Тетушка Пилар вернулась в Санта-Клару, где ее ждали летние заботы, а тетушка Пия осталась с нами, чтобы проходить в больнице лечение от рака. Впервые взяв Хуана Мартина на руки, она мигом забыла о его незаконнорожденности и баловала, как настоящая бабушка. Он был ее утешением все одиннадцать месяцев, которые оставались ей в этом мире. Она ложилась в постель или на диван, брала младенца к себе и тихонько напевала, чтобы он уснул. Она утверждала, что ребенок успокаивает ее боли лучше всяких таблеток, прописанных докторами.
Меня уверяли, что, пока я кормлю Хуана Мартина грудью, новая беременность мне не грозит, но оказалось, что это был очередной растиражированный в то время вздор.
На сей раз Хулиан, разнеженный сыном, отреагировал без скандала, но прямо заявил, что этот ребенок будет последним. Он не собирается обрастать детишками, у него и так хлопот полно, сплошная ответственность и отсутствие свободы, заявил он мне.
По правде сказать, Хулиан был таким же свободным, как и раньше; я не возражала против его отлучек, а говоря о сплошной ответственности, он тоже преувеличивал, поскольку семьей почти не занимался. Приходил и уходил с добродушием близкого родственника. Он без колебаний покупал новейшую модель фотоаппарата или побрякушку мне в подарок, но не платил по счетам ни за электричество, ни за воду. Все расходы оплачивала я, как и во времена моего брака, — впрочем, это не было тяжким бременем, зарабатывала я достаточно. Но с Фабианом я раз и навсегда усвоила один урок: зарабатывать деньги мало, нужно уметь с ними обращаться. То, что сейчас кажется мне естественным, во времена моей молодости было в новинку. Нас, женщин, содержал сначала отец, а затем муж, если же мы владели собственным имуществом, унаследованным или приобретенным, нужен был мужчина, который бы им распоряжался. Женщины не обсуждали финансовые дела и не зарабатывали, не говоря уже о том, чтобы во что-то вкладывать деньги. Я не сообщала Хулиану, сколько у меня средств и куда я их деваю, у меня имелись свои сбережения, я не советовалась с ним, как ими распорядиться, и ни во что его не вовлекала. Тот факт, что мы не были женаты, обеспечивал мне независимость, которая в противном случае была бы невозможна. Замужняя женщина не имела права открыть счет в банке без согласия и подписи своего мужа, которым в моем случае считался Фабиан, и, чтобы обойти это препятствие, мои счета были на имя Хосе Антонио.
12
Тетушка Пия умерла у меня дома. Смерть ее была безмятежной и почти безболезненной благодаря чудодейственному растению, которое прислала нам знахарка Яима. Торито выращивал его на ферме, потому что оно излечивало многие хвори. Следуя указаниям Яимы, мы использовали и семена, и листья. Факунда пекла с ним печенье, которое прислали мне поездом, а ближе к концу, когда больная перестала переваривать пищу, Торито приготовил настойку, которую я капала пипеткой ей под язык. В последние дни жизни тетушка Пия почти все время спала, а в редкие моменты бодрствования просила принести ей Хуана Мартина. Она не узнавала никого, кроме мальчика.
— У тебя будет младшая сестренка, — прошептала она ему перед смертью.
Так я узнала, что у меня будет девочка, и начала придумывать подходящее имя.
Мы похоронили тетушку Пию на крошечном кладбище в Науэле, как она и завещала, а не в фамильном склепе в столице, где она оказалась бы в компании мертвецов, чьи имена давно позабыла. В то утро весь город пришел с ней попрощаться, народу явилось, как на мою свадьбу, прибыла даже делегация индейцев во главе с Яимой и сыграла в тетушкину честь на бубнах и флейтах. Стоял чудесный день, пахло цветами, небо было безоблачным, и над влажной землей, нагретой солнцем, плыла чуть заметная дымка.
Там, возле могилы, куда опустили гроб моей тетушки, я снова увидела Фабиана. Он был в городском костюме и черном галстуке и показался мне еще более светловолосым и важным, чем раньше, к тому же за год нашей разлуки он будто бы постарел.
— Я любил твою тетю, она относилась ко мне с большой нежностью, — сказал он, протягивая носовой платок, потому что мой к тому времени был насквозь мокрым.
Тетушка Пилар, Ривасы и даже Торито и Факунда обняли Фабиана с таким чувством, что мне стало неловко: он был членом семьи, а я его предала. Затем его пригласили на обед в Санта-Клару, где Факунда приготовила одно из своих фирменных блюд — картофельный пирог с мясом и сыром.
— Вижу, этот человек с тобой не пришел, — заметил Фабиан, когда мы остались наедине.
Я ответила, что Хулиан улетел с пассажирами на острова. Это была правда, но только наполовину, полная же правда заключалась в том, что моя семья плохо к нему относилась. Тетушка Пилар зациклилась на мысли, что Хулиан бабник и игрок, что он ловко меня соблазнил, разрушив мою жизнь, мой брак и мою репутацию, сделал мне ребенка и практически бросил.
Со стороны это выглядело именно так, но на деле все было куда сложнее: никто не знает, что происходит в жизни двоих и почему кто-то терпит то, с чем другой ни за что бы не стал мириться. Хулиан был потрясающим мужчиной, я не встречала никого, кто мог бы с ним сравниться и обладал бы такой же притягательностью. Мужчины тянулись к нему и ему подражали или пытались с ним состязаться, женщины порхали вокруг него, как мотыльки вокруг лампы. Он был живой, умный, отлично рассказывал истории и анекдоты. Преувеличивал и лгал, что тоже было частью его обаяния, и никто его в этом не упрекал. Придумывал удивительные уловки для соблазнения — например, спел мне однажды серенаду своим оперным голосом, стоя под окном, чтобы задобрить меня после ссоры. Я всегда им восхищалась, несмотря на его ужасающие недостатки.
Я гордилась тем, что Хулиан выбрал меня: это доказывало, что я тоже особенная. С момента рождения Хуана Мартина мы решили считать себя мужем и женой и вести светскую жизнь, хотя прекрасно знали, что за нашей спиной бушуют сплетни. Как и предупреждал Хосе Антонио, в определенных кругах меня перестали принимать; жены его друзей не желали меня видеть, мы потеряли нескольких клиентов, которые отказывались иметь со мной дело; а еще я боялась ходить в городские клубы, потому что меня могли туда не пустить. Разумеется, вся немецкая колония, не говоря уже о Шмидт-Энглерах, на дух меня не переносила. Несколько раз, когда я с кем-нибудь из них сталкивалась, они смотрели на меня сверху вниз с брезгливой гримасой, и могу поклясться, что кто-то пробормотал сквозь зубы: «Шлюха».
Зато Хулиан бывал всюду; его никто ни в чем не винил — изменницей, потаскухой, сумасбродкой, которая напоказ выставляет беременность от любовника, была я. Если даже тетушки, которые любили меня и когда-то воспитывали, считали мое поведение противоречащим нравственности, можешь себе представить, как осуждали меня другие. «Не переживай, рано или поздно Фабиан захочет жениться и завести собственную семью, тогда он явится сам и принесет тебе развод на серебряном блюде», — уверял меня Хулиан.
Его невероятное обаяние потихоньку открывало нам двери. Стоило ему начать рассказывать о своих приключениях или запеть романтические элегии из своего обширного репертуара, как его мигом окружали слушатели. Его непреодолимая привлекательность в глазах других женщин льстила мне — так или иначе, выбрал он меня. Я была счастлива с Хулианом первые два года, пока снова не забеременела.
Ожидая дочь, я все еще верила, что на мою долю выпала редкая, исключительная любовь, хотя улавливала безошибочные признаки того, что Хулиан во мне разочарован и желает жить собственной жизнью. Я чувствовала его неприязнь к разрушительным последствиям беременности для моего тела, но надеялась, что со временем это пройдет. Спал он на диване в гостиной, избегал ко мне прикасаться, то и дело напоминал, что не желал еще одного ребенка, обвинял меня в том, что я снова поймала его на крючок, будто забыл, что участвовал в зачатии не меньше моего.
Думаю, только Хуан Мартин удерживал его подле меня. Мальчику не исполнилось и двух лет, а отец уже принялся делать из него мужчину, как сам он говорил: гонял струей воды из шланга, запирал в темном чулане, кружил в воздухе, пока его не стошнит, мазал губы острым соусом. «Мужчины не плачут» — таков был его девиз. Игрушками Хуана Мартина было пластмассовое оружие. Торито подарил ему кролика, но потом отец вернулся из очередной командировки, и кролику пришлось исчезнуть.
— Мужчины в кроликов не играют. Если хочет домашнее животное, купим ему собаку.
Я отказалась: у меня не было ни времени, ни настроения ухаживать за собакой.
Когда я растолстела. Хулиан наверняка завел себе другую женщину, а может, и не одну. Он вечно скучал и хмурился, с легкостью впадал в ярость, затевал ссоры с другими мужчинами, желая кого-нибудь избить или быть избитым, играл на скачках, делал ставки на автомобильных гонках, играл на бильярде, в рулетку и любую другую подвернувшуюся азартную игру. Потом внезапно превращался в самого нежного и заботливого мужчину, окружал меня вниманием и осыпал подарками, играл с Хуаном Мартином, как обычный отец, мы втроем ездили на пикник, купались в озере. Моя обида тускнела, и я снова превращалась в преданную любовницу.
Я заставляла себя не обращать внимания на выходки Хулиана, за исключением тех случаев, когда приходилось защищать ребенка. Если я пыталась сказать ему, что он слишком много пьет или тратит на азартные игры больше, чем может себе позволить, на меня обрушивался шквал оскорблений, а затем, когда мы оставались наедине, — удары. Он не бил меня по лицу, чтобы не оставлять следов. Мы сражались как гладиаторы, ярость во мне была сильнее страха, который мне внушали его кулаки, но в итоге я неизменно оказывалась на полу, а он просил у меня прощения и говорил, что не знает, что на него нашло, это я его спровоцировала, заставив потерять рассудок.
Каждая битва, во время которой я клялась его бросить, заканчивалась объятиями. Пылких примирений хватало на какое-то время, пока он снова не вспыхивал по малейшему пустяку, как будто гнев скапливался в нем под давлением и в какой-то момент приходилось давать ему выход; но в перерывах между ссорами мы были счастливы, а неприятные эпизоды не всегда сопровождались битьем, в основном оскорбления были словесными. Хулиан обладал редкой способностью нащупывать у противника самое уязвимое место. Он ранил меня там, где было больнее всего.