Мы не держали рабов.
В те времена было принято покупать в услужение детей, привезенных с севера Африки и с гор Барка. Самые младшие стоили по тринадцать унций, и евреям было разрешено держать их, пока те не обратятся в христианство.
Но я хотела, чтобы в моем госпитале прислуживали хозяева.
И мы не брали деньги взаймы.
Мы продавали на рынке фрукты с нашего огорода; расшитые женщинами покрывала; сосуды, сделанные из смеси, что готовила Шабе. У сайи, в гончарных, обжигали кухонную утварь, расписную керамику, тары, вазы, плошки для масла. Ткацкие мастерские работали без перерыва. Мы делали не просто ткани, но и гобелены на вертикальных станках. Мы стали выращивать лен и набрались опыта в том, когда лучше его сеять и когда пора собирать.
Хорошо шло и изготовление мазей, припарок и микстур. Самой успешной оказалась пиперата — настойка на основе специй и перца, которая способствовала пищеварению и помогала от воспалений; ее можно было использовать и для готовки, потому что она придавала вкус и рыбе, и вину, и яйцам.
Мы сами делали бóльшую часть лекарств, которыми лечили больных, смешивали серу, квасцы, мышьяк, ртуть. Еще мы умели делать духи, экстрагируя и настаивая на воде цветы и добавляя к ним животный жир.
Богатства мы не нажили, но и не бедствовали, у нас не водилось излишков, но хватало всего необходимого, не было переизбытка, но от голода мы не страдали.
Мы просто жили, оказывая помощь тем, кто к нам приходил, прощаясь с теми, кто выздоравливал, но обучая тех, кто выражал желание остаться, будь то мужчина или женщина.
Гонимые и преданные, лишенные крова и обесчещенные — вот кто входил в нашу общину. Нас не объединяли ни кровные узы, ни социальный статус, ни вера. Еврейки жили с христианками, и неважно, что одни говорили на арабском, а другие — на местном диалекте. Мы грамотно распоряжались тем, что имели, и нам всего хватало. Наша сила была в каждом нищем, в каждом изгнаннике, в каждом молящемся. Вот почему мы возвели бедный, а потому обильный дом, почтенные доктора, где ни один врач не почитал себя важнее больного.
Глава 11
В 1325 году явилась первая проверка.
Главной причиной стало то, что в нашем госпитале еврейки не носили красную нашивку и были неотличимы от христианок. Власти Катании постановили, что евреи должны «с левой стороны над левой грудью иметь красный круг, а иначе должны будут заплатить один золотой».
К тому же еврейские женщины, что жили у нас, не имели родных или кого-то, кто мог бы говорить от их имени. Поскольку у них не было ни отца, ни мужа, им следовало назначить мундуальдо, как сказали священники, — представителя, который занялся бы их делами.
Кроме прочего, я не могла предоставить гарантий хорошего лечения, ведь у меня не было образования и я не могла доказать свои навыки. Священники вопрошали: «Кто она такая? Держать госпиталь без врача запрещается, а Вирдимура никак не может пользоваться лицензией Урии, да покоится он с миром!»
К тому же я была женщиной, а потому и сама считалась нездоровой. Болезнь моя называлась infirmitas sexus, слабый пол.
Священники постановили: «Вирдимура не ходит в храм, не соблюдает обряд очищения. Она не держит траур по отцу, не скорбит, как положено, не носит черных одежд, не читает молитв по усопшему, не обращалась к плотнику, чтобы снять мерки для гроба. Она не проводила покойного на кладбище и не надрывала одежд, приветствуя ангела смерти».
Когда же я ответила на это, что мой отец не умер, а исчез, они еще больше обозлились и в знак презрения закрыли глаза и заткнули уши, дабы не видеть и не слышать меня, ведь я — которую не желали ни видеть, ни слышать — для них не существовала, почтенные доктора.
Священники редко покидали джудекку. Их жизнь протекала там. То был отдельный мирок внутри другого мира. В джудекке они были независимы, имели политическую власть, вершили суд, занимались административными и наследственными делами. В джудекке они могли собирать налоги. В джудекке они открывали школы, основывали кладбища, госпитали, мясные лавки и нотариальные учреждения. Они объединялись в совет, который избирал старост и назначал ответственных за сборы податей.
Но в 1310 году король Федериго ввел серьезные ограничения: иудею больше не дозволялось открывать лавку, если над ней не было вывешено красного круга. Было запрещено работать шохетом, совершать обрезание за пределами квартала. Кроме того, евреи не могли выходить из дома после определенного часа.
Лишь в редких случаях священникам дозволялось устраивать процессии за пределами квартала: они выходили почтительной, размеренной поступью, с намасленными блестящими тфилин, готовые обвинять, казнить и карать.
Так они поступили и в тот день.
В облачениях, подобных тем, что надевали во времена Исхода, процессия двинулась в путь от замка Урсино, аккуратно разрезав надвое тучный коричневатый город, двигаясь мелкими размеренными шагами под дамасским балдахином. Она старательно огибала все греховные места. Вроде арабского рынка, где разделывали мясо. Площадей, где стоял цирк и размещались бродячие артисты. Публичных домов. Она останавливалась лишь на еврейских дворах, где на несущих балках читалась надпись «Шма Исраэль», и у еврейских судов, где из окон свешивались свитки с изречениями закона. Огибали и те дома, где жили многоженцы, где кто-то сидел в тюрьме, где женщина почила, не родив детей, где имелись слабоумные, должники или умалишенные.
Когда же процессия добралась до моего госпиталя, священник смолк, дернул за колокольчик и, наконец, произнес: «Мы разыскиваем Вирдимуру — ту, что не вдова, не жена, не дочь, не жрица и не святая».
Мне предъявили обвинение в проституции.
Другого обвинения для незамужних женщин, которые не выходят из дома и пускают к себе мужчин, имеют незаконнорожденных детей и не соблюдают дней очищения, у них не было.
Священники постановили, что расположение и обустройство комнат в жилище не соответствовало положенным для госпиталя, как я его называла. Там не было проходов, а лишь обставленные комнаты, очевидно предназначенные для занятий блудом. А женщины не только принимали роды, но и делали растирания, занимались пением, готовили, лепили посуду и шили. Бросалась в глаза и лаборатория с большим количеством сосудов, где содержались какие-то порошки, масла и мази. Где доказательства, что все это обычные лекарства? Кто мог подтвердить, что это не магические зелья? Кроме того, с больных не требовали никакой платы, а стало быть, очень сомнительно, что здесь и правда занимались хирургией, к тому же не было следов пребывания здесь мужчины, который мог бы руководить больницей. Кто был хозяином госпиталя? Кому принадлежала земля, что шла от берега до самого огорода?
Меня взяли под стражу. Заковали в стальные кандалы, как скот, обрезали мои рыжие, огненные волосы, хрустнувшие под ножом и упавшие на землю, в грязную лужу.
А потом начался допрос.
— Имя?
— Вирдимура.
— Отец?
— Урия.
— Мать?
— Она умерла до обряда очищения.
— Вера?
— Еврейская.
— Есть ли у тебя муж?
— Нет.
— Вдова ли ты?
— Нет.
— Чем занимаешься?
— Врачеванием.
— Врачеванием? — загудели священники. — Есть ли у тебя на то разрешение?
— Нет.
— Умеешь ли ты готовить микстуры, работать ланцетом, делать прижигания, пользоваться щипцами и зашивать раны?
— Да.
— Берешь ли ты плату за свою работу?
— Нет.
— Пользуешься ли скипидаром, дабы обесплодить мужчину и жену его?
— Нет.
— Выращиваешь ли агримонию, дабы лечить от бесплодия?
— Нет.
— Торгуешь ли ты своим телом?
— Нет.
— Кто может это подтвердить? — вспылили священники. — Если ли хоть кто-то, кто может это засвидетельствовать, и не какая-то шлюха, а уважаемый и достойный мужчина, который имеет право выступать свидетелем на процессе?
В этот самый момент наступила тишина, нарушаемая лишь южным ветром, как вдруг раздался голос.
Громкий, решительный, знакомый.
— Я могу это засвидетельствовать, — произнес он, появившись невесть откуда. — Я, Паскуале Де Медико, сын Йосефа.
Часть втораяПаскуале
Глава 1
То были годы учения и годы странствий для Паскуале Де Медико, сына Йосефа.
После того как они покинули наш дом, его отец пожелал, чтобы Паскуале начал практиковать медицинское дело. Несмотря на то что евреям не разрешалось обучаться в университете, Паскуале — хоть и неофициально — все же посещал занятия, чтобы получить лицензию.
Паскуале рассказал мне, что в Падуанском университете, где он провел несколько лет, он прочел трактат Аверроэса[6] «Куллийят» — в переводе Бонаказы он назывался «Основные принципы медицины». А однажды, во время затмения, ему удалось посмотреть сочинение Бруно да Лонгобукко о хирургии[7].
Но все это были запрещенные тексты, о которых говорили лишь шепотом, содержание которых передавалось наскоро записанными каракулями. Копий с них было ничтожно мало, и посмотреть их давали всего на сутки, после чего студенты-христиане требовали их обратно.
Паскуале проводил дни и ночи за чтением этих сокровищ. При скудном свете свечи или луны. Он терпеливо переписывал все термины, рисовал органы, записывал диагнозы и способы лечения. Ему довелось созерцать всю красоту человека.
Какой неведомый создатель смог сотворить такое сплетение мышц, жил, кровеносных сосудов? И что такое болезнь, как не возможность беседовать с Господом?
За годы учебы Паскуале понял, что врач находится в постоянном диалоге с вечностью, что он своего рода проводник, который как никто другой близко соприкасается со смертью.