила:
— Не вижу ничего хорошего в том, как свободно ты себя держишь с незнакомыми людьми. Твоя натура — твой худший враг. Очень прошу, не устраивай никаких неприятных сюрпризов мистеру и миссис Монк, иначе меня сочтут за это ответственной.
— Я их никогда больше не увижу, — пробормотала Лавиния.
— Кого? Монков? Разве в этом дело? Важно, чтобы о тебе сохранилась добрая память.
Важно ли это? Наверное, да. Ибо ей было на удивление тяжело думать о том, как она обидела и разочаровала Флору. Она надеялась, что девочка не заболела по-настоящему.
Наконец длинный день закончился. Кузина Мэрион улеглась в постель, свет у нее в комнате был погашен. Джианетта ушла спать; предполагалось, что то же самое сделала и Лавиния.
Но на лагуну лился лунный свет. Воздух был напоен благоуханием. Высунувшись из окна, Лавиния смотрела на сверкающее серебро куполов базилики. Волшебство этой ночи казалось еще более полным оттого, что где-то далеко на просторах лагуны пели арию из «Травиаты». Она была необыкновенно красива, необыкновенно сентиментальна и грустна. У Лавинии возникло непреодолимое желание еще раз постоять на берегу канала, чтобы лунный свет и царящий кругом покой окончательно вытеснили горькую реальность из ее сознания.
Она накинула на голову шаль, которая скрыла белокурые волосы, выдававшие, что она англичанка, и из предосторожности спустилась вниз по черной лестнице. Одинокая ночная прогулка по Венеции наверняка была бы расценена кузиной Мэрион как последнее доказательство ее легкомыслия.
— Гондолу, мадам? — спросил улыбающийся гондольер. При ярком неровном свете береговых фонарей видно было, как сверкают его глаза.
С сожалением она покачала головой. Помимо всего прочего, она сомневалась, хватит ли у нее денег на такую прогулку. Кузина Мэрион особой щедростью не отличалась.
Кто-то взял ее за руку. Знакомый низкий голос произнес:
— Да, гондольер, будьте добры. Довезите нас до Моста Риальто. Спускайтесь в лодку, мисс Херст.
Она была застигнута врасплох. Ничем иным невозможно было объяснить, что она повиновалась. Она так вздрогнула от неожиданности, что, если бы не спустилась в гондолу, наверное, просто свалилась бы в канал.
— Что вы делаете?! — обратилась она к Дэниелу Мериону.
— Как мне кажется, исполняю ваше желание. Вам ведь наверняка страшно хотелось прокатиться в гондоле при лунном сиянии. Почему бы и нет? Это весьма романтично. Покинуть Венецию, не совершив такой прогулки, просто недопустимо.
— Что вы себе позволяете, мистер Мерион! Уж не собираетесь ли вы меня похитить?
Он рассмеялся, явно довольный:
— У вас несомненная склонность все драматизировать. Если бы у меня было такое намерение, я велел бы гондольеру везти нас по маленьким отдаленным каналам. Вы их видели? Они очень узкие, темные и выглядят весьма зловеще. Там отчетливо ощущаешь жестокое прошлое Венеции. Его следы вы успели заметить? Вся эта романтика, лунный свет, живописные дворцы это только внешняя обманчивая сторона.
Лавиния нетерпеливо прервала его: