— Ко всему привыкаешь, Жанна.
— Мне кажется, это не люди, а тени, — поделилась я.
— Мы тут все нелюди, если говорить начистоту, — усмехнулась Вероник.
— Ты же понимаешь, о чем я, — смутилась я.
Для меня вампиры — тоже люди. Никак не привыкну к тому, что в Клубе принято считать по–другому и подчеркивать разницу между обычными людьми и посвященными в тайное общество бессмертных.
— Прекрасно понимаю, — кивнула Вероник. — Это все западная сдержанность, — пояснила она. — Мы с тобой похожи, наши народы близки по духу. А французы предпочитают маску вежливости открытому проявлению чувств. Даже те, кто приехал сюда из других стран, со временем перенимают такое поведение.
— Должно быть, тебе здесь тяжело, — посочувствовала я.
— Знаешь, если бы меня не выбрали в старейшины, я бы сбежала к вам, в Москву, — призналась она. — Александр звал меня после того, как переехал сам. Я уже наполовину собрала чемодан, как вдруг это назначение! Сама понимаешь, такое выпадает раз в жизни, и то не всем. — Она грустно улыбнулась, словно сожалея о своем решении.
— Никогда не поздно переехать, — утешила я ее.
— Да. Но к тому времени там уже не будет Александра…
Совсем рядом зазвенела знакомая надрывная мелодия из какой–то телевизионной рекламы. Бросив короткий взгляд на экран мобильного, Ипполит с грохотом отодвинул стул и, опираясь на трость, вышел из зала, на ходу отвечая на звонок.
— Секретные переговоры, — хмыкнула я, глядя ему вслед. — Кстати, Вероник… — Услышав, что наши соседи перешли к обсуждению арманьяка, я тихо спросила: — Этот Сартр — он кто? Художник или актер?
Та так и прыснула:
— Ну ты даешь! Ты понятия не имеешь о том, кто этот славный предок? О, — передразнила она меня, — я так люблю его ранние работы! Совсем не то, что поздние!
Я сконфуженно потупила глаза.
— Не бойся. Я не выдам твой страшный секрет, — торжественно поклялась Вероник и, убедившись, что Пьер с Эмилем увлечены беседой, шепнула: — Жан–Поль Сартр — писатель и философ.
Хорошо что не военный!
— И этот Ипполит ему кто — сын, внук? — уточнила я.
— О, я даже толком не знаю. Никто не знает. Ходят слухи, что Ипполит даже не прямой потомок, но никто не рискует высказать свои сомнения. В конце концов, кому какая разница? А ты, — она виновато замялась, — на меня не сердишься? За платье?
Ну как на нее сердиться? Вся так и сияет торжеством. А это болото снобов давно было пора встряхнуть. И мне лестно, что я имею к этому самое непосредственное отношение.
— Зачем ты это сделала? — спросила я.
— Давно мечтала. Вот только случая не было.
— Случая или смелости?
— И этого тоже, — призналась Вероник. — Строгий дресс–код соблюдается уже несколько веков, а я все–таки старейшина.
— Ты все правильно сделала. — Я сжала ее руку. — Вот увидишь, на следующем таком сборище будет уже больше ярких платьев!
— Да уж, — хмыкнула Вероник, — мы порядком встряхнули этот улей.
Мы заговорщически перемигнулись и стукнулись бокалами, в которых плескалось кроваво–красное мерло урожая 1985–го — года моего рождения. Своеобразный знак уважения парижских вампиров залетной гостье.
Вернулся Ипполит, с чрезвычайно озабоченным видом сказал что–то Эмилю с Пьером. Мужчины поднялись, Ипполит повернулся к Вероник:
— Есть дело.
Та без лишних расспросов отставила бокал и встала из–за стола, бросив мне:
— Извини, Жанна. Я скоро.
Четверо старейшин прошли мимо почтительно примолкших вампиров и скрылись за аркой. А потом взгляды присутствующих ударили по мне пулеметной очередью, а в оживленных разговорах, казалось, чаще зазвучало мое имя. Стараясь сохранить независимый вид, я сделала большой глоток вина и отправила в рот ломтик пармской ветчины, совершенно не ощутив вкуса. Оставшись без Вероник и без соседей по столу, я остро почувствовала свое одиночество и чужеродность этой тусовки, где мне никто не был рад.
Никто не подсаживался ко мне, как на дебютной вечеринке в Москве, не представлялся, не оставлял визиток. А я еще побаивалась, что меня, как наследницу баснословного состояния, изведут знакомствами и приглашениями. Меня изучали со стороны, как нового обитателя в террариуме, и все мои попытки поймать чей–нибудь взгляд заканчивались провалом.
Хоть бы Андрей, что ли, ко мне подсел! Вспомнив о нем, я окинула взглядом присутствующих. Гончего за столом не было, и мне вдруг сделалось жаль его — оставшегося на пронизывающем ветру, не приглашенного к праздничному столу, а может, он и сам не захотел присоединиться?
От внезапной мысли вино комом стало в горле. А что, если они знают? Знают, кто на самом деле убил Жана? Но пресловутое воспитание не позволяет им выставить меня вон, а наследство, которое мне полагается по завещанию, вынуждает мириться с моим присутствием?
А может, они просто ждут от меня первого шага? Может, никто не осмеливается так запросто присесть на место старейшин и завести со мной беседу? Я ободряюще улыбнулась элегантно одетой парочке — мужчине и женщине, которые сидели ко мне ближе остальных. Они были так похожи, что их можно было принять за брата и сестру. Или за супругов, проживших вместе долгие годы. Но осмелиться высказать это вслух я не решилась. Мужчина заметил мой взгляд в тот момент, когда подкладывал в тарелку своей спутницы сыр дор–блю. Он светски улыбнулся мне и протянул руку за моей тарелкой, расценив мой взгляд за гастрономический интерес. Отказываться было неудобно, и я стала счастливой обладательницей щедрой горки сыра с плесенью, которого я и прежде–то терпеть не могла, а сейчас и вовсе возненавидела. Черноволосая вампирша бросила на меня ревнивый взгляд — мол, что же я не ем, коль напросилась? — и с вызовом отправила в рот сырный кубик. Пришлось последовать ее примеру. Зря, потому что от специфического вкуса меня замутило, и под прицелом сотни пар глаз я выбралась из–за стола. Я нашла в себе силы с гордо выпрямленной спиной прошествовать через зал, но, нырнув в арку, ускорила шаг, пробежала пустую бальную залу и буквально вывалилась в двери, на половинках которых были нарисованы крылья летучей мыши.
Оказавшись в стеклянной галерее, я в замешательстве огляделась по сторонам. Я понятия не имела, где искать дамскую комнату, а спросить было не у кого. В галерее не было ни души. Здесь было свежо, и я зябко повела голыми плечами. Морозный воздух скользнул под юбку, задержался на лодыжках и побежал по ногам, отзываясь мурашками. Ночь, просочившаяся сквозь стекло, поила меня прохладой, и я жадно пила воздух, как голодный вампир — кровь. У парадного входа мелькнули огни, и я прильнула к стеклу, в надежде увидеть Андрея, по–прежнему подпирающего постамент мраморного льва. Но Гончего на улице не было. От крыльца к воротам отъехал черный автомобиль, а когда шум мотора умолк вдали, я услышала стук каблучков, чеканящих по паркетному полу бального зала — кто–то из вампирш направлялся оттуда в галерею. Крылья–створки распахнулись, впустив черную бабочку.
— Вот ты где! — Молоденькая вампирша в черном платье с разрезами до бедра, которую я при первом осмотре охарактеризовала как роковую красотку, безо всякого стеснения разглядывала меня в упор, и в ее голубых глазах танцевали смешинки. Растерявшись от этого откровенного взгляда, столь непривычного среди этой публики, я не сразу сообразила, что фраза прозвучала по–русски.
— Бессонова! Жанка! — Вампирша хлопнула себя по бокам. — Ну точно ты! У тебя сейчас такой же потерянный взгляд, как в тот раз, когда Каркуша тебя к доске вызвала, а ты стихотворение Пушкина выучить забыла.
Каркуша — это строгая учительница литературы, а это, стало быть…
— Ленка, ты? — не веря своим глазам, выдохнула я.
Мы дружили в средних классах, а потом Ленка вместе с отцом–дипломатом и матерью–скрипачкой исчезла из моей жизни без следа. Ни записки, ни адреса, ни телефона. Родных в Москве у нее не осталось, попытка разыскать ее через «Одноклассники. ru» успехом не увенчалась: пришлось перелопатить сотню страниц Елен Громовых, чтобы убедиться, что ни одна из них не имеет отношения к моей школьной подруге.
— А то кто же! — хохотнула басом подружка, что случалось с ней в минуты волнения, и я окончательно поверила, что передо мной не иллюзия, не мираж, а моя школьная подруга Ленка Громова во плоти. В следующий миг мы уже обнимались и звонко расцеловывались — не по–европейски чмокая воздух у щеки, а оставляя жирные следы от помады.
— Ленка, дай хоть я на тебя посмотрю!
— А я — на тебя! Я глазам своим не поверила, когда ты вошла в зал вместе с Вероник. Вот уж кого я меньше всего ожидала здесь увидеть, Бессонова, так это тебя!
Я смотрела на нее и не узнавала. От прежней подростковой угловатости не осталось и следа — Ленка выглядела как статуэтка, выточенная руками искусного мастера. А может, и вылепленная руками пластического хирурга. Вместо былых округлых щек — высокие скулы, вместо косицы мышиного цвета — мягкие золотистые локоны. Исчезла уродливая железная скоба на зубах — новая Ленка была счастливой обладательницей белоснежной голливудской улыбки. Остались в детстве обкусанные под корень ногти — маникюр Лены можно было снимать для рекламы салона красоты.
— Расцвела, — вынесла вердикт Лена.
— А ты просто звезда, — честно сказала я.
Так много хотелось у нее спросить: где она была все это время? Кем стала? Чем занимается? Но все эти типичные вопросы, которые задают старому знакомому, встретившись спустя целую жизнь, затмил другой — неожиданный и фантасмагоричный, когда речь заходит о школьной подруге, с которой когда–то делила яблоко на перемене, тайком читала «Спид–инфо» под партой и впервые мазалась маминой помадой.
— Ленка, ты вампир?!
— Сразу видно — простая русская душа, — развеселилась она. — Смотри не вздумай так назвать кого из здешних. Вероник тебя еще простит, а Ипполит — никогда. Здесь все посвященные, избранные.
Ленка знакомым дружеским жестом потрепала меня по плечу.
— С ума сойти, моя старая подруженция — знаменитая единокровная наследница Жана! Я уж молчу о том, что история твоего бесцеремонного вступления в Клуб поставила на уши весь Париж. Признаться, я даже восхищалась твоей наглостью!