Они стали избегать нас, опасаясь заговора или мести. Больных между тем становилось все больше, многие тянулись к нам, прослышав, что Паскуале нашел снадобье от мора.
Жизнь шла по кругу: дела, работа, приготовление лекарств. Мы с Паскуале старели вместе, помогая друг другу во всем. К вечеру мы полностью выбивались из сил: тела, укутанные недолгой передышкой сна. Мы продолжали изучать книги. Несколько часов в день мы проводили в лаборатории, обсуждая снадобья, которые давали больным. Вспоминали радостные моменты. Читали вслух. Паскуале любил стихи Чекко Анджольери[13] и часто читал их мне: «Я чувствую, как сердце трепещит»…
Когда я познакомилась с Паскуале, я не знала, как ведут себя родители, любящие друг друга, каково это — быть парой; не понимала, что значит жить с мужчиной под одной крышей. Моим единственным примером был Урия, одинокий отец, целомудренный человек, которому и в голову не приходило искать себе новую жену.
Моя любовь к Паскуале не разгорелась внезапно, она крепла во мне постепенно, день за днем, с каждым простейшим жестом, с каждым совместным делом, с каждой нелепой игрой, с каждой прогулкой в поисках муравьев. Мы выгоняли их из норок, чтобы посмотреть на них, полюбоваться на их прозрачные хрустящие брюшки, жилки которых казались нам дорожками, прочерченными звездной лавой, влажными, готовыми сменить русло от страха или голода.
Так, в процессе наблюдения за природой и чужими телами, наше одиночество стихало, отступало. Словно нас связывало какое-то мистическое таинство, словно мы каждый день вершили какой-то обряд. Вместе вставать с постели, вместе есть, вместе лечить. В этом ежедневном повторении ритуала была некая тайна, которая рождалась и существовала только внутри нас двоих.
Но мы не знали ни как вершить этот обряд, ни как правильно его соблюдать.
Он сам вел нас, а мы обучались ему, молясь, чтобы он никогда не кончался.
Вот почему мне так нравилось разглядывать мужа, когда он склонялся над ложем больного, разглядывать его кудрявые пряди, танцующие у бровей, его сильную грудь и глаза, излучавшие доброту.
Мне хотелось крикнуть ему: «Я скучаю по тебе, даже когда ты рядом, я скучаю по тебе всегда, люби меня, сколько бы нам ни осталось, пусть пройдут эти мрачные времена, пусть сойдут древние ледники всех злодеяний!»
Однако я молчала. Мне казалось невероятным, что мы живем вот так, в мире и радости, что вокруг воцарился покой, что мы вместе, что мы живы, свободны.
Но явилась она.
Первые вести принесли торговцы, путешественники, что прибывали из Греции, Монголии, Египта.
Они проходили по сайе, груженные тканями, керамикой, свитками. Чего только они не продавали: инструменты для измерения времени, которые называли «механические часы». Астролябии, по которым можно было определить Полярную звезду, чтобы не сбиться с маршрута. Таблицы, чтобы исчислять дни, которые называли «календарь».
Дети проповедников, ремесленников, парфюмеров, объединившиеся в орден бродяжек и попрошаек. Они передвигались на мулах, носили красные или зеленые чулки, остроносые туфли, темные накидки. Были среди них и мошенники, что торговали реликвиями и выдавали обычные кости за мощи святых. И те, кто, не имея иного товара, вели торговлю снами, грехами и желаньями.
Они-то и приносили новости. Благодаря им вести преодолевали границы. События становились общим достоянием. Через них узнавали о войнах в дальних краях или о том, что в стране, где заходит луна, родился пророк и волшебник.
На этот раз они разнесли вести о том, что на Востоке ходит чума. Но этому никто не удивился, ведь мор уже давно был предсказан. Случится он в четвертое солнцестояние 1347 года, гласило пророчество.
Паскуале застыл. Джара, в которую он собирал росу с лоз, выпала у него из рук.
— Чума? Откуда вы идете? — спросил он, отирая пот со лба.
— Мы идем из туркменских земель, — отвечали они. — Чума никого там не пощадила. Мы спаслись лишь тем, что жевали побеги кориандра и не пускались в путь, когда на небе стояла звезда Медузы, Алголь.
Паскуале спешно попрощался и вошел в дом.
— Надеюсь, в городе меня выслушают, — взволнованно проговорил он.
Он отправился в храм. При виде его священники отступили на шаг и принялись нашептывать: «Да покинет тебя диббук, что обитает в тебе, Паскуале Де Медико, сын Йосефа. Да возвратится демон в геенну огненную!» — хором твердили они.
Паскуале и бровью не повел.
Он отодвинул руки, держащие шофары, а также ритуальные палки, которые использовали против мазиким, злых духов.
— Выслушайте меня! — закричал он. — У меня есть сведения о том, что к городу, да и ко всей Тринакрии, приближается чума. Поставьте вокруг стен санитарные посты, запретите причаливать кораблям, изолируйте подозрительных лиц, разложите ядовитую приманку для крыс. Ибо от грызунов может идти эта напасть — в Афинах я изучал, что вредоносные частицы передаются и от животных к человеку.
Священники еще громче зашептали свои молитвы. Что? От грызунов, говоришь? Вот до какой степени тобою овладел лукавый! Вот как шедим ослепили твой разум! Вон из храма, Паскуале Де Медико, сын Йосефа! Держись подальше от города! Не искушай святых, не упоминай имени дьявола. Иди прочь, молись и очистись от лукавого.
Они захлопнули перед ним двери точно так же, как сделали это тридцать лет тому назад перед моим отцом, который хотел предупредить их об эпидемии тифа.
Тогда мы решили подготовиться.
Мы понимали, что это лишь вопрос времени. Паскуале изготовил льняные маски, чтобы прикрывать нос и рот, защищая их от зараженного воздуха. Я сшила перчатки из козьей кожи, чтобы не дотрагиваться руками до зараженных. Мы возвели новые стены, чтобы разделить кровати, и стали собирать травы, чтобы бороться с горячкой. Цветы бузины, горечавку, эвкалиптовые листья, васильки.
Мы стали изучать книги о чуме. Я вспомнила, что читала когда-то «Историю своего времени» Рауля Глабера, и кинулась искать его книгу, унаследованную от Урии. В ней было сказано, что чума обрушилась мгновенно, как гнев Божий, подобно казням египетским.
Но Паскуале сомневался, что это так. Он считал, что у любой хвори есть причина. И повторял слова своего отца: «Nullam rem e nihilo gigni divinitus umquam» — «Ничто не возникает из ниоткуда, по Божьей воле».
Я тоже не была уверена в том, что сказал летописец, почтенные доктора.
Урия учил меня, что медицина подчиняется законам науки, что в ней всему есть причина и следствие. В ней нет места необъяснимому. Нужно только найти это объяснение.
— Давай подумаем, — предложила я мужу. — Ты уверен, что болезнь распространяют животные?
— Совершенно уверен, — ответил он. — В Греции давно известно, что вороны пророчат вести, совы несут беду, а крысы распространяют хвори. Там знают, что собака — источник бешенства. Тут у нас никто не моет скотину. Но в Афинах знают, что через животных передаются болезни, и там быков, ослов, и овец протирают водою с уксусом.
— Тогда, — отвечала я, — если грызуны разносят болезнь, то как она передается людям? Перекусать стольких людей они не способны. Через пищу? Но в книгах сказано, что даже державшие строгий пост заразились.
— Через кровь? — предположил Паскуале.
И тут я точно прозрела.
— Очень может быть, — ответила я. Вспомнила, что Урия не раз велел мне травить блох, как раз потому, что они сосут кровь.
Глава 9
Это звучало правдоподобно. Блохи кишели повсюду. В волосах, в постелях, в мешках с мукой, на шерсти животных. Блохи быстро плодились там, где вещи стирались редко: в блудных домах, в трюмах, на конюшнях. Они откладывали яйца в одеждах торговцев и путешествовали с ними из города в город.
Стало быть, заразиться не составляло труда. Необходимо было их вывести.
Я вспомнила, что Урия готовил против насекомых настойку из крапивы. Он сам придумал это средство, потому что малышкой меня часто кусали, и он не хотел, чтобы я заразилась. Урия делал это средство перед каждым Шаббатом и смачивал им одежду, белье, одеяла. Иногда он готовил и мазь, которой натирал мне руки и ноги. Клопы вылезали в огромном количестве. А вместе с ними клещи, древоточцы, муравьи. Прежде чем обработать дом, отец дожидался вечера. В час заката все живые существа выползали из своих укрытий после жаркого дня в поисках пищи. Дневной шум смолкал, и твари выходили, обманутые тишиной.
Почему бы не попробовать это средство на блохах?
Мы принялись за дело. Взялись собирать крапиву: руки горели, а головы напекало солнцем. Затем измельчили листья. Настояли их, процедили и разлили по бурдюкам и бочкам.
Затем взялись за мойку. Мыли раствором стены, распыляли его в огороде. Лили в стоки, в корыта, в чаны, брызгали в комнатах. Обрабатывали лодки, пришвартованные у нашего канала. Паруса. Канаты и ванты.
И когда мы закончили, была уже поздняя осень.
В октябре 1347 года генуэзский галеон, пришедший из Кафы, пришвартовался в Мессине.
На корабле была чума, почтенные доктора.
Чума докатилась до Катании через месяц.
Стоял ноябрь.
Первый больной покрылся бубонами и горел в лихорадке. Он покинул мир всего через два с половиной дня. За ним последовали члены его семьи. Двенадцать человек простились с жизнью всего за неделю.
Ужас охватил город.
Поползли самые разные домыслы. Или сам воздух отравлен? Возможно, всему виной какое-то небесное затмение или сочетание Сатурна, Марса и Юпитера в созвездии Водолея?
Вердикт ученых мужей из Парижского университета гласил: «Движения звезд и затмение планет — вот истинная причина отравления воздуха. По нашему мнению, причина нынешней эпидемии — испорченный воздух».